Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)
Меня нагнал Санёк. Толкнул локтем и негромко сказал:
— У Щуся зуб болит. По-моему, застудил ночью.
Я невольно потянул воздух и подумал о двух своих пломбах. Потом повёл глазами, нашёл Щуся. Тот тащился с кислой физиономией и то и дело прислонял левую щёку к плечу.
— Коренной? — хмуро поинтересовался я. Саня кивнул. — Ну а я что могу? Анальгина у меня нет. Вообще ничего нет. Пусть терпит, может, сам пройдёт.
— Угу, или заражение какое схватит, — многообещающе-зловеще предположил Саня.
— Выбей ему зуб кистенём, — предложил я. Санёк начинал меня злить. Кажется, он это понял и отстал в прямом и переносном смыслах. Я ускорил шаг и догнал идущую впереди Ольгу, по пути сказав Олегу Крыгину, который вздумал тащить скатку Ленки Власенковой: "Верни, каждый несёт своё."Подумал: этот мой тёзка старше меня почти на три года — мог ли я недавно предположить даже, что я вот так буду ему приказывать?
— Оль, — окликнул я её. Ольга повернула большеглазое, ещё сильнее похудевшее лицо, тряхнула "хвостами" на висках. — У Щуся зуб разболелся, ничего нет?
— Ничего, — огорчённо и озабоченно развела она руками. — И сейчас взять негде — тут ни фиалки, ни чеснока, ни хрена…
— …ни хрена, — задумчиво переставил я ударение. — Плохо, товарищ санинструктор. А если боец окочурится?
— Ну, я что-нибудь попробую, — без особой надежды пообещала Ольга. Я кивнул и побрёл вперёд, в голову колонны, смотреть, как там остальные.
Если честно — никак. Это слово лучше всего определяло состояние нашей компании, как, например, отлично подходил нынешнему дождю высказанный Саней в его адрес эпитет "мокрый". Вы не замечали, что бывает просто дождь, а бывает дождь мокрый? Это если цель пути очень далеко, негде высушиться и не светит приличный ночлег…
Не дай бог, кто-нибудь всё-таки заболеет.
* * *Мы шли до самой темноты, надеясь набрести хоть на пятачок относительно сухого места. Ничего подобного, шиш-два-оп. Стемнело окончательно, передвижение стало вообще невозможным, и мы остановились.
По колено в воде. Под дождём.
— Что ж, — вздохнул я в темноту. — Надо располагаться на ночлег.
Ответом было вдумчивое сопение и неясные реплики. Потом Валька Северцева спросила:
— А как?.. Коль, возьми куртку, тебе же холодно…
— Ничего, — ответил Самодуров, — всё в норме…
— Разбираем остатки мяса, — скомандовал я. — Никто не потерялся?
— Больно, блин, — отозвался Щусь хнычущим голосом. — Очень. Я рот-то еле открываю, а тут есть надо…
— Не ешь, — бесчувственно заметил Олег Фирсов.
Мясо я различал плохо, и слава богу — на ощупь оно осталось склизким даже когда я промыл его в воде. Танюшка с плюханьем подошла ко мне, жуя на ходу. Я протянул ей половину куска, которую не успел сжевать:
— Хочешь?
— Нет, ешь, — она помотала головой. — Ну что, нам, кажется, правда тут спать?
Я запихнул остаток мяса в рот и, наклонившись, сполоснул пальцы. Передёрнул невольно плечами:
— Не "кажется", Тань, а "точно"…
…Такой жуткой ночёвки у меня до сих пор не было. Мы не спали и не бодрствовали. К счастью, вокруг росло множество кустов — плотных, как матрас — и мы просто ложились на них, раскинув руки крестом. Сверху лило и капало. Кусты постепенно разъезжались под тяжестью тел — минут через десять просыпаешься от тошнотного чувства падения и меняешь место. Прошлая ночь казалась теперь верхом удобства. Окружающее превратилось в тягостный дурной сон. Помню, что Щусь начал подвывать часа в два. Он бродил вокруг по воде и издавал звуки, при которых у меня возникали стойкие ассоциации с призраком. Его вяло ругали и одновременно жалели. Я слышал сквозь дрёму, как Щусь плаксиво заорал: "Да сделайте что-нибу-у-у-удь!!!" Открыл глаза и обнаружил, что постепенно и неохотно начинает рассветать. Дождь прекратился, но небо по-прежнему скрывали тучи. Хотелось есть.
Щусю разнесло щёку. Судя по всему, он уже успел пореветь как следует. Олька исследовала его открытый рот. Рядом с заинтересованным видом стоял Саня.
Я потащился чистить зубы, попутно сломав веточку и разлохматив её кончик…
… - Надо драть, — сказал Саня, снова и снова промывая и вытирая свой складник. Щусь, пританцовывавший на месте, неистово закивал. Он, судя по всему, был согласен с чем угодно, лишь бы прекратилась боль.
— Чем? — спросила Ольга.
— Подрежу десну, — невозмутимо сказал Саня. — Ник, — окликнул он Кольку, — дай свой нож.
Колька подошёл, доставая из ножен охотничий нож. Санёк жестом фокусника открыл на ножнах клещи для гильз.
— Господи, — Ольга поморщилась.
— Да я сам всё сделаю, — Саня пощёлкал клещами, повернувшись к Щусю: — Ну как, рвём?
— Щусь снова закивал — со скоростью дятла. — Подержите его.
Я, если честно, отвернулся. Щусь замычал. Санёк что-то буркнул, потом послышался отчётливый хруст. Мычание перешло в вопль, тут же оборвавшийся. По звукам ощущение было такое, словно Щуся прирезали.
Я повернулся. Щусь отплёвывался струйками крови, но лицо у него было счастливое!
— Пеестаэт боэть, — радостно объявил он и вновь сплюнул в воду. К быстро расходящемуся кровавому пятну плыла пиявка. Саня с интересом рассматривал, держа в отставленной руке, щипцы с зубом. Можно было различить, что зуб с солидным "дуплом".
— Регулярно посещайте стоматолога, — сообщил Саня и подал зуб Щусю: — На. Проденешь нитку и будешь носить на шее.
Щусь шарахнулся от зуба, как от змеи. Продолжая сплёвывать, наклонился к воде — прополоскать рот, но Олька не поленилась отвесить ему пинка:
— Инфекцию занесёшь, дебил! Подожди до стоянки, кипячёной прополощешь…
— Жрать нечего вообще, — доложила Ленка Власенкова, мало обращавшая внимания на страдания Щуся и операции сани.
— Придётся харчить дары природы, — сказал Андрюшка Альхимович. — Вон рогоза сколько кругом…
…Ближе к вечеру местность пошла на подъём, стала посуше, появились сосёнки, а потом нашим глазам открылась озёрная гладь. Узкое лесное озеро в рамке лесов лежало перед нами, как брошенный в зелёный бархат клинок. Вдали было видно, что это озеро узкой протокой переходит в ещё одно.
— Не помню такого, — сказал Андрей. Он стоял рядом со мной, и его лицо отражало настоящее смятение. — Не помню, чтобы в Мещёре были такие озёра…
— Отдохнём здесь, — со вздохом сказал я, тяжело сбрасывая на траву скатку и ремни. Как по заказу — в центре неба, прямо над головами, в зените, возникло круглое, пронзительно-голубое пятно, похожее на глаз — и пошло расширяться во все стороны, странно и красиво. Плеснуло солнцем — и вот уже небо над нами полностью чистое, насколько видит глаз. В лесу обрадованно заорали птицы, и я так же обрадовано крикнул:
— Собираем дрова!..
…Собрали не только дрова — отыскались грибы и щавель, а Игорёк Мордвинцев, появившийся последним, приволок здоровенного линя, встреченного восторженными воплями. Сырые дрова не желали гореть, но после упорных долгих усилий занялись целых два костра — один для нас и готовки, второй — для сушки вымокшего, в первую очередь — одеял. Как обычно бывает с сырыми дровами, костёр давал много жара. По краю забулькали котелки с супом, и Ленка Власенкова уже досадовала, что нет большого котла. Линя обмазывали глиной…
— Соль кончилась…
— Кинь мне нож, я свой на ремне забыл…
— А что, тут неплохо вообще-то…
— Слушайте анекдот…
— Ещё бы постираться…
— У меня носки поехали…
— Вот интересно, когда кончатся эти болота?..
— А как мы на ту сторону попадём?..
— Я вот думаю — лучше тут не задерживаться…
Солнце садилось в воду. От него легла по воде алая дорожка — местами играла рыба. На противоположном берегу озера появилось небольшое стадо оленей — они спустились на водопой.
— Сколько же тут всё-таки живности, — немного удивлённо даже произнесла Кристина — она сидела, привалившись спиной и затылком к спине и затылку Севера. — И ради бога, мальчишки, ни слова об охоте!
Колька Самодуров, уже открывший рот, захлопнул его с отчётливым стуком. Все засмеялись.
— Значит, — философски решил Андрюшка Соколов, — мы не такие уж и голодные… Щусина, прекрати плеваться.
— Ему нужно, — вступилась Олька, пододвигая ближе к огню ноги и шевеля пальцами. Наша медсестра уже успела подсунуть что-то для полоскания, чем Щусь и плевался.
Разговора в целом не получилось. Прошлые две ночи навалились на нас, как только мы поели. Едва перетаскивая самих себя, мы начали устраиваться на ночлег у костров, заворачиваясь в высохшие, жёсткие, горячие одеяла. У меня вяло шевельнулась мысль, что надо бы расставить часовых, но внезапно не стало сил даже ворочать языком. Хотелось надеяться, что болота кончились, но слабо верилось в это. Впрочем, это и не беспокоило почти совсем — я так намотался, что уснул, даже не устроившись толком.
