Страшная тайна - Алекс Марвуд

– Камилла, – говорит она. Ее голос мягкий и низкий, в нем звучит бремя веков. – Да, прости нас. Мы не слушали тебя, да? Я не удивлена, что ты хочешь стать другим человеком. Видит бог, все мы хотим. Среди нас нет никого, кто не хотел бы вернуться к началу тех выходных и сделать все по-другому.

Я жду. Они собираются сказать мне что-то, что разобьет мне сердце, и я это знаю.

– Думаю, ты догадалась, что случившееся с Коко не совпадает с общепринятой версией, – говорит Роберт.

Я киваю. Мария глубоко вдыхает и закрывает лицо руками.

– О боже. О боже, Камилла. Мы не хотели ничего плохого. Мы не хотели, чтобы это вышло вот так. Пойми. Все, что мы делали, мы делали из лучших побуждений. Мы должны были защитить ее. Она была такой маленькой.

Защитить ее? Не очень-то хорошо вы справились с этой задачей, не так ли?

– И это было глупо, – говорит Роберт. – Поспешное, паническое решение, и с тех пор мы все жалеем о нем каждый день, но, когда его приняли, было уже поздно что-то менять.

– Что?! – повышаю голос я. – Ну же, что? Что вы хотите мне сказать?!

Роберт садится рядом со своей женой. Я продолжаю стоять; цепляюсь за доминирующую позицию, пока они смотрят на меня, как просители, ищущие отпущения грехов. Я стою у двери, между мной и ними – пространство, мой путь к отступлению, легкодоступный, если понадобится. Я больше не чувствую себя в безопасности в этом доме, да и никогда не чувствовала. Даже если вы подозреваете, что вам солгали, подтверждение этого все равно заставляет пошатнуться весь ваш мир.

– Вся ее жизнь была бы разрушена, – говорит Мария, и при этих словах раздается очередной всхлип. – Она не знала, что делала. Клэр бы никогда не простила ее. Она никогда не смогла бы жить с этим, это уничтожило бы всю ее жизнь.

Они же не могут иметь в виду Коко. Они разговаривают как фанатики, объясняющие, почему сожгли свою поруганную дочь в ее постели.

– Кто? О ком вы говорите?

Она отбрасывает волосы с лица и смотрит мне прямо в глаза.

– Руби! Я говорю о Руби!

Я застываю на месте. Руби?

– Это не… О боже, Камилла. Это был худший момент в моей жизни. Хуже, чем… чем что-либо.

Сила уходит из моих ног. Я опускаюсь на один из жестких тронов черного дерева, которые стоят по обе стороны от двери.

– Что произошло?

– Она не нарочно, – говорит Роберт. – Боже, конечно, она не нарочно. Ей было три года. Она даже не знала, что такое – утонуть. Она просто подумала – ну, я не могу сказать, что она подумала. Она же была совсем маленькой.

– Они спали в комнате внизу, – говорит Мария. – Там было очень жарко. Надо было взять вентилятор. Обо всем этом думаешь уже после случившегося. Если бы у нас был вентилятор, мы должны были проверить замки, почему не была включена сигнализация? Но я продолжаю думать: если только вентилятор… Я не знаю. Я просто сварилась. Я проснулась в четыре утра, в доме было тихо, и я не могла заснуть из-за жары. Я спустилась вниз и подумала… Я подумала, что если бы я искупалась и охладилась… Мне даже не пришло в голову заглянуть в их комнату. Дверь осталась полуоткрытой, я это помню. Но я подумала, что Шон, наверное, оставил ее так, чтобы немного проветрить. И этот чертов дверной замок. Я не думаю, что кто-то из нас понял, что он не работает. Ключ поворачивался нормально, понимаешь. Поэтому, видимо… Все просто думали, когда проходили мимо, что кто-то уже был в детской до них. Я тогда вообще не думала об этом. Просто решила, что кто-то, должно быть, забыл запереть дверь и что мне надо будет закрыть ее, когда вернусь.

Я смотрю на супругов Гавила. Они выглядят разбитыми. Роберт словно сжался в своем костюме серьезного человека, а на лице Марии разводы туши и подводки, несмотря на ее попытки тихонько их убрать. Это леденящее душу зрелище: они оба обнажены передо мной, раздеты.

– …и она была у бассейна, – говорит она. – Сидела на шезлонге, завернутая в полотенце, а Коко… О боже.

Она снова начинает всхлипывать. Мне становится холодно. Потом жарко, потом снова холодно. О боже.

– Что случилось?

– Ты помнишь, как она любила воду? – спрашивает Роберт. Я киваю.

В тот день в Пул-Харбор мне пришлось снова и снова выводить ее из моря; Коко всегда была рада просто посидеть на песке, но Руби всегда хотела в воду: зайти чуть глубже, пойти вброд, ощутить, как вокруг плещутся слабые волны от лодок, то и дело рискуя оказаться слишком глубоко. Я помню, как думала, что она уже через несколько недель научится плавать. Водный ребенок.

– Она просто хотела поплескаться, – говорит Мария. – Она не нарочно. Но Коко не хотела плыть. Тогда Руби подтолкнула ее. Ни круга, ни нарукавников – ничего, что помогло бы Коко удержаться на плаву. Руби даже не понимала, что натворила, когда я их нашла. Она думала, что Коко научилась плавать под водой, что она была на дне бассейна, потому что… ох…

Роберт обнимает ее.

– И мы не могли, – говорит он. – Мы просто не могли. Твой отец был раздавлен. И мы думали, знаешь… чья это вина. Не только Руби, но и его. Его, вероятно, посадили бы, хотя ничего из этого не было… преднамеренным. И мы смотрели на Руби и думали: «Бедный ребенок, бедный, бедный маленький ребенок, она такая маленькая». Представь, что тебе придется нести это бремя до конца жизни. Ребенок, который убил свою сестру. И Клэр. Как она будет жить, зная, что произошло? Жить с дочерью, которая убила вторую дочь? Ты видела ее. Она и так хрупкая…

– Это было идиотское решение, – говорит Мария. – Но мы пребывали в полной растерянности. Все плакали, и все эти мысли – о других детях, о том, как мы все объясним. И Руби. Она просто сидела там, улыбалась и думала, что она молодец. Хотела вернуться в бассейн. Когда спустился ее отец. А он не мог даже смотреть на нее.

– Так вы…

Я помню их. Глупые, маленькие, только наполовину сформировавшиеся щенята. О боже, бедная маленькая Коко. Иногда мне снятся сны, в которых я тону. Вдох, этот последний вдох, становится все больше и жжет легкие, когда пытается вырваться наружу; попытка всплыть на поверхность. Было бы лучше, если бы я не знала, что это такое? Если бы я не