Яник Городецкий - Треугольник

И тут мое отражение прищурилось и мне подмигнуло. У меня глаза чуть не вылезли и челюсть отвисла. А мальчишка в зеркале подмигнул еще раз.

Мама. Глюки пошли. Ой, не к добру все это.

Мальчишка засмеялся, почесал коленку и снова стал моим отражением, сколько я ни старался разглядеть того, другого меня снова. Я подмигивал отражению, звал его, но ничего не происходило. Оно только копировало мои движения и даже не думало самовольничать. Я обхватил голову руками и присел на корточки. Вот это да. Нет, вы когда-нибудь такое видели? Я нет. Или видел? Это не могут быть галлюцинации! С чего бы? Травку я не курю, даже простые сигареты не курю, только пробовал один раз, но мне не понравилось, честное слово! Клей я вообще никогда не нюхал. Галлюциногены не принимал. Ну и с чего бы это тогда? Точно крыша поехала. Мое место в дурдоме. Или на кладбище. Господи, да где угодно, только не здесь.

Я еле дополз до скамейки и лег. Вот бы лечь и не проснуться. Я посмотрел на часы. Пять часов. Так мало. Я-то думал, уже десять. Спать хотелось до ужаса. Я повернулся на бок и стал думать. О том, что завтра воскресенье, выходной. Мы бы, наверное, пошли куда-нибудь с Глебом или мамой. Хотя бы и на рынок. Я бы согласился и на такой вариант. Я улыбнулся, представив себе все это, и заснул.

Я, измученный и уставший, затасканный мамой по всем прилавкам, мерил рваную рубашку. Мама радовалась, говорила, что рубашка сидит на мне восхитительно, и что тратиться на рубашки больше не надо будет, потому что эту я уж точно не порву. Я посмотрел на короткие рукава. Рубашка была мала мне размера на три, не меньше. Она плотно обтянула меня, а потом стала душить. Воротник сжался, я захрипел и попытался расстегнуть пуговицы, но ничего не получалось. Я стал задыхаться. Тогда я постарался сорвать рубашку с себя, но тщетно.

— Мама! — закричал я. И оказался на дороге. Прямо на меня неслась бежевая "девятка". Я отскочил в сторону, но тут же увидел Герасимова, мчащегося ко мне. Я рванулся, но споткнулся и упал. Герасимов подбежал ко мне и протянул записку. "Тебе хана. Как коту". Я закрыл глаза руками и стал ждать пинка. Пинка я не дождался, а когда раскрыл глаза, увидел зеркало. Меня в нем не было. Вообще ничего не было. А потом я почувствовал, что меня куда-то несут. Я осмотрелся и увидел грузчиков, Сеню и его товарища. Я перегнулся вниз и понял, что эти двое несут мой гроб.

Такой вот сон мне приснился. Я проснулся в холодном поту, думал, что вообще в штаны надул. Последний раз кошмары мне снились в третьем классе. Перед контрольной. Меня знобило. Я испугался по-настоящему.

Было совсем темно. Я попытался рассмотреть, сколько времени, но часы у меня без подсветки, и, сами понимаете, сделать это было не так-то легко. Я плюнул на это дело. И так понятно, что поздно.

Спать больше не хотелось. Да я бы и не лег больше. Ни за что. Господи, приснится же такое.

Те, которые переезжали, уже уехали. Еще бы, как поздно и темно. А они почему-то не взяли зеркало. Вон оно стоит, у двери подъезда. Мне снова стало страшно. Больше никогда не буду смотреться в зеркало. Я обнял себя за плечи, пытаясь хоть немного согреть.

И вдруг я заплакал. Так хотелось оказаться дома. Лежать у себя в постели, перемигиваться огоньками карманных фонарей с Глебом и думать о том, что завтра новый хороший день.

Ладно, Кот. Ты же знаешь, ничего этого не будет.

Я запрокинул голову вверх. Мне больше не хотелось плакать. Я провел почерневшим рукавом по мокрым глазам и замер. Да Сашка Шмелев самый счастливый человек на свете, потому что живет здесь! Надо мной было небо. Черное, как мои рукава и волосы. А на небе сотни, нет, тысячи ярких огромных звезд. Я даже не знал, что в мае так бывает, думал, небо светлое, и звезд не видно. Я шумно выдохнул и стал смотреть, не в силах оторваться. Я переводил взгляд от одной звезды к другой и думал только о том, что такой красоты я нигде раньше не видел.

И мне было хорошо. Я был в каком-то умиротворении. Я будто взлетел к звездам и стал одной из них. Честное слово, без преувеличений, я их не люблю, вы же знаете.

Мне просто было хорошо. Я успокоился. И кто знает — может, завтра и правда хороший день. Или уже сегодня? Точно, уже воскресенье. Схожу к маме, пройдусь до дома. Мне, правда, никто не откроет. Ну и ладно. Что-нибудь придумаю.

Меня уже не пугали открывшиеся перспективы. "Все, что нас не убивает, делает нас сильней", — так говорил, кажется, какой-то немецкий философ. Наверное, он прав. Хотя в моем случае можно и поспорить.

Эх и везет мне на немецких мыслителей. Сначала Лессинг, спасибо ему большое, теперь еще этот. Как его? Не помню. Философы, блин.

Я усмехнулся. Эти умные немцы давным-давно умерли. А я — позавчера

По телевизору реклама есть "А если не видно разницы, то зачем платить больше?". Я задумался. Вот мне нет еще и четырнадцати, а Лессингу и его единомышленнику наверняка было в разы больше. Они отмочили что-то такое умное, а я нет. О них сейчас говорят, может, даже проходят их в школах, а обо мне нет. Только в одной школе обо мне говорили вчера, вместо урока русского языка. Это не считается. Но конец-то у нас один. Мы, все трое, преставились в мир иной. А если не видно разницы, то зачем философствовать больше?

Я сам не понимал, отчего злился на этих немцев. Но злился ужасно. Я снова посмотрел на небо, чтобы немного успокоиться.

Звезды — они красивые. Далекие, холодные, безразличные. Но красивые.

Я посидел еще минут десять, задрав голову вверх, а потом встал и подошел к зеркалу. Я уже клялся, что никогда больше не посмотрюсь в него, но любопытство взяло свое, и я осторожно подошел.

Оттуда на меня смотрел худой растрепанный пацан тринадцати лет. Я его хорошо знал. Он все повторял в точности за мной. Я поднимал руку — и он поднимал. Я закрывал один глаз — и мальчишка закрывал. Я понял, что ничего от него не добьюсь. Отражение больше не желало безобразничать. Следовательно, это все-таки были глюки.

Я совсем уж было отошел, но вдруг мальчишка в зеркале безнадежно посмотрел на меня (честное слово!), махнул рукой и скрылся.

— Ой… — вырвалось у меня. Я остался, как во сне, один перед зеркалом. Меня в нем не было. Только то, что было сзади. Я поморгал, обернулся назад, сверяя пейзаж в зеркале с действительностью, а когда развернулся обратно, снова увидел себя. Отражение вело себя порядочно и с ума, в отличие от меня, не сходило.

Я приподнял брови и пошел гулять. Все равно делать больше нечего было. Я пошел к парку, к детскому, с качелями и каруселями. Людей почти не было. Я встретил только усталого мужчину, по-видимому, возвращающегося с работы, бомжа, решившего выйти на промысел и поискать бутылки раньше обычного, и молодых парня и девушку, наркоманов. Они сосредоточенно покачивались и глупо хихикали. Наверное, курили гашиш. Я никогда раньше не видел наркоманов и остановился рассмотреть. Зрелище было жалкое. Шли они еле-еле, то и дело спотыкались и падали. Потом парень, упав в который раз, уже не поднялся. Девушка засмеялась и попыталась приподнять его, но, убедившись в невозможности этого действия, психанула и ушла без него. Я подошел к парню. Рассмотреть его как следует я не мог — все-таки темно было. Но то, что он больше не встанет, я понял сразу. Блин, надо бы позвонить в "скорую", а где поблизости телефон-автомат, я не знаю. Да все равно они сейчас на карточках, а не на монетках. Монетка у меня есть, два рубля, а вот карты телефонной нет и не было никогда. Мобильник мне мама обещала на день рождения, а день рождения у меня через месяц. Так что связи с миром совсем никакой.

А если он умрет? Ну пусть он наркоман! Все равно! Может, он хороший человек. Может, он не виноват, что стал наркоманом.

А кто виноват?

Не знаю, может, обстоятельства?

Да какие, к черту, обстоятельства? Он в отбросах общества, андеркласс, как говорит наша училка по обществознанию.

Ну и что? Ведь он человек, такой же как я. Ну, не совсем такой. Но будет таким, если я ничего не сделаю.

Я стал лихорадочно соображать, где находится телефон. Так. Автоматы не подходят: карты нет. В квартиру звонить я не попрошусь. Позвонить в дверь и попросить вызвать скорую тоже не выйдет. Меня никто не видит и не слышит. Думай, блин, думай!

Единственное средство общения сейчас у меня — ручка и бумага. Но, черт возьми, надо еще, чтобы кто-нибудь прочитал то, что я напишу! А кто сейчас не спит?

Я, подумалось мне. Не подходит. А еще?

А еще психи-полуночники. Сторожа. Молодежь в ночных клубах.

Так, уже лучше. Тем более, что ночной клуб был недалеко отсюда, только дорогу перейти надо, и все.

Я побежал. Я старался действовать как можно быстрей, потому что парень, похоже, мог отбросить тапки в любую минуту. Даже от дядьки, у которого скоммуниздил овчарку, я не бежал так быстро. На бегу я сочинял текст записки, которую я отдам какому-нибудь мало-мальски трезвому субъекту. Я добежал до дверей и раскрыл застежку-молнию у рюкзака, достал тетрадь и ручку, вырвал лист и быстро написал: "Возле детского парка лежит парень и умирает, надо срочно вызвать скорую". Сколько в этой филькиной грамоте было ошибок — без понятия, наверно, достаточно. Я ворвался в зал и осмотрелся, невольно бросая на все вокруг заинтересованные взгляды.