Евгений Велтистов - Миллион и один день каникул
— Не с Наполеоном, а с машиной, возомнившей себя Наполеоном, — поправил представитель Совета.
Всю неделю Центр Информации Земли вел переговоры по лучам мазеров с висящим шаром. Это была борьба идей на предельной для машин скорости. Совет ученых согласился с гипотезой Питиквы. Она была проверена, и Совет одобрил план действий.
…Над Байкалом солнце стояло в зените, когда около ста экранов были подключены к специальным камерам, поднятым на гравипланах. За резные двери института я попал только с помощью Бригова, который выудил меня из толпы сотрудников, жаждавших проникнуть в зал. Он гудел от голосов, этот огромный сводчатый зал, где несколько дней назад нас было всего четверо.
Но вот все стихло. Я увидел вытянутый, как корабль, желтый остров — он резал острым носом набегающие волны. Золотые крыши домов, серый куб за глухим забором, безлюдные улицы. Все уехали. Кап, Мишутка, Лена — где вы сейчас? Где-нибудь на материке. Странный пустой город. Как новые сети, брошенные на берегу.
Сейчас на облако направлены все взгляды. На него — все установки. На него — тонкие лучи мазеров.
Голос Питиквы за кадром.
— Объявлено, что через пять минут будут включены излучатели.
Напряженная тишина. Та же картина: остров — поселок — облако… Облако — поселок — остров…
— Не отвечает, — говорит Питиква.
«Не удалось. Оно не в состоянии перестроиться, — думаю я. — Что дальше? Удастся ли дальше?»
Я знаю: еще несколько минут, и в облако вонзится сильный разряд. Если Питиква прав, он встряхнет, включит всю систему. Если облако не поймет и ответит смертоносным излучением — блеснет огонь взрыва.
Зал ахнул: вспышка озарила облако. Все вскочили, но это не взрыв. Вон оно, облако, на своем месте. И город. И остров. И море. Просто облако просияло.
И во весь экран лицо Питиквы. Усталое лицо.
— Поступили первые сообщения, — спокойно говорит он. — Система облака включилась в нормальную работу… — Пауза. Питиква продолжает: — Облако возвращает гравилет с пилотом Сингаевским…
Медленно и спокойно, как из обычной серебристой тучки, вынырнул желтый гравилет. Медленно, круг за кругом парил он над морем, приближаясь к берегу. По этим кругам я догадался, что гравилетом управляли приборы. Вот он сел на высокий каменистый берег. И тут же рядом опустился санитарный вертолет, перекрещенный красными полосами. Врачи бежали к гравилету. Вытащили неподвижного, с болтающимися, как у тряпичной куклы, руками и ногами пилота, перенесли в вертолет.
Экран погас.
…Я брел по коридору, ничего не видя, ничего не соображая, твердил про себя: «Все, все. Вот и все».
За стеклянными стенами, в залитых солнцем залах работали сотни машин, каждая из которых была клеточкой гигантского электронного мозга планеты. Шел обмен опытом двух разных цивилизаций. Обмен информацией.
Я брел по коридору, представляя, как ежесекундно рождаются новые тома, заполненные одной лишь информацией. Их надо изучать много лет. Но самый главный вывод невозможно спрятать ни в ячейках памяти, ни в толстых томах, он ясен всем: люди давно уже решили, что побеждает мужество. Облако в этом убедилось…
Обмен длился три дня. Потом облако объявило, что продолжит полет к своей новой планете, и ушло в космическое пространство.
В самый сильный телескоп можно будет увидеть, как светлая точка делает оборот вокруг Солнца.
Больше я не встречался с Гаргой. На заседании одной из комиссий Совета я рассказал о том, что происходило при мне на острове, в лаборатории профессора Гарги.
В тот же день врачи положили меня в больницу.
Не знаю, смог бы я заново пережить всю историю, когда будут разбирать это дело, смог бы снова смотреть, как красный гравилет столкнулся с шаром. Я слишком хорошо помнил каждую минуту за последние полгода. И этот человек — профессор Гарга, сжигаемый стремлением переделать мир, равнодушный к разрушениям, чинимым облаком, и все же боявшийся ответственности, — он больше не был для меня загадкой.
Я сказал ему в нашу последнюю встречу, что он предатель.
В Совет меня не вызывали. В один из дней, лежа на больничной койке, я прочитал в газете краткий отчет об общественном суде над Гаргой. Он признал себя виновным, сказав, что слишком поздно осознал тяжелые последствия своих опытов для здоровых людей, и попросил направить его на отдаленную космическую станцию. Совет согласился с его просьбой.
Я улетал к Солнцу.
На платформе космодрома нас пятеро в голубых дорожных комбинезонах. Пятеро уже на пересадочной станции. Там мы влезем в скафандры, и ракета, похожая на раздувшуюся гусеницу, понесет нас в кипящее море огня, сжигающее глаза, время, сны, но бессильное против нас, — в солнечную сверхкорону.
Подошел Сингаевский. Он поправился, но все равно худущий после заточения в облаке. А рука крепкая.
— Счастливец. Летишь.
— Скоро меня догонишь.
Сомкнутся толстые двери, взвоет в стартовой трубе ракета, и я превращусь в яркую звезду, которая еще несколько секунд будет сверкать в летнем небе. А на пересадочной станции меня тоже будут провожать. На экране я увижу отца и мать. В честь нашего отлета Земля разрешила получасовой сеанс с Марсом.
Я понимаю, как им грустно: они собираются домой на Землю, а я — в обратном направлении. Обычная несуразица в жизни — теперь улетаю я. Но я буду держаться молодцом, буду шутить и смеяться, а потом попрошу отца напомнить, какой у него рост, и тогда окажется, что я уже с него, только он — красивый и седой. А маме я покажу, какой я сильный, ведь я тренировался как проклятый день и ночь все эти полгода, чтоб пройти отборочную комиссию. Мама улыбнется и скажет, что я все равно маленький, хотя перерос ее на целую голову, а глаза ее сверкнут двумя каплями света, выдав тайную гордость: какой взрослый…
И вдруг все лица расплываются, отодвигаясь от меня. Я вижу, как бежит к платформе Каричка. Я не встречал ее с того дня, когда мы прощались с Рыжем. А она все такая — белое платье, пушистое облако волос. Только резкая складка на переносице. И глаза. Они как будто другие. Я смотрю в них, смотрю и наконец нахожу знакомые золотые ободки.
— Извини за опоздание — я только узнала. Что так смотришь?
— Хочу запомнить.
Она отвернулась от меня, посерьезнела. Большие красные крылья трепетали над нами.
— Это опасно? — Она показала на мой знак солнечной экспедиции.
Знакомый мотив прозвучал рядом: кто-то насвистывал «Тау Кита».
Я готов переплыть океан пустоты.И коснуться огня, и сказать: «Это ты?»
— А знаешь, как дальше? — спросил я.
— Дальше? Разве песня не кончается?
— Нет. Слушай!
Я готов переплыть океан пустоты,И коснуться огня, и сказать: «Это ты?»Только ты не мечтай, не останусь здесь я,Брошусь вновь в океан открытый,Чтоб вернуться к тебе, голубая Земля,С золотым огнем Тау Кита.
Это тебе. Тебе и Рыжу.
Она кивнула.
А я продолжал, продолжал говорить про себя. Потому что красные крылья трепетали совсем рядом. Сколько я буду жить, я буду помнить тебя, Рыж. Я привезу с собой кусок Солнца и выпущу его над твоей сопкой. Даже когда меня не станет, оно будет гореть.
Я вижу мальчишку. Он держит на ладони маленький гравилет, смотрит на него широко раскрытыми глазами, говорит совсем как Рыж: «Это Они делали для нас».
Отблеск красных крыльев осветил лицо Карички.
Я видел: она меня понимает.
