Владислав Крапивин - Бабочка на штанге
— Вот…
Ему очень захотелось рассказать о судьбе Прыгалки, обо всем, что случилось на школьном дворе… Выплеснуть печаль. А кому, если не сестре? Она бывает вредная порой, но сейчас — самая родная. «Маричек…»
Женя взяла в свои ладони пальцы Марко с ножкой девочки.
— Маричек, я все знаю…
— Откуда?
— Пек приходил, рассказал… Ты спал, спал, а он сидел, ждал, когда проснёшься, и мы разговаривали. Он так и не дождался, ушёл…
— А зачем он приходил? — новые страхи зацарапали Марко.
— Да все в порядке. Просто хотел узнать, как ты себя чувствуешь. И сказать, что Икира с мамой устроились в Казанкое нормально. Доктор приехал, сообщил… И с мамой его ничего страшного, подлечат…
Сразу — от мыслей об Икириной маме к мыслям о своей:
— Жень, ты ничего маме не говори, ладно? Про то, что случилось…
— Не буду… Папа приедет, расскажешь ему. Мужчины лучше разбираются в военных делах…
— Когда ещё приедет-то…
— Думаю, что скоро… Иди умойся.
Марко умылся на огороде под краном. Женя принесла ему большущую кружку холодного молока и кусок пирога с капустой. Это был ужин. На часах оказалось уже около восьми. Правда, солнце ещё не зашло…
Со двора кликнула Марко мама: помоги, мол, собрать с верёвок выстиранные простыни. Марко помог. Сказал деловито:
— Ещё сыроватые, по-моему…
— Высушу утюгом…
Прохладная ткань касалась щёк, локтей, коленей. Словно тонкая парусина, которую подтягивают к реям на стоянке в порту. Делалось спокойнее…
Прикатили на велосипедах Топка и Пиксель. С грузом на багажниках. Топка привёз отремонтированную «площадь», а Пиксель — Кранца. Кранцу почему-то захотелось навестить Марко. Везти на багажнике грузного пассажира было трудновато, но кто теперь мог отказать в просьбе герою.
Квадратную фанеру с пластилиновой мозаикой положили на бочку-стол в хижине Марко. В окно светило уходящее солнце, с тумбочки — настольная лампа. Смешивались закатные лучи и электрический свет. На мозаике не осталось от взрыва никаких следов. Только на лакированной раме — чёрный шрамик от осколка.
— Если хочешь, заделаем и его, но мы подумали: «Может, не надо?» Пускай будет на память… — объяснил Пиксель.
— Пускай будет… — согласился Марко.
То место, где раньше был цоколь для Прыгалки, теперь закрывал пластилиновый квадратик.
— Когда появится копия… ну, та, которую обещал Пек, сделаем другую подставку, — сказал Пиксель.
— Да, конечно. Спасибо… — отозвался Марко.
Опять щекотало в горле.
Твёрдая ножка Прыгалки ощущалась сквозь нагрудный карман.
Марко показалось, что она опять болит, и он прикрыл карман ладонью.
— Пек сказал, что Володю отправят завтра или послезавтра, — вдруг сообщил Кранец.
— Доктор скоро снова поедет в Казанкой, — объяснил Тонка. — Там корреспондентский пункт миротворческой миссии. Володе склепали какие-то документы…
«Ещё одно расставание…» — подумал Марко.
— К тебе Славка хотела заехать, — вдруг вспомнил Кранец. — Уже села на велосипед. А потом…
— Что потом? — спросил Марко.
— Говорит: «Да ну… Ещё вообразит что-нибудь…»
— А что я могу вообразить? — Марко пожал плечом. Слишком резко. От этого движения перекосилась на груди рубашка и в кармане (в правом, не в том, где ножка) тяжело шевельнулась медаль.
И сразу толкнулась мысль:
— Кранец, ты ведь сегодня спас Володю…
— Да ладно тебе! — и видно стало, что уши Кранца засветились как стоп-сигналы.
— Подожди… Вот… — Марко вынул металлический кружок с морским коньком. Было жаль с ним расставаться, но этого требовала справедливость. Так, по крайней мере, казалось в тот момент Марко. — Это тебе… Такой джольчик получше, чем пробка…
— Да ты чего… — забормотал Кранец. — Это же твой… твоя…
— Была моя, теперь твоя. Так надо…
Кранец медленно взял. Если дарят джольчик, отказываться нельзя. Такой обычай…
— А как же ты? Без него… без неё? Хочешь мою пробку?
— Джольчиками не меняются, — сказал Топка. — Дарить можно, меняться нельзя… Да после того, что было, Марко может взять любой камушек со школьного двора…
Пиксель напомнил:
— Осталась ведь ножка от девочки. Самый лучший джольчик.
Марко мотнул головой.
— Я дождусь Икиру. Он мне даст что-нибудь от своих бус…
Кранец держал медаль на ладони. Разглядывал, поглаживал пальцем…
Марко проводил ребят до калитки. Подошёл к собачьей будке, приласкал старого Бензеля. Бензель снисходительно лизнул мальчишке ладонь. Они были ровесниками, но Бензель считал себя гораздо старше и умнее — ведь он стал уже стариком, а Марко остался ребёнком, только вытянулся в длину.
В хижине Марко снова включил на тумбочке лампу, разделся и залез под простыню. За окном темнело, дрожал яркий Юпитер. Ясно было, что сон придёт не скоро, ведь Марко недавно проспал несколько часов. Он дотянулся до полочки, взял растрёпанную книжицу Джона Колдуэлла «История клиперов». Известную до последней строчки, а для планов Марко, в общем-то, бесполезную. Потому что устройство знаменитых парусников давно известно и ничего нового Марко здесь все равно не придумал бы — ни в корпусе, ни в рангоуте, ни в парусах. А о струнах, которые должны звучать в кораблях, стригущих гребни волн, в книге не было ни слова. Наверно, в пору «Катти Сарк» и «Джемса Бейнса» это никому не приходило в голову. Все были уверены, что мир состоит просто из атомов и струны здесь ни при чем…
И Марко отложил книжку.
Снова ожила печаль о девочке Прыгалке. Что, если в момент взрыва боль пронзила её тельце? И вот девочки нет, а боль осталась…
Марко взял с табурета рубаху, вынул из кармана керамическую ножку. Она затеплела.
«Больно?»
«Не больно…»
Это хорошо, когда не больно. Только… дальше- то что?
А что если… Марко грустно улыбнулся мечте о несбыточном. Потом подумал уже без улыбки: «Ну а все-таки… а вдруг?»
Если в тёплых ладонях с дрожащими струнками держать терракотовую ножку каждый день? Вернее, каждую ночь. В ладонях, под щекой или под подушкой… Может быть, в осколках предметов и правда хранится память о целых, ещё не разбившихся вещах?
Если очень постараться, очень захотеть, то, возможно, миллиметр за миллиметром (или пусть даже микрон за микроном), керамическая материя начнёт нарастать, нарастать… И вдруг однажды утром он ощутит в ладонях фигурку с откинутой головкой, разведёнными в сторону ручками, с тонкими икрами ножек: одной — прямой, другой — согнутой для прыжка.
«Она не поместится в ладонях», — сказал себе Марко.
«Ну и пусть не поместится. Пусть окажется на подушке. Или прямо на «площади», где стояла раньше. Целёхонькая и… живая. Потому что в ней — душа!..
Марко взял ножку в сдвинутые ладони, положил их на подушку, осторожно лёг на них щекой… Да, он спал днём несколько часов, но теперь сон милостиво пришёл к нему снова. На этот раз — хороший сон.
Марко, в точности, как он ждал, ощутил в ладонях твёрдую фигурку. Сердце трепыхнулось, но не сильно. Он почти не удивился. Осторожно отнёс Прыгалку к бочке, где лежала пластилиновая мозаика. Поставил девочку на прежнее место. Она держала в сжатых пальцах нитку-скакалку.
Марко отошёл и сел. В окно светила большая луна. Ей не полагалось нынче светить, ведь было новолуние! Именно в пору новолуния случаются затмения солнца, и одно из них произошло сегодня днём! Подумав про это, Марко наконец понял, что все вокруг — сон. И не огорчился. Стал осторожно руководить этим сном.
«Тебе надо вырасти», — шепнул он. И девочка выросла. Закачалась над столом в лунном мареве.
«Позови меня», — попросил Марко. Она повернулась к окну (ставшему очень большим), затем оглянулась и сказала чуть слышно: «Побежали…»
И они побежали от окна, как от распахнувшейся двери. По лунному, пахнувшему водорослям пространству, в котором со всех сторон мерцало море. А под ногами разматывалась дорога с хорошо различимой греческой мозаикой, с бордюром из квадратных завитушек…
Они бежали рядом. Бежали долго, но дыхание ничуть не сбивалось. Девочка на бегу прыгала через верёвку. Иногда она взглядывала на Марко і. смеялась. Однако лицо её было почти неразличимо. Луна светила ярко, но волосы густо падали лицо, и сквозь них только блестели глаза. Временами казалось, что на волосах вспыхивает желтоватый отблеск.
Марко наконец решился:
— Как тебя зовут?
«Уж не Юнка ли?»
Она ответила с рассыпчатым смехом:
— Не выдумывай! Я просто Девочка. Девочка с прыгалкой…
«Ну и хорошо», — подумал Марко без печали. Даже с облегчением.
Луна погасла, и сразу же взлетело из-за туманного горизонта солнце.
«Феб златокудрый закинул свой щит златокованый за море…» Только сейчас — наоборот: не закинул, а вскинул над морем. «И растекалась на мраморе вешним румянцем заря…»
