Евгений Велтистов - Миллион и один день каникул
— А мне нравится новый дом, — сказал Одноух. — На стенах обои, полы блестят, а в ванной горячая вода… Только вот некоторые ученики… Ты видела, как они обижали Дыркорыла? Сначала Яшка на дереве, а потом эта плакса с булочкой.
«Кар», — высказала свое мнение Картина. «Карикатура».
Картина была образованной вороной, она видела не раз в обрывках газет и журналов смешные и остроумные рисунки — карикатуры.
— Но почему на свете есть дразнилы? — продолжал печально кролик.
«Карикатура», — повторила его приятельница, высказав тем самым свое мнение о дразнилах.
Потом Картина огляделась и обратила внимание Одноуха на красивую картину:
«Кар», — то есть: «Картофелеуборочный комбайн».
Они пролетали над осенним полем. Сильный трактор тянул за собой машину, которая плугом вспарывала землю, подхватив из глубины клубни, ссыпала картошку в прицепную тележку. За картофелеуборочным комбайном следовала стая грачей и ворон, они с громким одобрением очищали борозду от червей и жуков. И эта работа тарахтящей машины и птичьей стаи, свежесть вспаханной земли, едкий дымок от сжигаемой ботвы — вся привычная картина осени успокоила Одноуха, и он забыл про обиды.
Они пролетали над мохнатой елью, и ветер ерошил густую шерсть кролика, загибал назад длинные его уши, свистел что-то приятное. Ель расширялась внизу темно-зелеными кругами, оперлась о землю тяжелыми маслянистыми лапами, наверняка приютив в своей сухой ароматной тишине спящего ежика, деловитых муравьев, мышиную семью, облюбованные улитками крепкие боровики. Как хотелось Одноуху нырнуть под эту надежную ель, вываляться в сухих листьях, спугнуть мышей, разбудить ежа, а самому подремать на душистой хвое.
«Кар-карандаш», — прервала его мысли ворона, намекнув на новые занятия Одноуха.
— Ты не беспокойся, — спохватился Одноух. — Мы будем дружить. Прилетай в любое время. — Он задумался и серьезно предложил Картине: — Хочешь с нами учиться?
«Кар-карман», — иронично отозвалась приятельница. Мол, напрасно надеешься — держи карман шире.
— Если ты боишься ябед и задир, — горячо продолжал Одноух, — то мы с Дыркорыл ом тебя в обиду не дадим.
«Карман», — повторила опытная Картина: я и сама за словом в карман не полезу.
— Почему ты не хочешь? — недоумевал Одноух. — Давай я попрошу Тамару Константиновну!
«Карга», — резко проговорила белая ворона.
— Сама ты карга! — обиделся за учительницу Одноух и от возмущения чуть не разжал лапы, чуть не свалился со скользкой спины. — Ты ведь знаешь, как мы любим Тамару Константиновну. Она самая красивая и умная. Все на свете знает!
«Карга», — печально согласилась птица: это, мол, я — ворчливая, малограмотная, старая ворона. И потому не хочу менять свои привычки!
— Ну что ты! — погладил ее по голове Одноух и расстроился совсем. — Ты всегда была хорошая, умная ворона. Давай возвращаться, а то мне попадет.
Птица бесшумно повернула назад.
Она летела в прозрачном осеннем воздухе — большая, белая и одинокая. Она теряла последнего друга, который сидит теперь в темной каменной клетке, не может петь, что ему на ум взбредет, не может лететь, куда глаза глядят.
«Что происходит на свете, почему так внезапно исчезают осенью друзья?» — думала белая ворона на обратном пути к городу.
Она старалась поддерживать привычный разговор, зорко видя все происходящее. «Карась», — говорила она о мальчишках, таскающих из пруда карасей; «карбюратор» — о машине на дороге, в которой заглох мотор; «карусель» — о новой ферме, где доили аппараты.
А Одноух молча укорял себя: «Почему мы переехали и не взяли с собой Картину? Какая же я ворона, как мог забыть!.. Я чувствую ее обиду…»
— Не обижайся! — произнес он вслух. — И я, и Дыркорыл, и отец всегда тебе рады…
«Кар», — отозвалась мудрая Картина: не каркай, мол, зря, я все понимаю.
Они подлетели к школе, и Одноух соскочил с гладкой спины в открытое окно.
— Можно войти, Тамара Константиновна? — спросил он, стоя на подоконнике.
— Войди, — сказала учительница. — Я надеюсь, ты последний раз входишь в окно, а не в дверь. Договорились, Одноух?
— Договорились, — прошептал кролик, садясь за парту.
— Мы побеседуем с тобой позже о том, почему нельзя прогуливать уроки, — обещала Тамара Константиновна. — Ты пропускаешь важный школьный материал.
Учительница подошла к доске. Со своего места она видела, как тяжелая белая ворона уселась на вершину дерева, замерла среди ветвей и смотрит в проем окна на первый «А». У диковинной птицы действительно были розовый клюв и голубые глаза.
Школьный материал
Итак, в клеточках тетради пишут цифры, а на линеечках буквы. Надо исписать миллионы клеточек, тысячи линеечек, чтобы буквы и цифры не падали, получались аккуратными и красивыми. То, что учат ребята в классе, они повторяют дома, и все упражнения и тренировки Тамара Константиновна называет «школьный материал».
Ну и намучились Одноух и Дыркорыл в первые недели с этим школьным материалом!
Буквы и цифры корявые, кособокие, преогромные — никак не умещаются на своих полках и в клетках. Рука не слушается, да еще из авторучки, которой писал когда-то в школе их отец, кляксы лезут. Одноух подсчитал, что из одной авторучки может получиться тридцать три кляксы самой разнообразной формы. А Дыркорыл, стараясь расписать непослушную ручку, ухитрился посадить такую рекордную кляксу, что она расплылась на целый лист и промочила тетрадь насквозь. Тамара Константиновна так и написала на этой тетради: «Ну и клякса! Хватит кляксить! Ты не поросенок!»
И Дыркорыл ничуть не обиделся, наоборот — он стал усерднее.
В тетрадях наших первоклассников появлялось немало надписей, учивших их правильно делать уроки. Например, жирное и сладкое пятно в домашнем задании Дыркорыла Тамара Константиновна угадала: «Не ешь пончик за письменным столом!», а отпечаток грязной лапки Одноуха увенчала строкой: «Мой, пожалуйста, руки».
Двоек Тамара Константиновна пока не ставила, только писала две буквы: «См.» — то есть «смотрела, проверила, согласна».
Дыркорылу долго не давалась цифра «три». Вместо плавных завитков у него получались какие-то немыслимые загогулины. Это, конечно, не удивительно, если держишь авторучку раздвоенным копытцем. Да и сноровки у первоклашек было еще маловато.
Дыркорыл так старался, что протер в тетради большую дыру. Он задумчиво осмотрел ряды немыслимых колючек, лишь отдаленно напоминавших волнистую троечку, и задумчиво пожевал обложку. После чего Тамара Константиновна не выдержала и написала крупно на изжеванной дырявой тетради: «Тетрадь тянет на единицу. Дыркорыл! Покажи отцу!»
Дыркорыл очень расстроился, представив печальную картину. Тощая единица тянет за собой грязную тетрадь, а на тетради лежит он — неумытый, весь в синих чернилах поросенок.
Бухгалтер Нехлебов тоже расстроился, увидев злополучную тетрадь. Он, конечно, одинаково относился ко всем цифрам. Но одно дело — единица в колонках его расчетов, а другое — когда единица угрожает появиться в тетради. Единица — не пятерка, улыбки у родителей не вызывает…
— Будем бороться за чистоту! — объявил Нехлебов.
Он взял мыло, мочалку, пемзу и показал первоклашкам, как смывать чернила с розовой кожи и серой шерсти. Дыркорылу пришлось оттирать пятачок и хвост, а Одноуху — кончик сломанного уха. Все же они были старательные ученики, раз пытались писать всеми возможными способами!
Но одного рвения в работе мало, нужно быть очень аккуратным, писать точно и умно, чтобы чистыми оставались и руки, и тетрадь, и одежда. Вот их отец пишет почти печатными буквами, как прилежный ученик, а колонки цифр у него без единой помарки. Если иногда ошибется — в ход идет мягкая резинка, чтоб уничтожить вредную цифру, поставить нужную. Нельзя бухгалтеру ошибаться!..
А если бы он делал в сводках столько ошибок, сколько делают его старательные сыновья, вся бухгалтерия превратилась бы в сплошную неразбериху. Оставь, скажем, бухгалтер в ведомости сладкое пятно с надписью его начальника «пончик» — всю зарплату рабочим могут по ошибке выдать не деньгами, а пончиками. Пончики, конечно, это вкусная штука. Но зачем людям столько пончиков!
Значит, когда пишешь, прежде всего надо думать.
Нехлебов сел за письменный стол и моментально написал на листе цифры и буквы. Без исправлений, без единой ошибки.
— Вот как надо! — сказал он своим ученикам.
— Так писать нам нельзя! — заявил Дыркорыл, заглянув в тетрадь из-под руки отца. — Будет двойка.
И его брат упрямо махнул длинным ухом:
— Только так, как Тамара Константиновна.
Они доказали отцу, что тот пишет не по-школьному, а по-взрослому; им же надо вырабатывать почерк, выводить каждую букву, чтобы ее понимал любой читающий тетрадь.
