Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)
Мы загорели до черноты — даже я, хотя уж я-то сгорал моментально (я и сгорел, и сгорел три раза подряд, но четвёртого раза не произошло) У Танюшки сильно выгорели её русые волосы, а зелёные глаза стали казаться совсем светлыми. У меня волосы тоже выгорели до неожиданного тёмно-медного цвета и внезапно почти полностью исчезло пятно от ожога на боку (Танька уверяла, что это под воздействием солнечных лучей, отфильтрованных ненарушенным озоновым слоем).
Остров для мальчика и девочки… Мы не надоели друг другу. Случалось, что я — или она — уходили куда-нибудь на день, два, а то и три, и почему-то не возникало никакого беспокойства, а была уверенность: сейчас Танюшка выйдет из-за деревьев и скажет: "Привет, я пришла," — она, кстати, признавалась мне, что в моё отсутствие испытывает то же самое.
Да. Свой остров для мальчика и девочки, которые устали быть взрослыми за два кровавых года.
Игорь БасаргинБлажен, кто жизнь перешёл вброд,Не зная иного пути.Блажен, кто других загонял в гроб,Чтобы за гробом идти.Блажен, кто чувствовал горечь во рту,Вкушая липовый мёд.Блажен, кто святую свою простотуИспользовал, как пулемёт.Блажен, кто боролся против себяИ пал в неравной борьбе.Блажен, кто смог любить, не любя,Кто выжил в толпе и в себе.Блажен не тот, у кого ни гроша,А тот, кто осилил дорогу.Блажен, кто понял — его душаНужна ему, а не богу.
Было у меня и ещё одно — неожиданно возникшее! — занятие. Разбирая вещи, я обнаружил в вещмешке блокнот того немца из гитлерюгенда, Лотара Брюннера, который отдал мне на склонах Олимпа Тезис. Я с тех пор и не брался за него. А сейчас — взялся, больше от нечего делать, если честно. Сперва просто рассматривал иллюстрации, вспоминая Олега Крыгина и его рисунки. Потом начал разбирать нечитаемый почерк своего немецкого ровесника из 40-х годов. И выяснилось, что почерк всё-таки разобрать можно, если некуда спешить. А главное — что я неплохо понимаю написанное.
Станешь тут полиглотом…
Ну так вот. Это и занимало — и довольно приятно занимало — немалую часть моего свободного времени. Я лежал или на берегу, или около шалаша, разбирая строчку за строчкой, а по временам откладывая блокнот, чтобы подумать над прочитанным. Мало того, что прочитанное резко меняло моё отношение к "фашистам".
Вдобавок, читать было просто интересно. Я даже временами начинал жалеть, что сам не веду дневника.
Хоть его после себя оставить бы…
ГОВОРИТ ЛОТАР БРЮННЕР
Я не могу ничего объяснить для себя из происходящего. Мы каждый вечер спорим до хрипоты в в самом прямом смысле слова. В самом деле — как объяснить то, что двадцать пять парней из гитлерюгенда попали… куда? Не знаю.
Мама, наверное, уже сходит с ума. Я не заговариваю об этом, виду не подаю. Остальные тоже. Интересно, а думают ли они об этом?
Когда отец подарил мне этот блокнот, я решил, что буду записывать сюда самые важные мысли. Но что делать, если все мысли — важные?! И о том, что есть завтра. И об оружии, которое мы нашли.
Все — важные.
Меня всегда считали умным парнем, но их — мыслей — слишком много для пятнадцатилетнего немецкого мальчишки.
Хайнц с пеной на губах доказывает, что всё это — полигон войск СС, и нас проверяют для выполнения какого-то важного задания. Как в книжках… Но с другой стороны — всё может быть. В пользу этого говорит то, что Ў парней — это сироты (сам Хайнц, кстати), а мы, остальные — лучшие спортсмены в своих отрядах. Большинство, кстати, за эту версию.
Юнгвальд никого ни в чём не убеждает. Ему достаточно того, что он сам убеждён: это Вальгалла. Боги, а не СС, нас испытывают для Рагнарёка.
Конечно. Сейчас… Но кое-кто и в это верит. Да и то сказать — поверишь тут, когда ниоткуда не видно ничего кроме леса и гор, покрытых тем же лесом. Но это — наша Бавария, сомнений нет, я даже местность узнаю.
Кое-кто ещё считает, что мы коллективно рехнулись. Не знаю. В том, что это полигон, я тоже не уверен, потому что сегодня туром во время разведки дошёл до Изера. В том, что это Изер, я убеждён… Так вот. Вода. Она не просто прозрачная. Она прозрачная, как стекло. А рыбы там столько, что можно ловить руками, что я и сделал.
Такой воды не может быть в Изере в начале 40-х годов XX века. Даже в заповеднике.
Боюсь, что это не полигон и не Вальгалла. Даже не сумасшествие… Очень боюсь, что это — остров Рэмполь[8].
Я выбрал себе хороший палаш (кинжалы у нас всех свои) и топор-бартэ. Допишу на сегодня и начну их затачивать как следует.
Мне кажется, скоро нам это пригодится.
* * *Весь день мимо острова шли киты — куда-то на север, фыркая и сопя, как взбесившиеся паровозы. Я их, как и дельфинов, никогда не любил, а вот Танюшка как уселась на пляже, так и окаменела. Я по её спине понял, что сдвинуть её отсюда можно только танком-буксировщиком и пошёл одеваться, решив сходить на озеро и, возможно, заночевать там. Небольшая подробность в том, что "дома" мы вообще ничего не надевали и не поддразнивая друг друга или сберегая одежду, а… просто так. Поэтому сейчас одеться было необходимо. Танюшка даже не обернулась, и я, посмеиваясь, кончиком даги начертил на песке — на полпути к шалашу — человеческую фигурку, стрелку и озеро. Поймёт…
…Озеро было пресноводным, естественно. И в нём водилась уйма рыбы, которую мне иногда везло добыть импровизированным гарпуном из одного своего метательного ножа. Самой значительной моей добычей на сегодня была полутораметровая щука, которую я прибил на отмели три месяца назад.
Но сейчас я пришёл сюда не рыбу ловить, хотя в озере стояли пара вершей и самодельная сетка. Точнее, я пришёл низачем.
Отсюда было видно весь остров. Киты по-прежнему шли косяками; Танюшка (в виде точки) замерла на пляже… Я крутнулся в сторону. Пляж. Океан. Пляж. Океан. Пляж. Океан.
Я чертыхнулся, сам не понимая, зачем и. поспешно раздевшись, прыгнул в воду с берега. Плавать я так и не полюбил, но сейчас мне хотелось разрядить себя, как разряжают батарею. Так, чтобы умотаться.
Я перемахнул озеро до противоположного конца и, кувыркнувшись, нырнул. Гранитный откос плоско уходил вниз, сменяясь илистым дном, поросшим густыми водорослями, колыхавшимися в такт каким-то подводным течениям. Стайки мелких рыб и отдельные экземпляры покрупнее шарахнулись в стороны от моих рук… Я зацепил пальцами горсти ила со дна, перевернулся на спину и толчком ног ушёл вверх по косой линии. Выбросился из воды по пояс, переломился, встряхивая головой, набрал воздуха в лёгкие и снова ушёл под воду.
В глубине я легко терял направление, и сам толком не понял, как оказался у "нашего" затончика, перегороженного сеткой.
И завис в воде, подгребая руками и разведя согнутые в коленях ноги…
…Щука была огромна. В воде предметы кажутся больше, да. Но такие поправки я делать умел ещё там. И в щуке было не меньше трёх метров.
Она "стояла" за сетью на месте так же, как я, только двигала хвостом. Влево-вправо. За сетью было немало рыбы — самой разной, в том числе — пять или шесть "блямб" — карасей с полотно БСЛ (большой совковой лопаты). Щука не обращала на них внимания. Я видел сбоку её тело, похожее на клинок огромной финки-илве. Видел отливающие белёсым плавники, белое с зелёными пятнами брюхо, крупную чешую, зелень водорослей на хребте…
Щука была самой сильной в озере. Она царствовала здесь, она умела убивать любую добычу и давно уничтожила всех соперников. Там, за сетью, была добыча, за которой не требовалось гоняться. Чистая вода. Водоросли. Свет. Ничуть не хуже, чем в остальном озере. Даже спокойнее — ведь она не могла знать, что такое сеть…
И всё-таки в том, как она стояла на месте, глядя за сеть, было что-то окончательно-обречённое. Там, в сытом закуте, было всё. Кроме того, к чему она привыкла. Что составляло смысл её существования.
Щука понимала это. Что такое сеть — не понимала. А в чём свобода — понимала.
Чистая вода. Водоросли. Свет. Покорная добыча.
Или бой, для которого она родилась. Для которого её создала природа.
Ловушки бывают разные. И только самое умное на свете существо — человек — может попасться в ловушку без стен, решёток, сетей. В ловушку — по собственной воле… Забыв, для чего рождён.
Или заставив себя забыть, потому что…
Удушье толкнуло меня вверх…
…Я долго сидел над заводью, обхватив себя руками и дрожа в тщетных попытках согреться, хотя холодно не было. Щука — отсюда её тоже было видно — стояла на прежнем месте. За нею металась рыбная мелочь. Они хотели просто вырваться. Низачем. От страха.
Щука хотела жить.
Встав, я рывком сдёрнул сеть с левого приколыша и ослабил её. Всего на миг — мне не хотелось выпускать остальную добычу, которая этого не заслужила.
