Вы меня не знаете - Имран Махмуд
Значит, так, улика номер шесть. Как говорят полицейские, пулю, которая убила пацана, скорее всего, выпустили из моего пистолета. Блин. Об этом тоже пока нет смысла рассказывать. Да и про номер семь – кровь мертвого пацана у меня под ногтями. И про номер восемь – волосы у него в машине.
Ну нет. Давайте без этого, ладно? Без этих вот взглядов в потолок. Я понимаю, как все выглядит со стороны. Понимаю, как это звучит. Тут много всего, но я могу объяснить. Но я просто реально не могу прямо сейчас, потому что вы пока не поймете.
Дайте мне секунду. Я немного потерял мысль.
Отложу на секунду свои записи.
Знаете что, я отчасти думал, что если произнесу свою речь сам, то вы хотя бы немного почувствуете, каково это – быть мной. Что, если ее произнесет мой адвокат, вы, наверно, подумаете: «Ага, можешь заливать сколько хочешь, все равно этот говнюк – убийца». И я, честно говоря, думал, что, если расскажу свою историю сам, вы поймете, какая у меня жизнь. Но объяснять улики вот так, во всеуслышание, реально трудно. Я вроде как знаю, что хочу до вас донести, но не могу это высказать. И что еще хуже – мой адвокат толкнул бы речь что надо. Вы же видели, как он выступает. В этом он мастер, признайте. Ясно, почему адвокатов еще называют сказочниками. Потому что они говорят, как пишут. Но он не сказал бы того, что нужно сказать мне, что нужно услышать вам, а я не могу понять, как это сказать.
Но, может, и нет разницы, потому что как ни расскажи, никто все равно не поймет, что значит быть тобой. О чем ты думаешь, когда просыпаешься. Почему первое, о чем ты думаешь, – это, например, какое-то случайное воспоминание об отце. И как из-за этой случайной мысли ты поступаешь так, а не иначе. Это не объяснить. Но в этих детальках и есть ответ.
Номер пять, номер шесть – эти улики нельзя просто объяснить, пробежавшись по ним по порядку. Вам придется реально заглянуть ко мне под капот и посмотреть, как работают цилиндры. Вам придется сделать то, чего никто не сделал для того мужика с молотком из Южной Африки. Залезть ко мне в голову. Увидеть то, что видел я. Услышать то, что я слышал. Потому что иначе вы не сможете по-настоящему понять то, что я пытаюсь сказать. Это как если бы вы слушали дело об аварии, в которой кто-то погиб. Все, что вы могли бы сделать, – это сказать, что человек погиб из-за машины. Вы не знаете, наехали ли на него специально. Или, может, кончилась тормозная жидкость. Или лопнуло колесо. Вы видите только финал. На это обвинитель и рассчитывает. Он не хочет, чтобы вы разбирались в причинах, потому что тогда все развалится, ведь так? А меня, наоборот, как раз причины и волнуют. Когда я ковыряюсь в двигателе, который не заводится, как я узнаю, смогу ли его починить, если не пойму причину?
Примерно так можно ответить на вопрос, почему у меня в квартире был «Байкал». Типичное бандитское оружие, как говорит обвинитель. Я вам честно скажу. Пистолет мой. Я пошел и купил его, но не для того, что вы думаете. Я его купил не за тем, чтобы пацанов стрелять. Я его купил, чтобы защитить семью.
Кроме пары друзей у меня есть мама, девушка и младшая сестра. Они – самые важные для меня люди.
Мою сестру зовут Блессинг[2], и это странно, потому что вообще-то она – настоящее проклятие. Да не, я шучу! Она и правда благословение. На каждое мое плохое качество у нее десять хороших. У нас разница всего два года. И только эти два года мы не были вместе. Уже больше двадцати лет она проходит через все, что и я, и помогает мне. Это она сидит рядом с моей мамой. Моя младшая сестра. Это она, если вы заметили, плачет, пока идет весь процесс. Вон она. Если кто-то обижает меня, то обижает и ее. Она не может по-другому. Так уж она устроена.
Я не хотел, чтобы она была здесь, тем более все время. Но она решает сама за себя, и, что бы я ни говорил, она все равно поступит так, как посчитает нужным. Посмотрите ей в глаза и поймете, что я имею в виду. У нее стальной взгляд. Но там, где вы видите только сталь, я вижу кое-что еще. Я вижу в ней маму. Маму, которая может схватить туфлю и отдубасить тебя, но любить не перестает. Может, каждая мать такая, но уж точно не каждая сестра.
Так что я почти всегда был окружен только женщинами. Я вырос с мамой и Блесс. Отец то появлялся, то пропадал. Это лучшее, что о нем можно сказать. Под кайфом он был норм. Иногда он оставался с нами день, иногда – неделю или около того, но потом всегда уходил. «Я ж перекати-поле, сын. Если буду сидеть на одном месте, со мной точно что-нибудь стрясется».
Но, блин, когда он юзал, это было нечто. Если мама была дома, мы еще могли спастись. Но обычно он приходил, когда она была на работе. Выглядел он просто пиздец как плохо. И лицо у него еще было такое – умоляющее. Дайте мне немного, чтобы перекантоваться. Хотя бы немного, чтобы полегчало. Даже когда мне было десять, а Блесс – восемь, он колотил в дверь и требовал денег. Что это вообще за херня, мы же дети, откуда у нас деньги? А иногда он юзал что-то другое и как будто взрывался.
Однажды на каникулах, когда мне было около пятнадцати, мы с Блесс пылесосили, убирались и все такое перед маминым приходом. Уж поверьте, если мама сказала убраться, а ты не убрался, тебе влетит по первое число. И вот мы спорим, кто будет пылесосить старым уродским пылесосом, который сделали еще в двадцатых, а кто будет просто пыль вытирать, как вдруг раздается звонок.
Это отец. Глаза у него такие красные, будто он побывал в аду, а потом его
