Евгений Велтистов - Миллион и один день каникул
— Пустяки! — Голос бобра прозвучал чуть знакомо. — Ты замерз. А ну, за мной!
Они побежали по зеленой траве и сразу же наткнулись на чью-то шкуру. Точнее, это была шуба, которую кто-то потерял. Бобр накинул шубу на плечи Дырка, велел сделать пробежку, чтоб не простудиться.
Ох и жарко было Дыркорылу бежать в шубе. Пот тек ручьями с рыболова, но он послушно следовал совету, делая круг за кругом.
Два гусака загоготали, вытянув шеи при виде неизвестного существа. Так хотелось им ущипнуть страшилище, узнать, кто это такой! Но Дырк шикнул на них на ходу, махнул острым копытом: смотрите, задену ненароком по клюву, придется искать зубного врача!..
Гуси отстали.
Бегун встал как вкопанный, упершись в землю копытами. Страшная догадка поразила Дыркорыла: на нем была шкура Одноуха!
Где же друг, если его шкура валялась в траве?
У Дырка кругом пошла голова, пятачок побледнел.
— Он совсем голый…
— Что ты сказал? — спросил бобр, глаза его весело блеснули. — Кто голый?
— Мой друг, — признался Дыркорыл и, путая слова не от дрожи, а от волнения, принялся рассказывать, как Одноух пошел загорать, скинул шкуру и вот… его нигде нет. Что с ним? Может, солнечный удар? А может, и сгорел вовсе…
Дыркорыл даже прослезился от такой картины.
А речной зверь, спаситель рыболова, хохотал от души. Как-то чудно он смеялся, будто сухое дерево грыз: хруп-хруп, хра-хри, хи-ра-ха!..
И чем больше он смеялся, тем больше пушился. Просыхал от смеха и солнца.
Пушился, пушился, и вдруг у него поднялось одно ухо.
И второе поднялось, но не во весь рост, а наполовину.
Дыркорыл наконец-то узнал его!
— Это ты, Одноух? — смущенно спросил он.
— Я! — признался пушистый.
— Ты вытащил меня?
— Ерунда, я умею плавать. Хочешь, научу?
— Хочу.
Дыркорыл увидел себя плывущим в зеленой реке. Свободно скользит он в волнах, вращая хвост винтом, обгоняет стаи рыб. А впереди плывет, оглядываясь на отстающего, ловкий и гладкий друг.
— Значит, ты не вылезал из шкуры, — улыбнулся Дыркорыл и скинул с плеч старый, брошенный кем-то тулуп. — А кто же дернул меня за хвост?
— Я, — простодушно признался Одноух. — Считай, что это был первый урок плаванья…
— Ах так! — вспыхнул Дырк и бросился на шутника.
Они покатились по зеленой траве.
Большая тень накрыла сверху драчунов. Они задрали головы, обрадовались: Картина!
Белая ворона с сумкой парила над ними. Она несла срочную депешу бухгалтеру Нехлебову.
— Видишь, она работает, а мы бездельничаем, — сказал Дыркорыл и покраснел. — Нехорошо получается.
— Нехорошо. — Одноух поскреб лапой в затылке. — Ладно, что-нибудь придумаем!
«Кра-кру — по пути прокачу!» — предложила Картина Одноуху.
Одноух махнул лапой на Дыркорыла.
— Пусть лучше он. Ты еще ни разу не летал?
— Не летал! — смущенно ответил Дырк.
— Тогда лети! — просиял Одноух и объяснил, как удержаться на птичьей спине.
Белая птица взмыла с пассажиром в вышину.
Впервые видел Дыркорыл такой огромный мир и задохнулся от счастья.
Ветер бил в лицо, щекотал ноздри, трепал уши. Дыркорыл, обняв за шею голубоглазую Картину, что-то кричал.
Сверху неслись к Одноуху звонкие слова:
Здесь, под крыльями Картины,Все красиво, все картинно!..
С большой высоты увидел свои Ерши второклассник Дыркорыл!
— Ну как?! — крикнул он Одноуху. — Не скучаешь?
А Одноух заливается смехом, машет приветливо лапой:
— Новый Колумб — открыл Ерши! Ха-ха!.. Держись крепче, Дырк! А то свалишься!..
У Картины запершило в горле.
Но она побоялась каркнуть, чтоб не спугнуть поэтического вдохновения друга, увидевшего землю с высоты птичьего полета.
Их замечательная дружба, новые классные и внеклассные приключения еще очень долгое время будут служить предметом разговоров, удивляя многих и многих…
Глоток солнца
Записки программиста Марта Снегова
Часть первая
Облако
Глава 1
Когда девятилетний сын Эйнштейна спросил отца: «Папа, почему, собственно, ты так знаменит?» — Эйнштейн рассмеялся, потом серьезно объяснил: «Видишь ли, когда слепой жук ползет по поверхности шара, он не замечает, что пройденный им путь изогнут, мне же посчастливилось заметить это».
«15 мая 2066 года на глазах у ста тысяч зрителей спортивный гравилет „С-317“ с гонщиком Григорием Сингаевским вошел в шарообразное серебристое облако, возникшее на его пути, и больше не появился».
Это произошло быстрее, чем вам удалось прочитать лаконичную фразу из протокола. Ни один из гравилетчиков — я в этом убежден — не заметил, как появился в чистом небе, на трассе наших гонок, странный серебристый шар. Да, пожалуй, в тот момент никто из нас, тридцати парней, вцепившихся в руль своих машин, не мог сообразить, что это такое — неправдоподобно круглое облако, гигантская шаровая молния или просто запущенный каким-нибудь сумасшедшим елочный шар огромной величины — это нечто, ударившее нам в глаза слепящим металлическим блеском. Я летел вторым после Сингаевского, точнее — метров на шестьсот сзади и на сто ниже, не упуская из виду силуэт его желтого гравилета, и помню, что сразу за вспышкой жесткого света инстинктивно рванул ручку тормоза (приказ судьи соревнований раздался чуть позже), помню, как машина вдруг задрала нос, выбросила меня из кресла и с азартом понеслась в белое пекло. То, что это пекло, а не твердая металлическая поверхность, я догадался, увидев, как быстро и красиво, почти на идеальном развороте нырнул туда желтый гравилет и растворился, исчез в сиянии. Говорят, в эти секунды на телеэкранах была ясно видна счастливая улыбка на моем лице, удивившая всех зрителей; кажется, я даже засмеялся, наваливаясь на упрямо поднятый руль.
Я жал на руль как только мог, но чудовищная тяжесть давила мне грудь, сбрасывала руки, и я чувствовал, что безотказная, такая знакомая машина подчиняется уже не мне, а какой-то силе, вращающей ее, как щепку в водовороте.
На этом безумная гонка вокруг облака для меня закончилась: я потерял сознание, все так же глупо улыбаясь. Глупо — это мнение тех, кто ознакомился с короткой диктофонной записью впечатлений, сделанной в больнице. Ну, а для меня, казалось бы, неподходящая улыбка была проявлением особой радости, с которой я прожил весь день и не хотел расстаться. И об этом, конечно, ничего не скажешь в официальном докладе, в котором надо припомнить и точно изложить обстоятельства гибели твоего товарища.
С того дня прошел уже год, я на год стал старше, но не это самое главное. Насколько я знаю, в истории планеты еще не было таких странных на первый взгляд и закономерных, давно ожидаемых людьми событий. И я хочу начать рассказ с того утра, когда меня разбудило прикосновение прохладных иголок сосны.
Я сразу вскочил и понял, что это было во сне: может, за секунду до пробуждения я стоял с Каричкой под старой сосной, под ее единственной зеленой лапой, и прощался. А еще хотел включить на ночь диктофон с лентой формул. Ничего бы тогда сказочного не было, знал бы на пятьдесят формул больше, и все. Я выбежал из дома и, не обращая внимания на скользящие среди травы ленты механических дорог, помчался к морю, к лестнице, где стояла сосна, а добежав до лестницы, пошел вниз медленно, не спеша, радостный и грустный одновременно.
Каричка бежала вверх, прыгая через ступени, — честное слово, это была она, я не придумал. И когда она вскинула голову, я увидел корону ее волос, знаете, как солнце, каким его рисуют дети, — мягкое, пушистое, лохматое. Я увидел челку над самыми глазами, золотые ободки в них, и мне почему-то стало грустно.
— Март, — сказала она шепотом, — что я знаю…
И тогда я засмеялся первый раз в этот день. Было так приятно стоять у обрыва над самыми волнами перед запыхавшейся Каричкой и не думать, что будет дальше.
— Март, ты придешь первым!
— Откуда ты знаешь?
Наверно, я покраснел. Не люблю, когда кто-то вмешивается в мои дела, но сейчас мне было просто приятно.
— Я колдунья, ты не догадался? — Она прыгнула через две ступени. — И вообще утром надо здороваться.
— Здравствуй, — сказал я, хотя это и выглядело странно в середине разговора.
— Прощай. Я уезжаю.
— Разве сегодня? — Я еще на что-то надеялся, хотя все знал, когда меня во сне уколола ветка. — А почему же Сим ничего не сказал?
— Я совсем забыла предупредить его…
— А Андрей? — Я уже кричал, потому что Каричка убегала и голос ее летел из кустов.
— Привет ему! Я спешу! Буду смотреть, как вы летите. И помни, я — колдунья.
