Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)
Я отказался. Но попросил показать место, где они взяли оружие…
…Хайме Гонсалес — так звали их старшего — ничуть не напоминал испанца в моём представлении. Он был высокий, белокурый и сероглазый, да ещё и флегматичный, как швед или наш Арнис. Он сам показал мне "это место", и я не удивился, когда обнаружилось, что это одна из башен Срединного Королевства — как та, в которой вооружились мы с Танюшкой, даже щит со львами был таким же. Она стояла за лагерем, на склоне, обращённом к реке.
Я не очень активно порылся в рассыпанной груде оружия, буркнул себе под нос:
— То же самое…
— А? — не понял Хайме. Русского он не понимал.
— Нет, ничего, — я перешёл на английский. Поднял оказавшийся рядом с босой ногой клинок — длинную тяжёлую шпагу с фигурным плетением витой бронзовой проволоки вокруг рукояти, обтянутой потемневшей кожей с проволочной же запрессовкой. Посмотрел кромки — на них ещё сохранялись мелкие щербины старых ударов.
— Чью кровь проливал он рекою?
Какие он жёг города?
И смертью погиб он какою?
И в землю опущен когда? — тихо прочёл я снова по-русски. И, нагнувшись, аккуратно положил шпагу к своим ногам. Передёрнулся: на миг показалось, что вернулась прошлая весна — и упавший поперёк тропы палаш пересёк мою дорогу в тщетной попытке предупредить и спасти.
— То же самое, — повторил я по-испански. — Пошли, Хайме. Спасибо за экскурсию.
* * *Какие всё-таки крупные звёзды на юге.
Пахло свежим сеном. Рубиновой россыпью, живым светом сияли угли погасшего костра. Временами над ними взмётывались синеватые язычки пламени или взлетали лёгкие рои искр.
Обычно костёр гипнотизирует меня и погружает в сон. Но сейчас я лежал на животе уже не меньше получаса. Ноги приятно гудели.
Мы отказались лечь в шалаше и свалились с Танюшкой недалеко от костра, завернувшись в меховой плащ (ночь тёплой всё-таки не была, весна даже в Испании ещё не лето). Танька давным-давно дрыхла, как двадцать два сурка, уютно и смешно сопя мне куда-то в район лопаток (интересно, как она туда достала, вдвое сложилась, что ли?)
Я ни о чём не думал. Говорят, это невозможно, но я вас уверяю — возможно, если не напрягаться, стараясь "выбросить всё из головы", а просто предельно расслабиться. Тогда то, что в голове, превращается в очевидно-зримую медленно струящуюся воду, неспешную и непрозрачно-синюю. И этот поток уносит всё-всё-всё, оставляя оцепенение и тишину… Получается не всегда, конечно, но, когда получается, то потом всегда бывает очень хорошо и свободно, как будто как следует отдохнул…
…Мост над неспешной водой. Горбатый, из поросших мхом неровных камней…
…Тропинка. Плотно утоптанная, по бокам — какие-то кусты, стоящие тесной стеной. Тихо. Спокойно…
…Лёгкий подъём. Свежий ветер ласкает лицо. Впереди — ровный шум, похожий на шум моря…
…Это не море. Это лес — лес у ног без конца и без края, а на обрыве — беседка с круглой скамьёй, высеченная целиком прямо из алой гранитной скалы…
…В беседке — человек.
Я вошёл в беседку по широким полукруглым ступеням, тоже составлявшим единое целое со скалой. Палаш на шаге коротко чиркал об острые края. Я всматривался в сидящего на скамье человека.
Воин. Высокий, в сером плаще, укутывающем его от плеч до каблуков старых сапог. Плащ оттопыривает тяжёлая крестовидная рукоять длинного меча. Обветренное, худое лицо. Длинные волосы, чёрные с резкой красивой проседью. Внимательные, жутковатые серые глаза.
Я мог бы поклясться, что не видел этого странного и величественного человека ни в жизни, ни в кино, ни на иллюстрациях к книгам. И в то же время я столь же точно мог поклясться, что знаю этого воина.
Знаю.
— Конечно, знаешь, — негромко сказал воин. Не сводя с него глаз, я сел на скамью, ощущая себя смешным мальчишкой, который убедил себя в том, что похож на взрослого рыцаря… и вдруг оказался рядом с рыцарем, и понял всю тщетность своих потуг.
Воин пошевелился — под плащом тяжело сверкнули плотной вязки звенья кольчуги, усиленной чеканным нагрудником. И я узнал его, хотя и правда ни разу не видел до сих пор! Но именно таким я себе представлял Арагорна, короля-воина из своих любимых "Хранителей" — загадочно-неоконченной книги, продолжение которой мучило моё воображение уже пять лет (или семь? Как считать…) Точно таким!
Наверное, у меня было потрясённое лицо, потому что тонкие губы Арагорна чуть шевельнулись в улыбке. И, наверное, я смотрел на него с обожанием…
— Сон, — вырвалось у меня.
— Давай поговорим, — негромко сказал мой любимый герой.
Борис ГребенщиковВ железном дворце греха живёт наш ласковый враг,На нём копыта и хвост, и золотом вышит жилет.А где-то в него влюблена дева пятнадцати лет,Потому что с соседями скучно,а с ним, может быть, нет.Ударим в малиновый звон,спасём всех дев от него, подлеца,Посадим их всех под замок и к дверям приложим печать,Но девы морально сильны и страсть как не любят скучать,И сами построят дворец, и найдут,как вызвать жреца.По морю плывёт пароход — из трубы берёзовый дым,На мостике сам капитан, весь в белом, с медной трубой,А снизу плывёт морской змей и тащит его за собой,Но если про это не знать, можно долго быть молодым.Если бы я был один, я б всю жизнь искал, где ты;Если бы нас было сто, мы бы пели за круглым столом.А так, неизвестный нам,но похожий на ястреба с ясным крылом,Гладит на себя и на нас из сияющей пустоты…
* * *То, что Хайме смущён, я увидел сразу и внутренне напрягся. Испанец остановился рядом и довольно долго смотрел, как я пакую "сидор". Я продолжал заниматься этим совершенно спокойно, ожидая, что же он скажет. Почему-то мне казалось, что он повторит своё предложение насчёт "останьтесь". Но вместо этого, закончив мяться, он сказал:
— Татьяна говорила, что ты очень хороший фехтовальщик…
"Спасибо, Тань, — подумал я, бросая на неё, возившуюся со своими вещами, многообещающий взгляд (Танюшка сделала вид, что её тут не стояло.) — Данное предложение при первом знакомстве начинает становиться доброй традицией…" Очевидно, моё молчание показалось Хайме ободряющим, и он продолжил куда более бодро:
— Мне здесь ещё драться не приходилось. Может быть, ты не откажешься со мной пофехтовать?
— Какое у тебя оружие? — без околичностей спросил я. Хайме показал дагу (такую же, как моя) и длинную шпагу. — Ну что ж, неплохо. Пошли…
…Хайме оказался до сумасшествия быстр и ловок. Кроме того, он одинаково хорошо владел левой и правой рукой — я просто не мог поверить, что передо мною мальчишка, ни разу не вступавший в настоящий бой. Спортивное фехтование тут почти не помогало, а левой рукой испанец владел лучше, чем я. Хайме пружинисто танцевал на широко расставленных ногах, отражая мои удары и отвечая молниеносными контратаками на всех уровнях. Оба его клинка казались атакующими змеями.
Странно и смешно, но мальчишка, пробывший здесь неделю, оказался самым опасным изо всех соперников, встреченных мною за два года нашей "эпопеи"! Во всех схватках я брал быстротой реакции и умением изобретать неожиданные вещи. Но Хайме словно предугадывал все мои движения. Руки у мальчишка казались отлитыми из железа, иначе не скажешь.
И всё-таки последние два года он жил в городе и не проходил во время охоты по двадцать пять километров с грузом. Его подвела усталость — на чёрт-те-какой минуте, когда с меня уже лил ручьями пот, но подвела. Он не успел поднять клинок шпаги — и я остановил остриё палаша в сантиметре от его горла.
Хайме опустил оружие. Он тоже тяжело дышал. И выглядел изумлённым.
— И тут много таких, как ты? — спросил он.
— Он один такой! — гордо сказала Танюшка, уже оказавшаяся возле меня.
— Я уже два года подряд побеждаю на юношеских турнирах Испании, — сказал Хайме, прогибая в руках клинок своей шпаги. — И я не думал, что может найтись ровесник, способный одержать надо мною победу.
— Ну, таких, как я, я правда не встречал, — скромно ответил я. — Нет, если серьёзно: за два года я не проиграл ни одного поединка, так что не расстраивайся. Ты и правда великолепный боец.
— У нас есть плот, мы с него рыбу ловим, — Хайме вбросил шпагу в ножны, прихлопнул её рукоять сверху сильным ударом ладони. — Мы переправим вас через Гвадалквивир… если вы всё-таки не надумаете остаться с нами. Мы были бы рады. Честное слово.
* * *— Скала.
Я опустил руки, сложенные "домиком" над бровями и оглянулся на Танюшку. Мы стояли на выжженной солнцем равнине, покрытой ломаными линиями низких серых кустиков. Горячий ветер гнал между них столбы пыли. Они натыкались на кусты, рассыпались тонкой завесой, чтобы вновь возродиться опять в другом месте.
