Джозеф Кэнон - Хороший немец
— Но не для Талли, — размышляя вслух, сказал Джейк. — Теперь у него появились другие дела благодаря твоей болтовне. Там крылись огромные возможности. Кстати, а остальные в Крансберге знали об этом?
— Моя группа? Конечно нет. Они бы не… — Занервничав, он замолчал.
— Что? Не оказались бы такими понимающими, как Талли? Для них это стало бы сплошной головной болью, не так ли? Пришлось бы много чего объяснять.
— Я не знал, что он задумал это. Я считал, что документы уничтожены. Я бы никогда не предал их. Никогда, — возбужденно повторил он громче. — Понимаешь, мы — одна команда. Именно так мы работаем. Фон Браун делал все, чтобы бы мы оставались вместе, все. Ты не знаешь, что это такое. Однажды его даже арестовали — такого человека. Но вместе, всю войну. Когда вместе проходишь через такое — больше никто не знает, как это было. Что нам приходилось делать.
— Что вам приходилось делать. Боже, Эмиль. Я читал документы.
— Да, что нам приходилось, делать. Ты что думаешь? Я тоже СС? Я?
— Не знаю. Люди меняются.
Эмиль встал:
— Тебе я не должен отвечать. Только не тебе.
— Кому-то тебе придется ответить, — спокойно сказал Джейк. — Можешь начать и с меня.
— Так это суд, значит. Ха, в этом борделе.
— В Нордхаузене были не девочки. А ты.
— В Нордхаузене. Что-то там прочитал в документах…
— Я там был. В лагерях. Видел твоих рабочих.
— Моих рабочих? Хочешь, чтобы мы отвечали и за это? Это СС, а не мы. Мы с этим не имели ничего общего.
— За исключением того, что это допустили.
— А что мы должны были делать? Подать жалобу? Ты не знаешь, как это было.
— Ну так расскажи.
— Рассказать тебе что? Что ты хочешь узнать? Что?
Джейк, внезапно растерявшись, посмотрел на него. Те же очки, те же кроткие глаза, теперь широко раскрытые и вызывающие, затравленные. Действительно, что?
— Наверное, что случилось с тобой, — сказал он спокойно. — Я думал, что знаю тебя.
Лицо Эмиля уязвленно задрожало.
— Да, мы оба думали, что знаем друг друга. И, кажется, оба ошибались. Друг Лины. — Он секунду смотрел в глаза Джейку, затем, овладев собой, вернулся в кресло. — Что случилось. Ты это хочешь знать? Ты был здесь. Ты же знаешь, что происходило в Германии. Ты считаешь, я этого хотел?
— Нет.
— Нет. И что тогда? Повернуться к этому спиной, как сделал мой отец, пока все это не кончится? А когда закончится? Может, никогда. Я жил тогда, а не сейчас, когда это закончилось. А мои знания. Ты же не будешь дожидаться благоприятной политической обстановки. Мы были только в самом начале исследований. Как мы могли ждать?
— Поэтому ты стал работать на них.
— Нет. Мы терпели их. Их дурацкое вмешательство. Сумасшедшие требования. Отчеты. Все это. Они забрали Дорнбергера, нашего руководителя, но мы и это пережили. Так что дело сохранилось даже после войны. Понимаешь, что это значит? Оторваться от земного? Создать нечто новое. Трудное, но ценное. Как еще мы могли добиться этого? Нам дали деньги, не слишком много, но достаточно, чтобы продолжать работу, чтобы пережить их.
— Создавая им оружие.
— Да, оружие. Тогда уже шла война. Ты думаешь, я стыжусь этого? — Он посмотрел на него свысока. — Это моя страна. Кто я? Да и Лина тоже, — сказал он, быстро взглянув на него. — Одна кровь. Во время войны делаешь то…
Он умолк.
— Я видел это, Эмиль, — сказал Джейк. — То была не война — только не в Нордхаузене. То было совсем другое. И ты это видел.
— Они говорили, что это единственный способ. Был план. Они нуждались в рабочих.
— И убивали их. Для выполнения плана.
— Не для нашего, нет. Их плана. Невероятного, бредового, как и все остальное. Разве не безумие — плохое обращение с рабочими? Безумие, все было безумием. Когда я увидел это, я поверить не мог, что они это делают. В Германии. Но к тому времени мы уже жили в сумасшедшем доме. При такой жизни сам начинаешь сходить с ума. Разве может в дурдоме остаться хоть один здоровый человек? Нет, психами стали все. Но все нормально. Тебя просят провести расчеты, безумные расчеты, но ты сам станешь безумцем, если откажешься. С тобой, с твоей семьей могут сотворить бог знает что, поэтому ты тоже становишься сумасшедшим. Мы понимали, что это безнадежно, мы все, кто был в программе. Даже их цифры. Даже цифры сходили с ума. Ты мне не веришь? Тогда слушай. Небольшая математическая задачка, — сказал он, встал и принялся расхаживать по комнате — мальчик, который мог считать в уме. — Первоначальный план предусматривал 900 ракет в месяц, 30 тонн взрывчатки в день для Англии. Это был 1943 год. Гитлер требовал 2000 ракет в месяц — невозможная задача, мы так и не смогли приблизиться к этой цифре. Но цель была поставлена, так что нам требовалось все больше и больше рабочих для достижения этой сумасшедшей цифры. Так и не приблизились. А если бы достигли? Это бы означало 66 тонн в день. Шестьдесят шесть. В 1944 году союзники сбрасывали на Германию по три тысячи тонн в день. 66 против 3000 — вот с такой математикой они и работали. И для этого нагнали в конечном счете 40 тысяч заключенных. Все больше и больше, чтобы достичь этого показателя. Хочешь, чтобы я объяснил, что происходило? Они были сумасшедшими. Они сделали нас сумасшедшими. Я не знаю, что тебе еще сказать. Как еще мне ответить на это? — Он перестал ходить по комнате и вопросительно развел руками.
— Хотелось бы знать, кто сможет. В Германии у каждого свое объяснение. А ответа нет.
— На что?
— На 1100 калорий в день. Еще одна цифра.
Эмиль отвел взгляд.
— И ты считаешь, что это сделал я?
— Нет, ты занимался только расчетами.
Эмиль на мгновение замер, затем подошел к ночному столику и взял чашку.
— Ты свой кофе допил? — Он стоял у кровати и смотрел в чашку. — Теперь виноват только я. Тебе так будет легче? Увести от меня мою жену.
— Я тебя ни в чем не обвиняю, — сказал Джейк, глядя прямо в его очки. — Обвиняешь ты.
Эмиль кивнул сам себе:
— Наши новые судьи. Вы обвиняете нас, затем уезжаете домой, чтобы мы могли уличать друг друга. Вот чего вы хотите. Так это никогда не кончится.
— Для тебя как раз кончится. Ты уедешь в Штаты с остальными и продолжишь свою прекрасную работу. Суть в этом, не так ли? Ты, фон Браун и все остальные. Тут вопросов нет. Все забыто. Никаких документов.
Эмиль посмотрел поверх очков:
— Ты уверен, что американцам нужны эти документы?
— Некоторым из них — да.
— А что с теми, кто в Крансберге? Вы это сделаете и с ними? Меня обвинить недостаточно?
— Это касается не только тебя.
— Разве? Ну да, я так и думал. Ради Лины.
— Ошибаешься. Но и ради этого тоже.
— Ты думаешь, она от этого станет счастливее? От того, что меня посадят в тюрьму?
Джейк промолчал. Эмиль поднял голову и выдохнул:
— Ну тогда вперед. Здесь я не могу оставаться. Меня ищут, она мне сказала. Так что сажай меня. Какая разница, где я буду сидеть?
— Не торопись исчезать. Ты для нас сейчас очень ценная обуза — непоставленный товар. Он должен что-то предпринять.
— Кто?
— Партнер Талли.
— Я же сказал, больше никого не было.
— Нет, был, — сказал Джейк, осененный новой идеей. — Ты с кем-нибудь еще говорил в Крансберге?
— Из американцев? Нет. Только с Талли, — безучастно ответил Эмиль.
— И с Шеффером. На допросе, — пояснил Джейк. — Ты с его другом Бреймером когда-нибудь встречался?
— Я не знаю этого имени. Они все были для нас одинаковы.
— Здоровый такой, чиновник, не военный?
— Тот? Да, он был там. Встречался с группой. Интересовался программой.
— Не сомневаюсь. Он разговаривал с тобой?
— Нет. Только с фон Брауном. Американцам нравится «фон», — сказал он, слегка пожав плечами.
Джейк на минуту откинулся на спинку кресла, размышляя. Но как это могло быть? Еще одна колонка, которая никак не вписывается.
Эмиль принял молчание за ответ и пошел к двери, унося чашку.
— Ты хоть весточку отправь в Крансберг. Мои коллеги будут беспокоиться…
— Подождут. Я хочу, чтобы ты немного побыл без вести пропавшим. Небольшая приманка.
— Приманка?
— Именно. Какой Лина была для тебя. Теперь ты побудешь приманкой. Посмотрим, кто клюнет.
Эмиль, моргая за стеклами очков, развернулся у двери.
— Смысла нет разговаривать. Когда ты в таком состоянии. Это что, определенная идея правосудия? Ради кого, интересно? Не ради Лины. Ты думаешь, я прошу для себя — для нее тоже. Подумай, что это значит для нее.
— Ну конечно. Для нее.
— Да, для нее. Ты думаешь, она хочет, чтобы у меня были такие неприятности? — Он повел рукой, охватывая не только комнату, но и документы, все смутное будущее.
— Нет, она считает себя в долгу перед тобой.
