Джоанн Роулинг - Гарри Поттер и Принц-полукровка ( перевод Народный)
— На чё они смотрят? — спросил Хагрид, когда они с Гарри приблизились к парадному входу. Клык жался к их ногам. — Чё там лежит на траве? — резко бросил Хагрид, направляясь к подножию Астрономической башни, где собиралась небольшая группа людей. — Видишь, Гарри? Прям у подножья башни? Там, где знак… Шоб мне провалиться… Неужто кого-то скинули…?
Хагрид замолчал, похоже, мысль была слишком зловещей, чтобы произносить её вслух. Гарри шагал рядом с ним, чувствуя как ноет голова и ноги, куда за последние полчаса попадали разные проклятья. Он ощущал своё тело, но как-то отстранённо — словно боль переживал не Гарри, а кто-то, идущий рядом с ним. Реальным и неотвратимым было лишь ужасное давящее чувство в груди…
Они с Хагридом шли, будто во сне, мимо перешёптывающихся людей к самому фасаду, где онемевшие ученики и учителя оставили в толпе брешь.
Гарри услышал полный ужаса и отчаяния стон Хагрида, но не остановился, а медленно пошёл вперёд, пока не добрался до места, где лежал Дамблдор, и не присел рядом с ним. Он знал, что надеяться не на что, с того самого момента, когда спало наложенное на него Дамблдором Обездвиживающее проклятье, потому что это могло случиться только со смертью заклинавшего, но всё равно не был готов увидеть его таким — распластавшимся на земле, поверженным: самого великого волшебника из всех, кого Гарри когда-либо встречал или даже мог бы встретить.
Глаза Дамблдора были закрыты; если бы не противоестественно согнутые руки и ноги, его можно было бы принять за спящего. Гарри протянул ладонь и поправил очки-полумесяцы на крючковатом носу, отёр рукавом струйку крови, стекавшую изо рта. Затем он вгляделся в мудрое старческое лицо и попытался осознать чудовищную и непостижимую правду: никогда больше Дамблдор не заговорит с ним, никогда не поможет…
Позади Гарри шепталась толпа. Время растянулось, и юноше казалось, что прошла целая вечность, прежде чем он понял, что стоит на коленях на чём-то жёстком. Он взглянул под ноги.
Медальон, который им удалось похитить столько часов назад, выпал из кармана Дамблдора и раскрылся — наверное, из-за сильного удара о землю. И хотя большего потрясения, большего ужаса и большей печали в жизни он почувствовать уже не мог, но как только поднял медальон, сразу же понял — что-то с ним было не так…
Юноша повертел медальон в руках. Тот был не таким большим, как медальон, который он помнил по видению в думоотводе; на нём не было никаких меток, даже буквы «S» с завитушками, считавшейся знаком Слитерина. Более того, внутри тоже не было ничего, кроме обрывка пергамента, сложенного в несколько раз и втиснутого туда, где должен был быть портрет.
Машинально, не задумываясь о том, что делает, Гарри вытащил кусочек пергамента, развернул его и прочёл при свете многих волшебных палочек, зажжённых позади него:
Тёмному лорду
Я знаю, что умру задолго до того, как ты это прочтёшь, но я хочу, чтобы ты знал: это я раскрыл твой секрет. Я украл настоящий хоркрукс и собираюсь уничтожить его как можно скорее.
Я отважно смотрю в лицо смерти в надежде, что когда ты встретишь равного себе, ты опять будешь смертным.
Р.А.Б.Гарри не знал, что означает это послание, да ему это было и не важно. Лишь одно имело значение: это не хоркрукс. Дамблдор ослабил себя напрасно, выпив тот чудовищный эликсир. Гарри стиснул пергамент в руке, и из глаз его хлынули слёзы. Позади завыл Клык.
Глава двадцать девятая. Реквием феникса
— Пойдём, Гарри…
— Нет.
— Тебе нельзя тут, Гарри… Пойдём…
— Нет.
Он не хотел оставлять Дамблдора, не хотел никуда идти. Хагрид дрожащей рукой держал его за плечо.
Потом появился другой голос, который тоже позвал:
— Гарри, пойдём.
Чья-то ладонь, намного меньше и теплее, легла ему на руку и потянула вверх. Он бездумно послушался и встал. Только уже идя следом, слепо продвигаясь сквозь толпу, по лёгкому цветочному аромату, разлитому в воздухе, он узнал Джинни и сообразил, что она ведёт его в замок. Неразборчивые голоса доносились с разных сторон, крики, стоны и рыдания пронзали ночной воздух, перед Гарри мелькали лица, все вокруг глазели на него, перешёптывались, спрашивали о чём-то, но Джинни и Гарри не останавливались, пока не добрались до вестибюля… А весь пол на пути к мраморной лестнице был усеян блестящими рубинами из гриффиндорских часов — словно каплями крови.
— Мы идём в больничное крыло, — сообщила Джинни.
— Я не ранен, — отозвался Гарри.
— Так велела Мак-Гонагалл, — возразила Джинни. — Там все: Рон, Эрмиона, Лупин и остальные.
Гарри вновь почувствовал страх: он и забыл о неподвижных фигурах, мимо которых пробегал.
— Джинни, кто ещё погиб?
— Не волнуйся, из нас — никто.
— А Знак Мрака… Малфой сказал, что перешагнул через чьё-то тело…
— Это был Билл. Но всё в порядке, он жив.
Тем не менее, что-то в её голосе заставило Гарри почувствовать неладное.
— Ты уверена?
— Конечно, уверена… просто он… не в лучшем состоянии. На него напал Сероспин. Мадам Помфрей говорит, он больше не будет… не будет таким, как раньше… — у Джинни дрогнул голос. — Мы не знаем наверняка, какие могут быть последствия. Ведь Сероспин — оборотень, хотя напал он в человеческом обличье.
— А остальные?.. Я видел на полу ещё кого-то…
— Невилл и профессор Флитвик ранены, но мадам Помфрей считает — ничего серьёзного. Один Пожиратель смерти умер от Заклятья Убиения, в него попал тот белобрысый громила, который палил во все стороны. Гарри, если бы не твой Феликс Фелицис, нас бы всех убили, а так — заклинания пролетали мимо…
Они подошли к больничному крылу, и Гарри толкнул дверь. На кровати у входа лежал Невилл. Он, похоже, спал. Рон, Эрмиона, Луна, Тонкс и Лупин стояли в дальнем конце палаты около другой кровати. Среагировав на звук открывшейся двери, все обернулись. Эрмиона бросилась к Гарри и обняла его, Лупин тоже с обеспокоенным видом шагнул навстречу:
— Гарри, с тобой всё в порядке?
— Да… Как Билл?
Никто не ответил. Гарри взглянул поверх плеча Эрмионы и увидел на подушке лицо Билла. Искалеченное до неузнаваемости, разодранное и исполосованное — казалось нелепым, диким, неправильным, что оно принадлежит человеку. Мадам Помфрей обрабатывала раны какой-то зелёной, резко пахнущей мазью. Гарри вспомнилось, как просто, взмахом палочки, Снэйп избавил Малфоя от повреждений, нанесённых заклятием Рассекатум.
— А вы не можете исцелить его каким-нибудь заклинанием? — спросил он у медсестры.
— Ни одно заклинание не помогает, — покачала головой мадам Помфрей. — Я перепробовала всё, что знаю, но от укусов оборотня нет лечения.
—Но его укусили не в полнолуние, — Рон не сводил глаз с лица брата — будто надеялся, что под его взглядом раны затянутся сами собой. — Сероспин был в человеческом виде, значит, Билл не превратится в… в настоящего… — он неуверенно посмотрел на Лупина.
— Вряд ли Билл станет настоящим оборотнем, — сказал Лупин, — хотя насчёт заражения не поручусь. Это проклятые раны. Они, скорее всего, не заживут до конца, и… и впредь у Билла могут появиться некоторые волчьи повадки.
— Но Дамблдор наверняка знает, чем ему помочь! — воскликнул Рон. — Где он? Это он послал Билла драться с этими маньяками! Дамблдор обязан ему помочь, он не может бросить его вот так…
— Рон… Дамблдор мёртв, — выдохнула Джинни.
— Нет! — Лупин в смятении перевёл взгляд с Джинни на Гарри, словно надеясь, что тот опровергнет слова девушки.
Но Гарри молчал. Лупин рухнул на стул возле кровати Билла, закрыв лицо руками. Гарри никогда прежде не видел, чтобы Лупин терял контроль над собой, и сейчас юношу не оставляло ощущение, точно он подглядывает, вторгаясь во что-то очень личное, не предназначенное для чужих глаз. Он отвернулся и, наткнувшись на взгляд Рона, подтвердил слова Джинни — всё так же молча.
— Как он умер? — прошептала Тонкс. — Как это случилось?
— Его убил Снэйп, — сказал Гарри. — Я был там и всё видел. Мы вернулись на Астрономическую башню, потому что над ней висел Знак… Дамблдор был болен, почти без сил, но, думаю, он догадался о ловушке, когда услышал шаги на лестнице. На мне была мантия-невидимка, и он обездвижил меня… я ничего не мог сделать… Тут вломился Малфой и заклинанием обезоружил его…
Эрмиона зажала рот руками, Рон застонал. У Луны дрожали губы.
— …а потом ввалились другие Пожиратели смерти… и Снэйп… Снэйп сделал это… Авада Кедавра… — горло сдавило, и Гарри не мог говорить дальше.
Мадам Помфрей разрыдалась; никто не посмотрел в её сторону, лишь Джинни прошептала:
— Тш-ш! Слышите?!
Прижав ладонь к губам, глотая слёзы, мадам Помфрей широко распахнула глаза. Где-то за окнами, в темноте, пел феникс. Никогда в жизни Гарри не слышал подобного — это был разрывающий душу плач пронзительной красоты. И, внимая песне феникса, Гарри в очередной раз чувствовал, словно музыка звучит внутри него, как если бы его собственная печаль по волшебству обратилась в песню, разносившуюся над замком и его окрестностями.
