Мариша Пессл - Ночное кино

Я изо всех сил вслушивался в ожидании шагов, но ничего не услышал.

Здесь оставаться нельзя. И фонарик не включишь – заметят. Я опять зашагал по берегу, примерно туда же, куда мы уходили отсюда втроем.

Гавкнула собака.

Похоже, до нее несколько миль. Но я ускорил шаг вверх по холму; последний ошметок тепла где-то в животе вяло замерцал, будто вот-вот погаснет.

Я остановился. Справа за деревьями высилось какое-то строение – оно слабо светилось синим в темноте. Я направился туда.

И обнаружил гигантский ангар – крыша плоская, окон вроде бы нет. Я свернул за угол, отыскал стальные двери: ручки перетянуты ржавой цепью на замке. Я побродил вокруг, нашел подходящую каменюку и не с первой попытки, но раздолбал-таки замок. Пусть хоть все человечество слушает – мне уже плевать.

Я сбросил цепь на землю, потянул на себя дверь и ввалился в ангар.

За мной внутрь пролилась Луна – осветила нетесаные стенные балки, бетонный пол, спинку коричневого дивана, одеяло, аккуратно сложенное на спинке, а затем железные двери гулко захлопнулись, и все отступило в черноту.

Я скинул рюкзак, развязал шнурки, разделся до трусов и, чуть не грохнувшись на приступке, рухнул на диван. Нащупал одеяло, укрылся. И съежился, неудержимо дрожа, уговаривая рассудок оттаять. После минутного ошеломления до меня дошло, что на самом деле я хочу только спать. Тут я догадался, что у меня переохлаждение, но эту мысль срочно отогнал подальше.

Сон тебя убьет. Сон – наркотик, тело дает его тебе, прежде чем свернуть лавочку.

Шли минуты. Не знаю сколько – я не мог двинуть рукой и посмотреть на часы. Мысли крохотными сдувшимися буйками ускользали прочь, едва я тянулся к ним, чтобы не утонуть. Я воображал, будто сижу в постели, в квартире на Перри-стрит, и смотрю в потолок. Я спрашивал себя, не угодили ли мы в аварию по пути к «Поляне Уэллера», – может, это я сейчас без сознания, улетел из этого мира, болтаюсь между жизнью и смертью, между землею и неведомым.

Может, я по-прежнему в этом пакостном бассейне.

Может, я оттуда так и не выбрался.

Но через некоторое время глаза привыкли к темноте. Я смотрел на газету, разложенную передо мной на кофейном столике.

«Страж Довервилла».

ПОЛИЦИЯ РАССЛЕДУЕТ ГИБЕЛЬ МАЛЬЧИКОВ.

Я заморгал. Я сидел в скромно обставленной гостиной. Белый длинноворсовый ковер на половицах, эргономичные кресла, занавешенные окна, кирпичный камин.

Я здесь уже бывал.

Я бывал в этой самой комнате.

На дальней стене подле мини-кухни – три фотографии в рамках. Над диваном нависает торшер с кремовым абажуром. Я нашарил выключатель, щелкнул.

Гостиную залил тусклый свет.

У двери стояло плетеное кресло – на спинку брошено мужское пальто в елочку. Справа на приставном столике – бронзовая статуэтка ар-деко, женщина с хрустальным шаром на голове. Эмили, от ужаса рыдая, хватает эту статуэтку вместо оружия, а затем бежит по коридору и прячется в шкафу в спальне. Вот этот диван, где я сижу, – Эмили сидит ровно здесь в первой сцене, читает в газете о новом убийстве ребенка, а затем входит Брэд и швыряет пальто и дипломат на кресло у двери.

Я поднял голову. Потолка нет – только леса футах в сорока. Оттуда на меня пялились прожектора.

Я на съемочной площадке.

Я в гостиной Брэда и Эмили Джексонов из «Тисков для пальцев» – «зловещего повествования о подозрениях, паранойе, браке и непостижимости человеческой души», как выражался Бекман.

Красавец Брэд, профессор-медиевист из небольшого гуманитарного колледжа в сельском Вермонте, только что женился на Эмили, молодой обладательнице смертоносного воображения. Ее увлекает череда нераскрытых убийств мальчиков в округе – всем по восемь лет, – и она подозревает, что убийца – ее муж. «Тиски для пальцев» так и не дают внятного ответа, виновен ли Брэд. Лично я считал, что Брэд виновен, хотя интернет и, разумеется, «Черная доска» изобиловали обоснованиями обеих возможных позиций. В своей книге «Американская маска» Бекман посвятил «Тискам для пальцев» целую главу: глава 11, «Дипломат». Он писал, что правда, способная даровать освобождение как Эмили, так и зрителям, кроется в потертом кожаном дипломате, который Брэд, вечерами возвращаясь домой после лекций, тщательно запирает в сейф вместе со своими тисками для пальцев – средневековым орудием пытки.

Этот дипломат царит и властвует над фильмом – Эмили им одержима, отчаянно пытается его украсть, взломать замки, посмотреть, что там хранит муж, – по сути дела, дипломат выступает главным героем, на экране появляясь чаще самого Брэда. Ни Эмили, ни зрителям так и не показывают, что внутри, – нарративный прием, который спустя пятнадцать лет использует Тарантино в «Криминальном чтиве»[97].

В третьем акте, во время столкновения Эмили и Брэда, когда они дерутся – Эмили убеждена, что отбивается от психопата, Брэд убежден, что жена сошла с ума, – дипломат невзначай заваливается между кроватью и стеной. Там он и остается, незамеченный, таится в крохотном вермонтском коттедже, который – поскольку сироту Эмили сдают в психбольницу, а Брэд мертв – будет пустовать еще неизвестно сколько лет.

В последних кадрах нам показывают этот дипломат, камера медленно отъезжает из-под кровати, петляет по коридору, вылетает из двери, мимо полиции, в леса – и наступает затемнение.

Я скатился с дивана – ноги смутно припомнили, что значит чувствовать, – и подошел к камину.

Затем к книжным шкафам. «Тиски для пальцев» снимались в 1978 году, и на полках стояли «В поисках мистера Гудбара», «Жребий Салема», «Близнецы-соперники»[98]. Потрепанные книжки, привет из тех времен, как и геометрический буро-горчичный узор на обоях, и лакированная мебель, и нарядный оранжевый светильник у парадной двери, и оранжевая плитка в кухоньке, и старая вафельница «Дженерал Электрик» на кухонном напольном шкафу.

Время застыло – точно жизнь замерла на полуслове. Похоже, здесь десятилетиями никто не бывал.

Я вышел в темноту узкого коридора. Продвигался я ощупью, наткнулся на две фальшивые двери – обе открывались обратно в ангар, – но дверь в конце привела меня в другую комнату.

Хозяйская спальня Джексонов. Я открыл шкаф. На штангах висела одежда Эмили – халаты, джинсовые клеша, сандалии на платформе и модные танцевальные сапоги. С другой стороны – одежда Брэда: шерстяные брюки, твидовые пиджаки.

С верхней полки я стащил коричневые вельветовые штаны и желтую рубашку из полиэстера. И надел очень быстро, потому что не хотел даже пытаться объяснить себе, как меня угораздило облачиться в тряпки семидесятых, принадлежащие Брэду Джексону, как я дошел до того, что буквально мародерствую в «Тисках для пальцев».

Штанины оказались коротковаты, но в целом брюки подошли. Значит, Рэй Куинн-младший, сыгравший Брэда Джексона, в отличие от большинства голливудских звезд, пигмеем не был. Я натянул красный свитер, в рукавах слишком узкий, отыскал носки в ромбик. На комоде красовалась магнитола «Филипс» с «Расплатой» Джеймса Брауна на вертушке[99]. Я уже собрался вернуться в гостиную и перегруппироваться, но в дверях застыл.

Мне вдруг привиделся Вольфганг Бекман – как он орет, пуча глаза: «Ты нечаянно забрел в вермонтский дом Брэда и Эмили Джексонов и тебе не пришло в голову поискать под кроватью дипломат? Ты для меня навеки умер».

Прислушавшись к этой галлюцинации, я сел на корточки и заглянул под кровать.

Слишком темно; я встал, включил лампу на тумбочке и оттащил кровать от стены.

Что-то упало. Он – там.

Я вытаращился.

Знаменитый бежевый дипломат «самсонит».

Он застрял между стеной и другой тумбочкой. Удивительное дело – однако что там говорила Эмили в фильме? «Куда дипломат, туда и Брэд». Я невольно оглянулся, отчасти ожидая, что на стене коридора нарисуется искаженная тень Брэда.

Я схватил дипломат за ручку – надо же, тяжелый – и плюхнул на кровать.

Подергал замки. Заперт. Но ведь я знаю комбинацию – Эмили из кожи вон лезет, чтоб ее раздобыть. Дата падения Рима, последняя соломинка, довершившая развал Римской империи и положившая начало Средневековью.

410.

Я покрутил колесики. Замки щелкнули.

Я поднял крышку.

Дипломат был набит бумагами. Я извлек номер «Тайма» за 31 июля 1978 года – на обложке первый в истории ребенок из пробирки. Под журналом – кипа студенческих работ с оценками и рукописными комментариями. «Марси, ты убедительно доказываешь, что Средневековье – естественный исторический этап, но нужно смотреть глубже».

Увидев то, что было под бумагами, я застыл.

В уголке – аккуратно сложенная клетчатая мальчишеская рубашка.