Яник Городецкий - Треугольник
Я сел на краешек ванны.
— А ты почему не спишь? — спросил я. Пальма пожал плечами. Он ничего не сказал. Наверное, тоже не хотел отвечать. Ну и ладно.
— Пальма… — вырвалось вдруг у меня. Шепотом. И я сам испугался того, что именно хотел спросить. Пальма, кажется, понял меня. Во всяком случае, он не сказал: "Чего тебе?". Но и не посмотрел на меня. Похоже, он был здорово расстроен или даже обиделся. Наверное, потому что я проболтался. Я уткнулся взглядом в плитку на полу.
— Пальма… А надежды совсем нету? Никак?
Он снова пожал плечами. Задумался. И хмуро ответил:
— Да как тебе сказать.
— Как есть… Знаешь, Пальма, двойник сказал, что есть люди, которые меня увидят… Значит, я им нужен. Нужен позарез. И что я должен буду помочь…
— Ты никому ничего не должен, — покачал головой мальчик. — А мне в особенности.
— Должен. Но даже не так. Двойник сказал, что я сам захочу помочь.
Пальма вопросительно наклонил голову. Недовольно нахмурил брови. Или даже не недовольно, а с каким-то сумрачным ожиданием.
— Я… я бы хотел, — запинаясь, выговорил я. — По правде хотел бы. Пальма! Понимаешь ты? У меня есть шанс, а у тебя нету. Но ведь и у тебя он должен быть. Ведь так, Пальма? У всех! Ну скажи, может можно что-нибудь сделать? Не бывает так, чтобы никак нельзя!
— Да что ты можешь сделать?
— Так вот и скажи мне! Что я могу сделать? Я тебя еще вчера спрашивал, а ты молчал!
— Да ничего, Кот. Знаешь, сколько надо денег, чтобы что-то сделать? И то уже поздно!
Вот оно. Вот и зацепка. Сколько надо денег. А правда, сколько? Тысячи? Миллионы?
— Сколько? — тихо спросил я. Мы уже и так перешли на громкий разговор, плавно вытекающий в крик. Могли разбудить Юльку.
— Больше миллиона. А то и полтора.
Полтора миллиона. Полтора миллиона — это, конечно, не десять рублей. У меня таких денег нет. У Пальмы, разумеется, тоже.
— Ну что? — хмыкнул Пальма. — Поможешь? Может, мы их нарисуем?
Нет. Мы, конечно, их не нарисуем. Особенно я… Я кружочек ровный и то не могу нарисовать. Я так и сказал Пальме, надеясь хоть немного поднять ему настроение.
— Вот видишь. Давай пойдем спать. А рубашка пускай отмокает.
Я кивнул. Мы пошли в зал и легли на своих матрацах в разных концах комнаты. Я лег тоже. Но спать не мог, слишком тоскливо было на душе. Всю ночь я думал о том, что мне сказал двойник. Что тем, кто меня увидит, нужна будет помощь.
И я мог помочь.
Утром мы проводили Юльку в школу. Одну. Пальма снова остался дома. Я не стал проводить с ним воспитательные беседы. Все равно они ему не нужны, равно как и мне. Еще подумает, что я — зануда.
И вообще беседа не клеилась. Никакая, даже на самые отвлеченные темы. Я было завел разговор про футбол: мы как раз его смотрели по старенькому черно-белому телевизору.
— А ты смотрел, Пальма, как бразильцы в прошлый чемпионат выиграли? Я не смотрел. У меня брат зато видел, он по футболу с ума сходит.
— Нет, не смотрел.
— А интересно, кто в следующем выиграет, да? Через два года узнаем. Здорово?
Это было не здорово, а посредственно. Но надо было разговорить Пальму.
— Ага, — кивнул он. Но я видел, что ему все равно.
— А у Глеба во всю стену плакат со сборной Бразилии. Он мне раньше все время объяснял, кто там кто есть. А мне раньше это было жутко неинтересно, я футбол не любил. Я машинки собирал. А ты что-нибудь собирал?
— Ниче я не собирал…
— А Юлька?
— А почем я знаю!
— Ну, вы вроде как брат с сестрой.
— Вроде как, — хмыкнул Пальма. Я отвернулся от него и стал смотреть, как кто-то из "Динамо" отбирает мяч у "Локомотива". Господи, ну и как с ним разговаривать?
— Ну чего ты рычишь?
Пальма удивленно посмотрел на меня.
— Я? Рычу?
— Ну не я же! Ты рычишь! Со вчерашней ночи, между прочим!
— Рифмоплет, — пробурчал Пальма. Я покачал головой. Нет, с какой стати я должен это терпеть? Чего это у него? Переходный возраст, что ли? Или что?
Я мысленно представил себе больничную палату. Я ее хорошо помнил: некрасивая, серая, вся пропитанная запахом больницы. И три койки со старыми матрацами, вроде таких, что в поездах. Только печати на простынях другие.
Мамы в палате уже не было. Вообще никого не было. Я обрадовался — значит, ее уже выписали, и сейчас она, наверное, едет домой с Глебом и отчимом. А возможно, она уже дома. Наконец-то все налаживается.
Так может, написать ей про себя? Или лучше дождаться "девятки"? Чтобы все с начала?
Я кинулся в коридор. Мне нужно было зеркало.
Я нашел его на первом этаже, возле стола Гитлерши-консьержки. Только за столом сидела не она, а совсем молодая девушка. А рядом стоял знакомый Вася: тот самый, которому я писал записку. Они с девушкой играли в какую-то игру на бумаге, вроде крестиков-ноликов, но со словами, а не со значками.
Я подошел к зеркалу и постучал по нему пальцем.
— Эй… двойник! Март! Воспоминание…
Тот, что в зеркале, повторил все за мной. Я постучал снова, но ничего не произошло.
— Кот! Помоги! Ну двойник, ну покажись уже, а?
Нет, похоже, у него не было ни малейшего желания приходить ко мне на помощь. Что ж, он предупреждал: сказал, что часто приходить не будет. Я вздохнул и развернулся к девушке и Васе.
И чуть не вскрикнул от неожиданности. Передо мной стоял я сам, то есть мое воспоминание. Господи, как же тяжело к этому привыкнуть.
— Ты ненормальный? — выругался я. — Я чуть не умер!
— Тю…
— Вот тебе и "тю"! А чего ты приперся?
Его большие и без того глаза сделались похожими на блюдца.
— Как — чего? Ты звал!
— Так я уже подумал, будто ты не придешь.
— Подумаешь… Могу и уйти.
Я поспешно замахал руками.
— Нет, не надо. Слушай, я спросить хотел… А кстати, мама уже дома? Ты не знаешь?
— Уже с вечера вчерашнего.
Я слегка обиделся.
— Так чего ты мне не сказал? Мог бы и предупредить, не развалился бы…
— Ты не спрашивал.
Пальма номер два. Чего у них сегодня такое случилось у всех? Я подтянул спадающие с пояса джинсы и спросил:
— Так мне сказать маме или не надо?
— Чего сказать?
— Ну, про себя?
Он поднял брови.
— А как ты скажешь?
Вот чурбан!
— Напишу на бумажке, — медленно и четко объяснил я ему. Тот усмехнулся.
— Ты думаешь, я совсем кретин, да? Ты бы еще по слогам мне сказал. Я не про то, каким образом ты это сделаешь. Я спрашиваю, как именно ты напишешь? Какими словами?
— Что значит, какими? Обыкновенными. Скажу, что я живой. Что скоро вернусь. Что не надо за меня волноваться… Ну и еще там что-нибудь.
— Ну и зачем?
— Что значит "зачем"? Она же, наверное, расстроилась! А я ей все объясню!
Двойник покрутил пальцем у виска.
— Март! Ты хочешь, чтобы у нее по правде инфаркт был, да? Ты думай головой своей! А если ты не вернешься? Что тогда? Она же с ума сойдет, Март!
Я напрягся. Я не имею права не вернуться.
Двойник грустно посмотрел на меня. Похоже, ему меня было жалко. Но я не люблю, когда меня жалеют.
— Значит, не надо? Не надо писать?
— Не надо…
— А что надо? — прошептал я. Я разозлился. Черт возьми, ведь он все знает! Знает, что со мной будет! Знает, как помочь Пальме и Юльке! Знает, что я сейчас думаю, что я буду делать сегодня днем и завтра утром! Знает, сколько мне еще ночей придется мучаться — пытать себя неизвестностью. Знает, все знает!
— Да нет, Март, — покачал он головой. — Не знаю, правда. Я ничего не знаю о том, что будет с тобой. Правда. Я всего лишь воспоминание, я знаю только то, что было, а не то, что будет! Только. Честное слово.
— Но ты же прочитал сейчас мои мысли! — крикнул я.
Он кивнул.
— Да… Это я могу. Но я не читаю твои мысли. Я просто знаю, о чем ты подумаешь. Понимаешь? Я чувствую. Я же все-таки часть тебя, верно?
Я провел пальцем по зеркалу и прислонился к нему лбом. Я долго стоял так, с полчаса, наверное. Я думал, что двойник ушел, но он так и стоял сзади.
— А еще я знаю, что тебе снилось сегодня.
— Ну и что? — устало выговорил я. Мне было все равно.
— Ты не бойся. Это нормально…
Я вскипел.
— А кто тебе сказал, что я боюсь? Да ты ничего про меня не знаешь! Ты вообще другой человек! Никакое ты не воспоминание, а просто так! Просто так, жалкое подобие… человека.
Он грустно улыбнулся.
— Ладно, — сказал он. — Это так. Я жалкое подобие. А ты кто?
А я кто? Кто я, в самом деле?
— Я — труп, — процедил я сквозь зубы. — Я жертва ошибки. Ты сам сказал.
Я выплюнул это и, развернувшись, пошел к выходу.
До дома я собрался дойти пешком. Но потом меня стала грызть совесть — а вдруг Пальма там у себя дома изводится оттого, что я куда-то делся?
Тут же я осознал всю комичность этого предположения. Ладно, Пальма, может, и не волнуется. Но, в конце концов, я не дурак — плестись пешком до дома, который вообще непонятно в какой стороне, когда я могу добраться до дома за одну секунду.
