Мариша Пессл - Ночное кино

Я не нашелся с ответом.

– На этом с вашими свиданиями покончено.

– Я понимаю.

– Нет, не понимаешь. Я иду в суд. Официально. Ты ее больше не увидишь. Никогда.

– Синтия…

– Даже. Не. Подходи!

Она так рявкнула, что какая-то медсестра на ходу обернулась на меня и нахмурилась.

Синтия разгладила блузку, шагнула было к палате, но вернулась.

– Чуть не забыла. – Она порылась в кармане блейзера. – У Сэм в пальто медсестра нашла вот это.

И Синтия сунула мне статуэтку.

Резная змейка черного дерева. Когда миг ошеломления миновал, я вспомнил, где уже такое видел: с этой статуэткой играл глухой мальчик в доме 83 по Генри-стрит.

Он уронил ее в лестничный колодец. Я нашел и отдал.

А теперь она у Сэм.

– Ты считаешь, такая игрушка подходит твоей пятилетней дочери? Мне прямо не терпится показать это судье.

Больничный шум, репродукторы, щелчки и телефонные звонки, скрип колеса каталки, шаги – все вдруг заревело мне в уши разом и так же вдруг выключилось.

Высоченная черная волна снова вздыбилась надо мною, потащила в море. И она все росла, все крепла.

Брюс отдернул занавеску. Сэм снизу вверх смотрела на врача, и забинтованная ручка лежала на одеяле, как потерянная варежка.

Я развернулся и ринулся прочь по коридору.

– Ну-ка вернись! – заорала Синтия мне в спину. – Отдай, я хочу это сохранить!

Я миновал старика на каталке, моргавшего в потолок, потом врача в белом халате. Толкнул двери в вестибюль. С банкетки под телевизором на меня посмотрели Нора и Хоппер.

– Скотт? – крикнула Нора.

Я не остановился, и вращающиеся двери выплюнули меня в ночь.

«Чары» закрылись пять минут назад.

За запертой дверью еще бродила стайка покупателей.

Я замолотил кулаком в стекло. Из-за стойки вышла женщина:

– Мы закрыты!

– Мне нужно к Клеопатре! Это срочно!

Она тряхнула головой, отступила и отомкнула дверь:

– Чувак, извини, конечно, но…

Я рванул мимо нее и немногочисленных клиентов прямо к стойке.

– Она здесь?

На меня в смятении вытаращился блондинистый панк. Я юркнул в глубину, отдернул черный бархат.

– Эй! Вам туда нельзя!

Я шагнул внутрь; Клео за круглым столом беседовала с молодой парой.

– Это срочно. Мне нужна ваша помощь.

– Он прямо ворвался, – пояснил блондин, вбежав за мной.

Клео мое вторжение ничуть не смутило.

– Ничего страшного, – сказала она. – Мы почти закончили.

Пара вскочила, схватила со стола пакет трав и гуськом – нервно меня огибая – отбыла следом за блондином.

Из кармана куртки я выудил статуэтку. Она как будто потяжелела – раньше была легче.

– Вот это нашлось в кармане у моей дочери. Что это за фигня?

Клео поднялась и шагнула ко мне. Белая расшитая крестьянская блуза, джинсы, красные «док мартенсы», пальцы и запястья по-прежнему увешаны серебром. Она осмотрела змейку, стараясь не слишком приближаться, ушла к набитым шкафам в глубине и вернулась с латексными перчатками.

Со щелчком их натянула, осторожно забрала змейку – будто опасную взрывчатку – и унесла на стол.

– Вы только что это нашли?

– Да. – Я придвинул складной металлический стул, сел напротив. – Но я уже такое видел. У другого ребенка, недавно.

Она повертела змейку в руках, потрясла, послушала.

В ярком красном свете с потолка я разглядел, что дерево покрыто прихотливой резьбой – каждая чешуйка, каждый плавник, каждый зубик отполированы и заострены. На морде у твари застыла похотливая гримаса: зубы оскалены, язык торчит.

– Этой штуковиной человека можно пометить? – спросил я. – Оставить на нем, я не знаю, отметину дьявола? Вы слышали о такой штуке – называется huella del mal? Печать зла?

Все это пропустив мимо ушей, Клео поставила змейку посреди стола. Сосредоточенно наклонилась, взяла змейку за хвост – кольцами обвивавший тело – и медленно описала ею круг против часовой стрелки. Так она сделала трижды – слышно было только, как статуэтка, раздирая нам уши, скрежещет по дереву.

Клео отдернула руку, будто ошпарилась, и змейка упала набок.

– Что? – поспешно спросил я.

– Вы что, не видели? – расстроилась она.

– Нет. Что такое?

Глубоко вздохнув, Клео снова взяла змейку за хвост и шепнула:

– За тенью следите.

Когда захлестывает адреналин, очень трудно сосредоточиться на неторопливом движении.

Но потом я увидел.

Тень на столе – непреклонно черная – не последовала за змейкой, как полагается. Застыла, будто зацепившись за незримую преграду, дрожа от напряжения, тень-язык удлинился, далеко вытянулся, а потом рывком встал на место – и все прошло. Я в изумлении заморгал и склонился ближе – наверняка глаза шутки шутят, – но это повторилось.

И повторилось снова.

Клео двинула змейкой в другую сторону, по часовой стрелке, и тень поползла нормально.

– Это как? – спросил я.

– Не знаю. – Она отложила статуэтку. – Я же говорю, у меня с черной магией не очень. Я ничего подобного раньше не видела.

– Но о чем-то подобном читали. В рамках обширного колдовского образования.

– Я не могу вам помочь. Вам нужен настоящий практикующий черный маг.

– Я не знаю никаких практикующих черных магов. Я знаю только вас, и разбираться будете вы, даже если нам придется просидеть тут две недели.

Я вскочил, грохнув железным стулом, и кинулся к шкафам. На стойках бардак – расплавленные свечи и пепельницы, бумажки с рецептами и заклинаниями, потрепанные блокноты, полиэтиленовые саше с порошками, помеченные «Да» и «Нет», банки черного пепла. От пола до потолка – заплесневелые фолианты.

«Книга сакральной магии волшебника Абрамелина». «777 и другие каббалистические труды Алистера Кроули».

Клео подскочила ко мне:

– Успокойтесь.

«Дурной глаз». «Книга Товита». «Нострадамус. Основы». Я выдернул «Энциклопедию популярных заклятий XIX века» с красной пентаграммой на обложке, и на пол хлынула лавина черных книжек в мягких обложках.

– Так только хуже, – сказала Клео. – Мощная черная магия и нестабильная психика – все равно что обогащенный уран и запал.

Я открыл энциклопедию, просмотрел содержание.

– Может быть, есть еще одно средство, – сказала Клео. – Но я ничего не обещаю.

Я посмотрел на нее:

– Ну и чего вы ждете?

Скривив губы, она глянула на часы, вздохнула и ушла в угол, к маленькой раковине возле стойки с грудой блокнотов и обколотой бумажками пробковой доской. Полистала, поискала, перебирая нарисованные от руки карты Колдовской страны в Пенсильвании, памфлет «Лиги хрустальной науки», хронологию Иоанна Завоевателя[96], фотографии сотрудников «Чар», «Этический кодекс практикующего мага». Под открыткой с демонического вида мужиком нашла бумажку, сняла ее и взяла радиотелефон.

Я шагнул ближе.

Бумажка оказалась выцветшим газетным объявлением, обведенным красной ручкой. «ТОЛЬКО В НАИУЖАСНЕЙШИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ», а дальше луизианский телефон. Всё.

– Вот это – ваш эксперт? Вы издеваетесь?

– Я же сказала, что ничего не обещаю, – огрызнулась Клео.

Я подобрал бумажку. На обороте осталось ползаголовка – «НАВОДНЕНИЕ ПРЕРВАЛО», – а выше значилось: «„Лафуршская газета“, 8 ноября 1983 г.».

– Не отвечают, – сказала Клео.

– Перезвоните.

Она со вздохом нажала «повторный набор».

Но после еще трех попыток покачала головой:

– Простите. Я даже не знаю, что это за номер. Он тут с незапамятных времен. Никто не знает, откуда взялся. Приходите завтра, попробуем…

Я схватил телефон, снова нажал «повтор», забегал туда-сюда, и с каждым гудком сердце грохотало все громче.

Не может быть, что все закончится так. Не может быть, что я невзначай вверг свою дочь в адскую черноту. Так я твердил себе, а потом ко мне пришло тошнотворное понимание: вероятно, то же самое повторял себе Кордова, когда Сандра перебежала через чертов мост.

Правда, за которой я гонялся, оборачивается правдой моей жизни.

Гудки смолкли. В трубке щелкнуло.

На миг я решил, что звонок сорвался, но потом услышал тихий хрип.

– Алло? – сказал я. В трубке шуршало и скрипело. – Вы меня слышите?

– Это кто? – просипел некто доисторический. Мужчина, женщина, существо?

Нахмурившись, Клео выхватила у меня трубку:

– Алло?

Откашлялась, удивленно распахнула глаза.

– Да. Это Клеопатра из «Чар», из Нью-Йорка. Надеюсь, я не очень поздно. У нас наиужаснейшие обстоятельства.

Она умолкла – видимо, ей пеняли, – но затем с облегчением улыбнулась мне и кинулась к столу.

– Я понимаю. Да, мэм. Спасибо. Если вам надо проверить печь, я подожду. – Клео опять замолчала и глубоко вздохнула, глядя на черную статуэтку.

После паузы она сухо, бесстрастно и лаконично изложила нашу историю.