Мариша Пессл - Ночное кино
В уголке – аккуратно сложенная клетчатая мальчишеская рубашка.
Я вынул ее, и к горлу подкатило – сморщенные рукава развернулись, будто по собственной нетвердой воле.
Грудь рубашки затвердела – ее покрывали темно-бурые пятна.
На вид устрашающе натуральные – подлинный сувенир подлинного убийства. Сама ткань на вид избитая, словно в нее впитались и высохли следы невообразимой жестокости.
Ничего себе постарались ради реквизита, который в фильме и не мелькает ни разу. Я вспомнил изуродованные белые костюмы в гардеробной Марлоу. «Я погрузилась в свое самое потаенное, самое изувеченное нутро, в недра, которые страшилась открывать, потому что сомневалась, удастся ли их потом закрыть».
Может, фильмы Кордовы подлинны? Экранный ужас – подлинный ужас, убийства – подлинные убийства? Возможно ли такое?
Это объяснило бы его популярность – ничто не трогает людей, ничто не притягивает взгляд сильнее правды. И это объяснило бы, почему все, кто с ним работал, потом помалкивали. Может, они сообщники – поведав миру об ужасах на площадке, подставились бы сами. Вполне вероятно, под конец съемок у Кордовы на всех накапливался компромат, и это гарантировало их молчание. Помнится, Оливия Эндикотт рассказывала – мне тогда эта деталь показалась довольно странной, – как Кордова с ней беседовал: «Я уже заподозрила, что цель допроса – не познакомиться со мной или понять, гожусь ли я на роль, но скорее выяснить, насколько я одинока, кто заметит, если я исчезну или изменюсь».
Несомненно, Кордова отбирал тех, кем можно манипулировать. Он одержимо фиксировал на пленку подлинное; он собственного сына заставил сниматься в «Подожди меня здесь», вместо того чтоб отправить в травмпункт пришивать отрубленные пальцы. А «Черная доска» – и Пег Мартин – говорили, что в съемочную группу Кордова нанимал нелегальных иммигрантов, полк сообщников, которые никогда ни словом не обмолвятся о том, что видели.
Дикое возбуждение охватило меня. Как изящно все это переплетается с тем, что я успел узнать, идя по следу его дочери!
Очевидно, что Кордова подбирал актеров очень тщательно – у всех разные истории, кое-кто вообще никогда не снимался. Он привозил их в этот затерянный мир, запирал, не дозволял выходить на связь с миром внешним. Кто по доброй воле согласится на такое, кто отпишет свою жизнь одному человеку?
Об этом Хоппер спрашивал Марлоу. Вопрос, пожалуй, праздный. Миллионы людей без чувств влачатся по жизни, отчаянно мечтая ощутить хоть что-то, ощутить себя живыми. Выбрав тебя, Кордова дарил именно такой шанс – не просто славу и богатство, но возможность скинуть прежнюю твою личность, как змеиную кожу.
Что конкретно они терпели от Кордовы? Все, что выпадало на долю их персонажам? Но тогда его ночное кино документально – реальные, а не вымышленные хорроры.
Он оказался еще чудовищнее, чем я полагал. Безумец. Сам дьявол. Может, не от природы: может, он стал таким здесь. Однако если фильмы его подлинны, с какой легкостью этот человек во спасение Александры взялся бы увечить настоящих детей.
Я снова перерыл бумаги в дипломате. Только лекции, конспекты, машинописное послание из «Саймона и Шустера» от 13 января 1978 года: «Уважаемый мистер Джексон. С сожалением сообщаем, что Ваш роман „Убийство в «Барбикане»“ не укладывается в наш текущий план выпуска художественной литературы». У Брэда имелся стенной сейф, Брэд то и дело его отпирал, но сейф в домашнем кабинете, которого, похоже, на этой площадке не было. Из спальни открывалась дверь – в фильме за ней располагалась ванная, но я обнаружил только черную стену павильона.
Я запер дипломат, сунул обратно, в его знаменитое гнездо за кроватью, а затем свернул окровавленную детскую рубашку и запихал в задний карман штанов: нельзя ее потерять, лучше хранить при себе. Я выключил лампу и вернулся в гостиную.
Поворошил свои мокрые тряпки, валявшиеся у дивана, и в куртке отыскал фотоаппарат. Хорошо, что мне хватило ума его не мочить, – камера по-прежнему работала, в отличие от мобильного и фонарика. Те сдохли с концами. Я поснимал гостиную и кухню, укомплектованную продуктами семидесятых – сыр «Вельвита» (тридцать лет прошло, а до сих пор съедобен), «Доктор Пеппер», бекон «Быстрые шкварки», – и выглянул наружу.
Передо мной раскинулся громадный павильон. За торшером и диваном стояла конструкция на металлических подпорках – вероятно, площадка на другой стороне.
Тут я сообразил, что меня до сих пор трясет. Куртка ничуть не высохла, и поэтому, зашнуровав ботинки, я цапнул с кресла пальто Брэда Джексона и надел, по-прежнему гоня от себя мысль о том, как это абсурдно – облачаться в пальто вероятного психопата.
Будем надеяться, это не заразно.
Я глянул на часы, но после нырка в бассейн они, видимо, остановились. 19:58 – быть такого не может. Наверняка больше времени прошло.
Закинув рюкзак на плечо, я вышел из «Тисков для пальцев» и вдоль лесов отправился посмотреть, что еще есть в этом гигантском павильоне, в каких еще мирах, порожденных коварным разумом Кордовы, можно провести археологические раскопки в поисках костей.
* * *Совсем ослепнув в темноте, я сделал снимок и посмотрел на экран фотоаппарата.
Слева на бетонном полу обнаружилась огромная красная птица, грубо нарисованная спреем. Этот знак я встречал в статьях о Кордове. Так поклонники вызывали дух Кордовы – анонимным сигналом, что манит его вернуться. Я зашагал дальше, обогнул леса и ступил в какой-то громадный зал. Во мраке смутно проступила высоченная гора, усеянная камнями. Я опять сфотографировал и разглядел на экране, что гора эта – мусор, а камни – гигантские грибы изъеденных ржавчиной бензиновых бочек.
Я пошел напрямик и врезался в деревянную вывеску:
СВАЛКА «ЗЕЛЕНЫЙ МИЛФОРД»
НЕ ВХОДИТЬ
ОПАСНО
Я оказался в La douleur – это «боль» по-французски.
Робкая главная героиня, серая мышка Ли – днем работает администратором в автосалоне, вечерами учится в муниципальном колледже, – соглашается шпионить за мужем лучшей подруги, немцем по имени Аксель, и не только по уши в него влюбляется, но к тому же рискованно впутывается в его бандитские дела.
В первую ночь она через весь город едет за его бордовым «меркьюри-гранд-марки» и в конце концов где-то перед рассветом оказывается здесь, на свалке «Зеленый Милфорд». Ли видит, как Аксель паркуется и пешком идет через свалку, где над мусором вопящими выхлопами вспархивают чаячьи стаи.
У Акселя в руках пакетик безошибочно узнаваемого аквамаринового цвета, из ювелирного магазина «Тиффани». Ли как зачарованная на цыпочках крадется следом – волосы электризуются и встают дыбом, допотопная блузка выбивается из юбки. Ли прячется в старом катафалке и оттуда наблюдает, как Аксель лезет на холм к перевернутому школьному автобусу. Там он достает из-под руля бумажный пакет, а вместо него сует пакетик из «Тиффани». Ли ждет, пока Аксель не уедет, потом, оскальзываясь и спотыкаясь, сама идет к автобусу. В пакетике она находит аквамариновую шкатулку – обычно в таких лежат помолвочные кольца. Ли уже собирается ее открыть, но, заметив, что на стоянку у свалки подкатила черная машина, теряет равновесие, и шкатулка падает в открытое окно автобуса. Ли ныряет в автобус за ней. Вскоре бандит по имени А. приходит за шкатулкой и видит, что пакетик пуст. Ли между тем прячется в автобусе. И в этот момент La douleur из вуайеристского саспенса превращается в гипнотическую, кошмарную историю не того человека.[100]
Запах свалки опасностей не обещал. В воздухе витали затхлая сырость, будто в давным-давно запертом подвале, и слабая бензиновая вонь. Я оглянулся – я словно оказался снаружи. Вдоль лесов стояли гигантские задники. Футах в двадцати над нарисованными призрачными облачками распахнутое небо обрывалось в черную пустоту павильона. От этого зрелища кружилась голова – оно как бы намекало на некую глубинную правду о человеческом восприятии, неизбежно ограниченном шорами. Загляни ты чуть дальше, Макгрэт, увидел бы, что все обрывается… в пустоту.
Впереди – я не сразу рассмотрел – открывалась тесная гравийная парковка в бахроме кустов, и там под перегоревшим фонарем стояла одинокая машина. Я вздрогнул: громоздкий синий «шеви-сайтейшн» Ли, прямиком из 80-х. Будто ждет ее возвращения.
Может, она так и не вернулась. Может, Ли так и не ушла из этого ангара – или из «Гребня». Я не припоминал, чтобы эта актриса потом где-нибудь еще снималась.
Я вгляделся в размытое пятно на холме и пошел на приступ. Уже по пути сообразил, что это перевернутый школьный автобус, тот самый, где застряла Ли. В финале La douleur бандиты запихивают ее туда, скрученную по рукам и ногам и с повязкой на глазах. Она отважно сопротивляется, пытается резать путы на руках о металлический стержень, торчащий из распавшегося сиденья, но судьба ее остается неясной. Ли плачет, бьется, и наступает затемнение, хотя крики ее слышны до конца финальных титров и их не может заглушить даже «Собираем банду» «Бисти Бойз»[101].
