Борис Батыршин - Коптский крест
Стоило Николеньке заявить, что он пришел продавать свое собрание, как толпящиеся у прилавка мальчишки накинулись на него, подобно стае стервятников на мертвую антилопу. Еще бы — распродажа сулила любому из юных гешефтмахеров выгодные сделки и пополнение собственной коллекции. Особо усердствовали те, кто не просто собирал коллекцию, а сделал это почтенное хобби источником доходов. Они-то давно знали, что скупая по дешевке коллекции у тех из своих собратьев, кто решил избавиться от своих коллекций, можно недурно заработать.
Однако Николенька проявил твердость— он уже больше года увлекался собирательством, не раз бывал на Китайгородском книжном развале и знал многих юных «барышников» в лицо. А потому, прекрасно представлял, что больше половины нормальной цены они ему не дадут. А потому — пресек все их поползновения твердым «нет» и направился к хозяину лавки, известному всей букинистической Москве Акакию Севостьянычу Рукавишникову. И вот теперь — с замиранием сердца ждал приговора старика относительно судьбы своей, любовно собранной за 14 месяцев коллекции.
— Как хотите, юноша, а больше 11-ти рублей дать не могу. И столько не дал бы — да уж больно бурская серия хороша, давно такие не попадались.
По кучке мальчишек прошло шевеление — кто разочаровано выдохнул, кто сплюнул на пол, а кто и вовсе отошел от прилавка, потеряв к сделке всякий интерес. Старик предложил гимназисту цену по совести; ни у кого из юных собирателей открыток нее нашлось бы при себе достаточной суммы, чтобы в одиночку «перебить» предложение старика. Впрочем, нет — трое мальчишек, переглянулись, отошли в сторонку, и образовали свой кружок. Шушукаясь, то и дело бросая взгляды на Николеньку и букиниста, мальчишки потащили из карманов горстки монет и потертые купюры — похоже, составлялся картель, имеющий целью перебить предложение хозяина лавки; уж больно хорош был товар.
Акакий Севостьяныч заметил угрозу. Нервно оглядываясь на конкурентов, он еще раз быстро перебрал Николкины картонки и выдал окончательное предложение:
— 12 рублей 50 копеек юноша. Больше не дам, хоть режьте. К тому же уголки на «бурской» серии загнуты…
А деньги были нужны Николеньке срочно. На 4 часа дня была назначена встреча с визитерами из будущего, и мальчик хорошо помнил, сколько неудобств доставило им во время вчерашней прогулки отсутствие денег. Так что Николенька, считая себя в ответе за необычных гостей, решил принять срочные меры.
Собственные средства Николеньки составляли к тому моменту 42 копейки, а обращаться к дяде мальчик не хотел. Тот недавно выдал мальчику рубль, почти половина которого осела здесь же, у китайгородской стены — в другой букинистической лавке, владелец которой торговал книжками «путешествиями». Так что, после недолгих размышлений, мальчик решил расстаться с коллекцией «военных» открыток.
Поветрие это — коллекционирование открыток с военными сюжетами, — захлестнуло Николкину гимназию около полутора лет назад. Собирали не только почтовые карточки, но так же и небольшие картинки-литографии с сюжетами Балканской войны, гражданской войны в Америке, франко-прусской войны и еще бог весть каких заморских войн — в основном тех, что вела в своих колониях Великобритания. Такие картинки в немалом числе продавались в московских книжных лавках, в том числе, и на Китайгородском книжном развале. Приобретали их как наборами, так и по одной. У карточек были свои обменные курсы — так, больше всего ценились американские картонки с сюжетами войны Севера и Юга или войн с индейцами.
Надо отметить, что поветрие «коллекционирования» не ограничивалось одной данной конкретной московской гимназией — нет, им увлекались многие московские подростки и даже люди взрослые. И всем коллекционерам были хорошо известны несколько торговых точек — и на Сухаревке, и на Ильинке, и здесь, у Китайгородской стены — владельцы которых не просто торговали карточками, но и охотно ими обменивались.
Николенька долго и старательно собирал коллекцию, увлеченно обмениваясь открытками и со своими сверстниками, и со взрослыми коллекционерами. Его коллекция приобрела даже некоторую известность — и считалась одной из лучших в его гимназии, не уступая иным собраниям старшеклассников. Но теперь, когда судьба подкинула невиданный приз — портал во времени, — прежнее увлечение уже не казалось столь важным и занимательным. Так что он с легким сердцем упаковал всю свою коллекцию открыток — а всего их за год с лишним набралось больше полутора сотен, — в плотную коричневую бумагу и засунул в гимназический ранец. Николенька собирался после уроков отнести коллекцию в букинистическую лавку Акакия Севостьяныча.
И теперь вот предстояло принять окончательное решение.
— Давайте, — решительно заявил гимназист. Честно говоря, он не ожидал получить и этой суммы, так что был доволен предложением старика-букиниста.
— Одну минуту, молодой человек. Не позволите ли ознакомиться с вашим собранием, прежде чем вы с ним расстанетесь?
Николенька чуть не подскочил от неожиданности. Перед ним стоял невысокий, стройный мужчина в чёрном мундире лейтенанта Российского Императорского флота.
Мальчик разбирался во флотских рангах, мундирах и нашивках — недаром, детство его прошло в Севастополе, в городе моряков и военных кораблей. Блестящие офицеры-чёрноморцы с их кортиками, фуражками и золотыми якорьками, были в их доме частыми гостями. Отец Николеньки, капитан 2-го ранга Овчинников состоял в должности старшего офицера на броненосце береговой обороны «Вице-Адмирал Попов». Этот необычный круглый корабль составлял на тот момент ровно половину российских броненосных сил на Чёрном море — так что папа Николеньки по праву относился к элите моряков-чёрноморцев. Но — встретить морского офицера здесь, в сухопутной Москве?
— Не смущайтесь, юноша, — лейтенант приветливо улыбнулся мальчику. — Продать свою коллекцию вы всегда успеете, а пока — любезный Акакий Севостьяныч не будет на меня в обиде, если я отберу для себя несколько экземпляров?
Старик-букинист торопливо закивал — судя по всему, лейтенант был хорошо ему знаком, и относился к числу самых уважаемых покупателей.
— Вот и отлично. Позвольте, юноша? — И с этими словами офицер взял у опешившего Николеньки пачку открыток.
— П-прошу вас, господин лейтенант, — выдавил, наконец, из себя мальчик. — Я подожду, смотрите, пожалуйста…
Моряк благодарно кивнул гимназисту, одну за одной откладывая открытки на прилавок. Всего он выбрал четыре штуки — две английские открытки, посвященные войне с бурами[49], и две — русские почтовые карточки с репродукциями картин художника Верещагина. На одной из них, под надписью «Посвящается всем великим завоевателям — прошедшим, настоящим и будущим», красовалась страшная гора черепов, над которой кружили в бледно-голубом небе чёрные стервятники[50].
— Я, с вашего позволения, приобрету эти экземпляры, Адольф Севостьяныч — разумеется, если юноша не передумает, и уступит вам свое собрание. Если же нет — вот, прошу вас… — и офицер подал Николеньке изящно гравированную визитку. — не откажите в любезности посетить мое скромное жилище. Я живу здесь, неподалеку — и, думается, мы с вами сможем прийти к соглашению. И, кстати, если вам попадутся интересные карточки на тему морских баталий — я бы с удовольствием посмотрел.
— Так вы не откажите в любезности, отложите для меня эти карточки. — снова обратился моряк к старику-букинисту. — А я загляну к вам на днях — тогда, все вместе и заберу. — И с этими словами офицер коротко поклонился собеседникам и покинул лавочку.
— Ну так что, молодой человек, — напомнил о себе Акакий Севостьяныч, — вы решились, продаете или нет?
— Продаю, — вздохнул Николенька. — Вот, берите, прошу вас…
Глава одиннадцатая
Удивительная все же штука — человеческая психика! Только вчера Олег Иванович ступал по этим мостовым, в глубине души ожидая, что вот, сейчас все это исчезнет, и он проснется — и останется только разочарованно вздохнуть, потянуться и сказать — «и приснится же такое…»
Но мостовые упрямо никуда не исчезали. Не исчезал и точильщик, мимо которого как раз шагали наши герои — хмурый детина, который крутил ногой педаль своего нехитрого приспособления, оглашая улицу пронзительным визгом круглого камня. Взяв в обе руки кухонный нож, лезвие которого вполовину истончилось за долгие годы заточек, детина водил острой кромкой по камню — и лезвие фонтанировало снопом веселых оранжевых искр. Владелица ножа, тетка в необъятных юбках, с плечами замотанными пестрым платком, обшитым по краям густой бахромой, стояла рядом с точильщиком. Она кивала, на манер китайского болванчика, попадая в ритм движения ноги, раскручивающей круг точильного станка.
