Яник Городецкий - Треугольник
Моя мама очень любила моего отца. И он говорил, что тоже ее любит. Наверное, умение фантастически врать мне передалось от него. Я его видел только на фотографии. Я на него совсем не похож. Он широкоплечий, подтянутый, симпатичный. А я тощий, сгорбленный и нескладный. Только волосы у нас с ним одинаково черные.
А вообще-то я не похож на родителей. Ни на отца, ни на маму. Мама говорит, я похож на какого-то рок-музыканта, она давным-давно видела его на афише, но не помнит, как его зовут. Не знаю, по-моему, я ни на кого не похож. Я сам по себе. Как кошка у Киплинга. Только я не кошка, а Кот. Мартовский. Меня так с первого класса прозвали. И никуда мне от этого прозвища не деться, потому что куда, в самом деле, деться, если меня так зовут?
Я не могу сказать, что ненавижу отца. Мне кажется, что нельзя любить или ненавидеть человека, если ни разу его не видел. А у меня как раз такой случай.
Я прошелся немного с Мишкиными родителями, взял из кустов свой баул, который бросил туда вчера ночью и пошел искать остановку, с которой можно было бы уехать к маме. На какой маршрутке я ездил вчера, я не запомнил. Я вообще ничего не помнил из того, что было вчера. Я и ночь-то сегодняшнюю плохо помню. Проклятый ночной клуб, ничуть там не интересно и не весело! Ладно, черт с ним. Надо искать подходящий автобус. Жалко, что я не выучил их маршруты, пока имел возможность это сделать. Сам виноват, теперь мучайся.
Мучаться я не стал. Все равно на всех маршрутках висят таблички с названиями тех мест, по которым и пролегают их маршруты. Для таких вот идиотов, как я. Совсем скоро я дождался такси с надписью "медгородок" и уселся на самое дальнее место. Хорошо, что я сел не один, и дверь передо мной открывал лысый дядька в костюме. Поэтому мне не пришлось делать это самому и травмировать психику шофера.
В этот раз мне повезло меньше. "Газелька" забилась пассажирами до отказа, и мне пришлось встать и скрючиться так, что я чуть узлом не завязался.
Хорошо, что мне ехать не в старый город. А то с ума сойти можно, прямо Камасутра какая-то. Нормальный человек так ни за что не изогнется!
Мне вспомнилась забавная история, связанная с этой самой Камасутрой, и я засмеялся. В прошлом году Игорек Старостин, мой одноклассник и приятель, приносил в школу красочно иллюстрированный древнеиндийский трактат о любви, и возле его парты на перемене столпился весь класс. А потом сбежались ребята и из других классов. Вот это был прикол! Хохот стоял на всю школу. Пацаны ржали и издавали такие недвусмысленные звуки, на которые из столовой явилась Ольга Алексеевна. "А вы не ждали нас, а мы приперлися". Как в частушке. Игорек не успел спрятать это потрясающее издание в рюкзак, и класснуха конфисковала у него Камасутру. За книгой на следующий день пришел его отец. Не знаю, попало ему на самом деле или нет, но он говорил, что не попало.
А все-таки смешно было. Я улыбнулся.
На следующей остановке я вышел. В маршрутке было жарко, кондиционер не работал, и я сильно вспотел. Я взлохматил мокрые волосы, расстегнул рубашку и пошел к маме.
За деревянным столом сидела та самая Гитлерша в халате. Рядом стоял мужчина лет сорока. Я сначала подумал, что ему лет шестьдесят, такой он седой был. Но, присмотревшись, я понял, что у него очень веселые молодые глаза. Он с интересом читал надпись на столе и смеялся.
— Что, прямо ручкой написали? При тебе?
— Вот тебе крест, не вру! Какая-то сила нечистая!
— Да… Интересно…
Я посмотрел на седого мужчину повнимательней. Он тоже был в халате. Я заметил на халате бейджик и прочитал: "Карташов Валерий Николаевич. Главный врач".
Так вот как. Вот он, оказывается, кто такой. Главный врач! Интересно, что было тому пацану, Ваське, за которого я заступился? Хотя, наверное, ничего. Это же не он писал безграмотные письмена, а я.
Я посмотрел еще немного на озадаченных Карташова и тетку-секьюрити, и побежал по лестнице вверх, к маме.
Я у нее был не первый гость. Меня опередили Глеб и отчим. Раскрывшейся двери они не заметили, или не обратили внимания, не знаю.
Маме было заметно лучше. А я и не знал, что у нее сердце больное. Хотя это и не обязательно, инфаркт может быть и просто так…
Да что я вообще о маме знал? Когда меня волновали ее проблемы? Только свои. Какой же я эгоист!
— А мы с Глебом тебе поесть принесли, — сказал отчим. Ну вот! Я тоже мог побеспокоиться. Принести ей что-нибудь вкусное. Устроить какой-нибудь сюрприз.
А что, если… Что, если я сейчас возьму и напишу ей письмо? Прямо сейчас, при ней, чтобы она не думала, что это сделали отчим или Глеб. Вот будет здорово! Она будет знать, что со мной все в порядке и, наверное, скоро поправится.
Хотя… Не знаю. А вдруг наоборот? Вдруг ей совсем нельзя волноваться, а я тут с этим сюрпризом. Все-таки страшно…Нет, не надо. Но поесть чего-нибудь можно и правда принести. Тем более, что у меня в рюкзаке можно унести все, что угодно! Здорово! Я могу стырить в магазине самые деликатесные блюда! Даже черную икру! Правда, мама не любит черную икру. Но это и не обязательно, можно взять ей что-нибудь другое.
Тут в мою душу стали закрадываться сомнения. Я подумал, что мысль о черной икре и вообще о еде в целом не вызывает у желудка никаких рефлексов.
Мне совсем не хочется есть. Нет, в принципе, в этом ничего странного нету. Я ем мало и редко, не люблю это занятие.
Но я не хочу есть третий день. Понимаете, третий! Это все-таки что-то и значит!
А с другой стороны, что это может значить? Только то, что я труп. Мертвые, я подозреваю, не испытывают никакой потребности в пище. Но ведь, они, наверное, ни в чем потребности не испытывают. Им не бывает жарко или холодно, они не устают ни при каких обстоятельствах, не хотят спать, как этого недавно хотел я. Странно как-то получается, ведь если я не хочу есть, я и спать не должен хотеть. Вообще странности начались с самой моей смерти, вот как только я скончался, так они и пошли, строем. Черт, вот знаете, что обидно? Обидно, что никто мне не объяснит, почему все так происходит. Так и буду гибнуть в неизвестности.
А вообще-то, если уж случилось столько странного, сверхъестественного, то, может, мое существование этим не ограничится? Может, можно отмотать время назад? Я бы тогда все сделал бы иначе. Нет, в самом деле? Может, это какое-то испытание, которое мне суждено пройти, а потом снова… э-э-э… воссоздаться?
Опомнись, Кот! Ты хоть понимаешь, что говоришь?
Понимаю. Но если уже столько невероятного произошло, то почему бы и нет? Мне только надо додуматься, как бы время перевести. Всего-то каких-то три дня. А что, если перевести мои часы?
На три дня назад? Интересная идея. А главное — осуществимая. Дурак! Почему не подумал перевести часы сразу? Сразу, после того случая, на дороге? Может, и случилось бы чудо.
Но ведь я могу переставить в часах число? Или нет?
Я стянул часы с руки и залез в меню настроек. Так, время… Не то. Год, тоже не то. Месяц — апрель. А число как же? А, вот! Число. Так, сегодня двадцать четвертое. Значит, мне нужно переставить его на двадцать первое.
Я старательно нажимал на кнопки, ошибался, сбивался, начинал все с начала… В результате всех комбинаций я все же установил двадцать первое число.
Я осмотрелся. Вроде бы, ничего не произошло.
— Мам! — позвал я. Если все получилось, то она сейчас должна посмотреть на меня и обрадоваться.
Ничего такого не произошло. Меня никто не слышал, ни мама, ни отчим, ни Глеб. Я ругнулся, пнул сандалетой ножку пустующей кровати и вышел за дверь.
Значит, время нельзя перевести таким образом. Или нельзя перевести вовсе. Я, в принципе, так и думал.
Да не ври ты, Котяра. Хоть самому себе-то не ври. Не этого ты ожидал.
Ну не этого. Тебе-то какое дело?
Что значит — тебе? Я — это ты.
Хм. Ты — моя совесть? Мой внутренний голос?
Нет, я — это ты. Один в один.
Да ладно врать, так не бывает.
Почему не бывает? Бывает, и петухи рожают. Я думал, тебя уже ничего не удивит.
Слушай, не пудри мне мозги, кто ты там на самом деле! Не могу же я разговаривать с самим собой. Или это последняя стадия крышесъезжания?
Я остановил круговорот мыслей. Господи, сначала зеркало, теперь еще и это. Я сейчас разговаривал с самим собой, вернее, один я задавал вопросы, а другой я на них отвечал. Я уже разговаривал с внутренним голосом, и меня это не удивляло, потому что это было как само собой разумеющееся. И логично. Как-то упорядоченно, что ли. Без всяких неожиданностей. Но сейчас кто-то из нас — мой внутренний голос или я сам — спятил окончательно. Мы разговаривали отдельно друг от друга. Порознь. А так у меня впервые.
Я испугался. Ну вот. Я, оказывается, шизофреник, а меня даже в дурдом не возьмут. Вот не повезло так не повезло. Обидно, ничего не скажешь.
Нет, ну нельзя же так! Ну ладно, я умер, ладно, меня никто не видит, я призрак — черт бы с ним! Но говорить с внутренним голосом, как с посторонним человеком — это слишком!
