Астрид Линдгрен - Собрание сочинений: В 6 т. Том 2. Суперсыщик Калле Блумквист

— Вот везуха — так жить, — с завистью сказал Расмус.

У фургонов такой уютный вид, когда они разбросаны то тут, то там среди кустов сирени; так славно светятся их маленькие оконца, и так хочется заглянуть в них и увидеть, что там внутри.

Расмус внезапно понял, какая это ошибка — жить на вилле, которая все время стоит на одном и том же месте. Нет, дом, который разъезжает по всему свету то туда, то сюда, — вот что нужно.

— Да, и потом ведь можно время от времени ездить в Вестанвик, чтобы послушать, как там у них дела в школе, — удовлетворенно добавил Расмус.

Еще некоторое время они слонялись взад-вперед вокруг фургонов, пытаясь заглянуть иногда в оконце, где горел свет, и неспешно рассуждая о том, в каком из фургонов они предпочли бы жить, если бы им так повезло, что они стали бы парочкой «тиволистов».

— Может, в этом, — сказал Понтус, указав на выкрашенный зеленой краской фургон, поставленный в небольшом отдалении от других, на который они раньше не обратили внимания.

Мальчики приблизились к нему сзади. Туда выходило маленькое оконце с красной клетчатой занавеской, и за ней так по-домашнему уютно горел свет… Да, в этом фургоне — сомнений нет — хотелось бы жить! Но им нужно было посмотреть, как выглядит этот фургон спереди, прежде чем сделать окончательный выбор. И они решительно свернули за угол. И услыхали голос, который произнес:

— Старина Эрнст, подумать только, ты снова на воле!

Голос Альфредо! Но слишком поздно, уже не остановиться. Парочка, сидевшая на крыльце фургона, обнаружила их, и к светлому небу вознесся дикий рев:

— Verdammte маленькие шалопаи-мальшишки, вы што — явились посмотреть на меня только одним глазком?

Словно бешеный бык, ринулся на них Альфредо, и они помчались изо всех сил. Однако громкий плеск воды заставил их повернуть голову, и тут Понтус истерически расхохотался. Альфредо рухнул ничком, споткнувшись о лохань, которую какая-то предусмотрительная душа поставила на его пути. И теперь он стоял на четвереньках над лоханью и таращил вслед мальчишкам налитые кровью глаза.

Но рассмеялся не только Понтус. Тот самый Эрнст тоже громко хмыкнул.

— У тебя что — очередная еженедельная стирка? — спросил он.

И в тот же миг кто-то крикнул из фургона:

— Иди поешь, Альфредо!

— Да, поешь, пожалуйста, — крикнул на бегу Расмус. — Пойди и сожри парочку шпаг, тогда, быть может, у вас, дядюшка, настроение чуточку и поднимется!

— А ты видел, кто сидел рядом с ним на крыльце? — спросил Понтус, когда они удалились на почтительное расстояние. — Тот самый нехороший человек.

Расмус сердито кивнул.

— Думаю, они друг друга стоят, — сказал он. — Оба они человеконенавистники!

— Попадись мы Альфредо в следующий раз, он нас убьет, — решил Понтус.

Расмус был того же мнения:

— Лучше нам держаться подальше от него.

Понтус зевнул, и это заставило Расмуса быстро взглянуть на часы.

— Ой, знаешь, — сказал он, — половина одиннадцатого! А ведь недавно было только девять!

Ему велено было явиться домой в десять, и теперь мама рассердится на него. Он много раз пытался ей объяснить: часы его иногда немного проскакивают назад на час или сколько-нибудь в этом роде. Но мама говорила, что это — просто предрассудок.

— Елки-палки, мне надо лететь! — сказал Расмус и припустил к выходу.

Братец Понтус галопом мчался за ним.

Он лежал в кровати, а Глупыш рядом с ним. Как чудесно, если рядом с тобой маленький теплый песик, когда ты приходишь домой замерзший. Мама, правда, утверждала, что собаки заносят в постель грязь, но Расмус говорил ей: «Это — просто предрассудок». И Глупыш думал так же. Он зарывался мордочкой в подушку Расмуса и удовлетворенно чихал.

— Ш-ш-ш, Глупыш, — шептал Расмус. — Ты самый лучший песик в мире!

Мама очень сердилась из-за того, что он вернулся так поздно, и он хладнокровно выслушал всю предназначенную ему ругань. Это в порядке вещей, а теперь — спать!

— Какой сегодня день, Глупыш?

Глупыш ответил довольным ворчанием и еще сильнее прижался мордочкой к руке Расмуса.

— Ах вон что, сегодня среда, — сказал Расмус.

И какая среда! Подумать только, сколько может случиться за один-единственный день! Но, понятно, такое бывает лишь во время весенней ярмарки. Завтра четверг, и никакой уже весенней ярмарки. Елки-палки, до чего будет скучно!

— Рубец, сетка, книжка и сычуг! — мрачно повторил он на ухо Глупышу.

А потом заснул.

Глава четвертая

Еще до того, как ему подарили Глупыша, все те полгода, что он клянчил себе песика, он давал наиторжественнейшие обещания: никого в семье его собака не обременит. Он сам полностью будет заботиться о ней.

Папа, похоже, сомневался.

— И сам будешь выводить ее по утрам? Не надейся, что можно выпустить собаку в сад, — она начнет лаять и разбудит всех соседей, и разроет клумбы, и убежит, и ввяжется в драку с другими собаками…

— Я буду выводить ее каждое утро — это ведь просто развлечение, — обещал Расмус.

— Ты уверен в этом? — спрашивала мама. — В семь часов утра по воскресеньям, зимой, когда двадцать градусов мороза?..

— И ветер — тридцать метров в секунду, — добавляла Крапинка. — А Расмус выводит собаку на улицу.

— Представь себе, он сделает это, — говорил Расмус.

И вот ему подарили Глупыша. И, лежа в своей постели по утрам, когда Глупыш стоял у дверей и смотрел на него взглядом, означавшим: «Ну, пойдем мы хоть когда-нибудь?» — Расмус искренне желал, чтобы собаки были чуточку иначе сконструированы. Требовалось совсем немного: усовершенствовать их так, чтобы они выходили на улицу только в прекрасную погоду и никогда не раньше двенадцати часов дня. Однако Глупыш был раз и навсегда сконструирован так, что желал выходить в семь часов утра, даже когда лил дождь или проносился ураган. А мама была сконструирована так, что считала: Расмус должен выполнять обещанное. Иногда, когда папа рано шел на службу или возвращался домой утром после какого-нибудь ночного дежурства, случалось, он выводил Глупыша. Но, как правило, Расмус делал это сам. Это означало, что ему приходилось ставить возле кровати будильник, который помогал Глупышу взбадривать его каждый день в семь часов утра.

Когда в четверг зазвонил будильник, Расмус был еще сонный, но он все-таки вылез из кровати и побрел с полузакрытыми глазами в ванную. Чтоб окончательно проснуться, он ненадолго подставил голову под кран с холодной водой, затем украсил зубную щетку длинной красивой змейкой из зубной пасты, подержал щетку под краном, пока пасту не смыло водой, затем сунул щетку в рот и несколько раз неистово прошелся ею по зубам. После этого он счел свой утренний туалет законченным и покинул ванную. Его мокрое полотенце было брошено на край ванны, из незавинченного тюбика вытекла на полку перед зеркалом струйка зубной пасты, все в ванной было мокрым — кроме мыла. По этим приметам мама узнавала, кто последним пользовался ванной.

— Ты что, не понимаешь? Люди хотят спать по утрам, — сказал он Глупышу, когда они вышли на крыльцо черного хода.

Глупыш совершенно этого не понимал. По-утреннему веселый, он игриво кинулся на клумбу с анютиными глазками, так что от его задних лап буквально дым столбом пошел, комья земли так и летели.

Расмус вышел с цепочкой в руках.

— Глупыш, ты ведь знаешь, что тебе нельзя бегать по клумбам. Иди сюда, а потом выйдем на улицу и, может, встретим Тессан.

Последнее было военной хитростью, чтобы Глупыш позволил надеть на себя цепочку. Тессан была гладкошерстная фрёкен-такса, которой Глупыш очень интересовался и которую иногда как раз в это время выгуливали на их улице. Глупыш очень любил эти утренние встречи, чего нельзя было сказать о Расмусе. Фрёкен Тессан выгуливала ужасная светловолосая девчонка по имени Марианн. Дело не только в том, что она была девчонкой — уже само по себе отягчающее обстоятельство, — она к тому же хотела болтать с Расмусом. А он этого не хотел — абсолютно. Когда Глупыш и Тессан принуждали их идти вместе, а Марианн принималась, по своему обыкновению, балаболить, на Расмуса нападала крайне не свойственная ему молчаливость.

Отвечал он неохотно и односложно, устремив взгляд в одну отдаленную точку, чтобы не видеть Марианн Дальман.

— Понимаешь, дело в том, что я очень плохо отношусь к девчонкам, — объяснял он Глупышу, — и это — только хорошо.

Немного поразмышляв, почему это хорошо, он радовался, придумав правильное объяснение:

— Потому что если бы я не относился к ним плохо, я бы относился к ним хорошо, но я этого не хочу… потому что отношусь к ним плохо.

Но сегодня ему повезло: Марианн не показывалась, и улица была полностью в его распоряжении. Когда они проходили мимо садовой калитки Дальманов, глаза у Глупыша, само собой, стали чуточку грустными, но Расмус пустился бежать, заставив песика забыть свое разочарование, и Глупыш охотно и весело помчался вместе с ним.