Вероника Рот - Избранная

— Не совсем. — Он улыбается мне. — Девушка, которая позволила бросать в нее ножи, чтобы заслонить друга, которая ударила моего отца ремнем, чтобы защитить меня… Эта самоотверженная девушка разве не ты?

Он понял обо мне больше, чем я сама. И хотя невозможно поверить, будто он может что-то ко мне испытывать, учитывая все, чем я не являюсь… нет ничего невозможного. Я хмурюсь, глядя на него.

— Похоже, ты внимательно следил за мной.

— Мне нравится наблюдать за людьми.

— Возможно, ты был создан для Правдолюбия, Четыре, потому что ты ужасный лгун.

Он кладет руку на камень рядом с собой, его пальцы составляют единую линию с моими. Я опускаю взгляд на его руки. У него длинные тонкие пальцы. Руки, созданные для точных, искусных движений. Не руки лихача, которые должны быть широкими, крепкими и готовыми крушить и ломать.

— Ладно. — Он наклоняется ближе и не сводит глаз с моего подбородка, губ и носа. — Я следил за тобой, потому что ты мне нравишься.

Он произносит это откровенно, бесстрашно и вскидывает взгляд на меня.

— И не называй меня Четыре, ладно? Приятно снова слышать свое имя.

Вот так он наконец и раскрывает свои карты, и я не знаю, что ответить. У меня горят щеки, и на ум приходит только одно:

— Но ты старше меня… Тобиас.

Он улыбается мне.

— Ага, эта огромная пропасть в два года попросту непреодолима.

— Я не пытаюсь себя принизить. Просто не понимаю. Я младше. Я не красавица. Я…

Он издает низкий смех, который словно поднимается из самой его глубины; и касается губами моего виска.

— Не притворяйся, — хрипло говорю я. — Ты и сам это знаешь. Я не уродина, но определенно не красавица.

— Ладно. Ты не красавица. И что? — Он целует меня в щеку. — Мне нравится, как ты выглядишь. Ты чертовски умна. Ты отважна. И хотя ты узнала о Маркусе…

Его голос смягчается.

— Ты не стала смотреть на меня, как другие. Словно я побитый щенок или вроде того.

— Ну… ведь это не так.

Мгновение он молча не сводит с меня темных глаз. Затем касается моего лица и наклоняется ближе, скользя губами по моим губам. Река ревет, и я чувствую ее брызги на лодыжках. Он улыбается и приникает к моим губам.

Сперва я напрягаюсь от неуверенности в себе и, когда он отстраняется, не сомневаюсь, что сделала что-то не так или плохо. Но он берет мое лицо в ладони, крепко сжимает его пальцами и целует снова, на этот раз сильнее, увереннее. Я обнимаю его рукой, провожу ладонью по шее и запускаю ее в короткие волосы.

Несколько минут мы целуемся на дне пропасти, и рев воды окружает нас со всех сторон. И когда мы поднимаемся, рука в руке, я понимаю, что если бы мы оба выбрали иной путь, то могли бы в результате заниматься тем же самым, в более безопасном месте, в серой, а не черной одежде.

Глава 27

На следующее утро я чувствую себя глупой и легкомысленной. Всякий раз, когда я прогоняю улыбку с лица, она находит дорогу обратно. В конце концов я перестаю с ней бороться. Я оставляю волосы распущенными и отказываюсь от своих привычных свободных рубашек в пользу блузки с широким вырезом, в котором видны мои татуировки.

— Что с тобой сегодня? — спрашивает Кристина по дороге на завтрак. Ее глаза еще опухшие ото сна, а спутанные волосы обрамляют лицо пушистым ореолом.

— Ой, да ничего особенного. Солнце светит. Птички чирикают.

Она выгибает бровь, как бы напоминая, что мы в подземном тоннеле.

— Не порти девочке настроение, — бросает Уилл. — Может, ты ее больше такой не увидишь.

Я шлепаю его по руке и спешу к столовой. Мое сердце колотится, потому что я знаю, что в течение ближайшего получаса увижу Тобиаса. Я сажусь на свое обычное место, рядом с Юрайей, напротив Уилла и Кристины. Место слева от меня остается пустым. Возможно, Тобиас займет его; возможно, он улыбнется мне за завтраком; возможно, посмотрит на меня тайком, украдкой, как я собираюсь посматривать на него.

Я хватаю тост с тарелки на середине стола и начинаю с чрезмерным усердием намазывать его маслом. Я чувствую, что веду себя по-идиотски, но не могу остановиться. Это все равно что перестать дышать.

Затем он входит. Его волосы стали короче и кажутся более темными, почти черными. До меня доходит, что они пострижены коротко, как у альтруистов. Я улыбаюсь ему и поднимаю руку, чтобы подозвать к нашему столу, но он садится рядом с Зиком и даже не смотрит в мою сторону, так что руку приходится опустить.

Я смотрю на свой тост. Теперь не улыбаться легко.

— Что-то случилось? — спрашивает Юрайя с набитым хлебом ртом.

Я качаю головой и откусываю кусочек. А на что я рассчитывала? То, что мы целовались, еще не значит, что все изменится. Возможно, он передумал, и я ему больше не нравлюсь. Возможно, он считает, что наши поцелуи были ошибкой.

— Сегодня день пейзажа страха, — замечает Уилл. — Как по-вашему, мы увидим свои собственные пейзажи страха?

— Нет. — Юрайя качает головой. — Вы пройдете через пейзаж одного из инструкторов. Мне брат рассказал.

— О-о-о, какого инструктора? — внезапно оживляется Кристина.

— Слушай, это правда нечестно, что у вас есть инсайдерская информация, а у нас нет. — Уилл сердито смотрит на Юрайю.

— Можно подумать, ты не воспользовался бы преимуществом при случае, — возражает Юрайя.

Кристина не обращает на них внимания.

— Надеюсь, это пейзаж Четыре.

— Почему? — спрашиваю я.

Вопрос выходит на редкость скептическим. Я прикусываю губу и жалею о том, что он вырвался.

— Похоже, у кого-то изменилось настроение. — Она закатывает глаза. — Неужели ты не хочешь узнать его страхи? Он ведет себя так жестко, что, наверное, боится зефира, чрезмерно ярких восходов и так далее. Сверхкомпенсация.

Я качаю головой.

— Это будет не его пейзаж.

— Откуда ты знаешь?

— Просто предполагаю.

Я помню отца Тобиаса в его пейзаже страха. Он никому не позволит это увидеть. Я смотрю на него. На мгновение он переводит взгляд на меня. Его глаза равнодушны. Затем он отворачивается.

Лорен, инструктор неофитов-лихачей, стоит, уперев руки в бедра, у зала пейзажа страха.

— Два года назад, — говорит она, — я боялась пауков, удушения, стен, которые медленно сдвигаются, превращаясь в ловушку, изгнания из Лихости, неудержимого кровотечения, падения под поезд, смерти отца, публичного унижения и похищения людьми без лица.

Все тупо смотрят на нее.

— Большинство из вас встретят в своих пейзажах от десяти до пятнадцати страхов. Это среднее количество, — продолжает она.

— А какое самое малое известное количество? — спрашивает Линн.

— За последние годы — четыре, — отвечает Лорен.

Я не смотрела на Тобиаса с тех пор, как мы были в столовой, но невольно смотрю на него сейчас. Он не поднимает глаз от пола. Я знала, что четыре — малое количество, достаточно малое, чтобы стать прозвищем, но не знала, что это более чем вдвое ниже среднего.

Я опускаю взгляд себе на ноги. Он исключительный. И теперь он даже не посмотрит на меня.

— Сегодня вы не узнаете своего количества, — сообщает Лорен. — Симуляция настроена на программу моего пейзажа страха, так что вы испытаете мои страхи вместо собственных.

Я бросаю на Кристину торжествующий взгляд. Я была права: мы не пройдем через пейзаж Четыре.

— В целях данного упражнения, однако, каждый из вас столкнется только с одним из моих страхов, чтобы понять, как работает симуляция.

Лорен выбирает нас в случайном порядке и назначает нам страхи. Я стояла позади, так что пойду одной из последних. Мне выпадает страх похищения.

Я не могу наблюдать за симуляцией, поскольку не подключена к компьютеру, только за реакцией людей на нее. Это лучший способ отвлечься от одержимости Тобиасом — сжимать кулаки, когда Уилл смахивает невидимых пауков и Юрайя упирает ладони в незримые стены, ухмыляться, когда Питер становится ярко-красным от «публичного унижения», чем бы оно ни было. Затем наступает моя очередь.

Испытание будет не из легких, но я не тревожусь, когда Лорен вонзает мне в шею иглу, поскольку до сих пор могла манипулировать любыми симуляциями, не только этой, и уже прошла через пейзаж Тобиаса.

Затем обстановка меняется, и начинается похищение. Пол под ногами превращается в траву, и чьи-то руки хватают меня за плечи, зажимают рот. Слишком темно, и ничего не видно.

Я стою рядом с пропастью. Слышу рев воды. Кричу в руку, которая зажимает мне рот, и пытаюсь вырваться, но руки, которые держат меня, слишком сильные; мои похитители слишком сильные. В голове вспыхивает образ, как я падаю в темноту, — тот же образ, который преследует меня в ночных кошмарах. Я снова кричу; кричу до тех пор, пока горло не начинает болеть, и жаркие слезы брызжут из глаз.

Я знала, что они вернутся за мной, знала, что они попробуют снова. Первого раза было недостаточно. Я снова кричу… не зову на помощь, ведь никто не поможет, а просто кричу, как любой, кого ждет неминуемая смерть.