Мариша Пессл - Ночное кино
У меня отнялся язык. Ровно об этом пять лет назад мне поведал анонимный «Джон».
Так это все и вправду было. Меня не подставили. «Джон» не соврал.
От восторга закружилась голова. Меня не обманывали. «Он что-то делает с детьми», – говорил «Джон». Так оно и было. Кордова по ночам навещал школы, надеясь использовать детей, обменять их на дочь, обречь на муки вместо Сандры.
– Потому что он не мог найти равного Александре, – продолжал Виллард. – Дьяволу посулили дитя столь совершенное, столь умное, глубокое и прекрасное, что ее никак не заменить. Попробуй-ка подыскать дублера архангелу. Но Станислас не сдавался. Он пытался, терпел неудачу, пытался снова. Был готов на все, лишь бы спасти ее. И не важно, каким ужасом и виной он запятнает руки. Он понимал, что самому уже не спастись. Но ее спасти можно.
Виллард сглотнул, опустил голову, часто задышал.
– Через несколько месяцев после того, как я предложил ему подмену, я проснулся ночью от невыносимой боли. Горела постель. Горел я сам. И сутана в шкафу, и портьеры. Все пылало и извивалось, как живое. Я закричал, забился, ползу в ванную, к воде, но в дверях стоит Александра. Ее левая рука охвачена огнем – хотя ей не больно, – глаза сияют безумием. Торжеством. Это последнее, что я запомнил. Пришел в себя уже в больнице, узнал, что меня анонимно доставили в травмпункт Олбени. Я не знал, кто меня привез и как, но у меня были ожоги третьей степени на восьмидесяти процентах тела. Мне делали переливания, пересадки кожи, а когда наконец отпустили, я понял, что ни при каких условиях не вернусь. Тварь, в которую она преображалась, желала мне смерти. Само собой – она же держала меня за горло. Я больше не мог их спасти. Но мог спастись сам. Я исчез. Прошло восемь лет, а с месяц назад она меня отыскала.
Значит, Марлоу ни словом не солгала. В машине Астрид был Виллард, жертва пожара. Сандру сослали в «Шесть серебряных озер» за то, что она с ним сотворила.
– Почему вы думали, что мы из полиции? – спросила Нора.
Виллард покосился на нее:
– Я полагал… полагал, вы нашли улики в поместье.
– Улики чего? – спросил я.
– Того, что делал Кордова. Пытаясь ее спасти. Одежда и игрушки не помогали, и я думал… нет, я паниковал: подозревал, что от отчаяния он стал брать живых детей. Возможно, они по-прежнему где-то там. Похоронены. Если всех не сожгли в печах. – Он страдальчески зажмурился и шепотом прибавил: – «Я покажу тебе ужас в пригоршне праха»[95].
От напрашивающихся выводов я онемел.
Все вокруг застыло в омерзении, потемнело, отступило в тень, затаило дыхание. Слово «сожгли» огорошило меня. Вытолкнуло на поверхность воспоминание о том, что пять лет назад рассказал мне Нельсон Гарсия.
«Теперь они сами весь свой мусор жгут. Если ночью жарко – чуешь. Гарью несет. А иногда, если ветер с юго-востока, я даже дым вижу».
– Что она с вами сделала? – подал голос Хоппер.
Виллард смущенно глянул на него.
– Когда открыла шкаф и увидела, что вы там сидите в углу, – что она сделала? Вы же до сих пор живы? Таскаете свой кощунственный прикид. Что Сандра сделала – чего вы так перебздели?
Виллард лишь ниже опустил голову.
– Что, даже сказать не можете?
Виллард открыл рот, но звука не получилось. Потом ахнул, будто подавился, и меня окатило отвращением. Мне в жизни редко попадались существа уродливее.
– Она вздернула меня на ноги, – прошептал он. – А потом она…
– Что она? – рявкнул Хоппер.
– Она… – Виллард заплакал. – Это был такой ужас…
– НУ?
– Она сказала, что… прощает меня.
Такие хрупкие слова, такие неожиданные, что мы все онемели.
Виллард застыл на табурете, сутулясь, будто предчувствуя божественную кару, ожидая, что его вот-вот поразит Господь или даже дьявол. Я уже собрался нарушить тишину, но тут он вздернул голову и уставился мне в лицо.
Пронзительный этот взгляд меня потряс.
Глаза его были совершенно сухи.
В голове осталось только одно: я неверно прочел его отчаяние и самоуничижение. Состарившееся, словно из камня высеченное лицо горело восторгом, а глаза блистали.
Слишком тихо.
Ни шепотка – за спиной тишина. Я развернулся.
Кресло, где сидела Сэм, пустовало.
– Саманта!
Я кинулся по узкому проходу, роняя стопки журналов; по полу поскакала деревянная трость. Сердце грохотало. Я видел шляпные вешалки, и банкирские лампы, и кресла-качалки, и винтажные радиолы, и все что ни попадя, кроме Сэм.
– Саманта! – заорал я.
К моему облегчению, Сэм высунула голову из груды барахла. Она пряталась под обеденным столом, заваленным звериными чучелами, рогатыми лосиными головами, рысями и ящерицами, обезьяньими черепами. К груди она крепко прижимала пластмассового коня.
– Саманта! Ну-ка вылезай быстро!
Она в тревоге заморгала и послушно двинулась ко мне. Но тут раздался громкий скрежет.
Деревянный торшер ар-деко с раскидистым хрустальным абажуром трясся, клонился к ней, пьяный и живой.
– Сэм! Замри!
Я перепрыгнул кофр, какие-то комиксы, птичий скелет под стеклянным колпаком, но уже понимал, что не успею.
Сэм дернулась вперед, падая, и рядом рухнул торшер; абажур разлетелся на полу, окатив ее хрустальными брызгами, и Сэм пронзительно завизжала. Я перелез через носилки, распихивая глобусы и кукол, устремляясь к ней, к моей Сэм, моей драгоценной Сэм, и почти не слышал, как за спиной воцарился хаос, кто-то заорал, а кто-то выскочил прочь из лавки.
92Неоновые больничные лампы смягчали, омывали бледностью лицо Синтии, взиравшей на меня словно из-под воды.
– Врач сказал, у нее останутся синяки и фингалы под глазами месяца на полтора, – сообщила Синтия. – И подбородок опух.
– А швы?
– Четыре на руке, стекло удалили. Но все заживет.
Я оцепенело смотрел на занавешенную палату, с трудом проглатывая ком в горле.
С Сэм сидел Брюс. Занавески он задернул, но я видел дочь в щелочку. Она умостилась на койке под грудой синих одеял – лицо распухшее и красное, на подбородке белый квадратик марли. С Брюсом беседовала врач.
Врачу комфортнее говорить с ним. И ее нельзя упрекнуть. Когда я с рыдающей Сэм на руках ворвался в травмпункт, вопя: «Помогите!», медсестры, несомненно, предположили худшее: что ее ранил я.
И не ошиблись. Меня заверили, что с Сэм все обойдется, но угрызения драли меня на части: это я виноват, я один, я привел ее в эту адскую лавку. Еще больнее терзала растущая уверенность, что Виллард это подстроил. Я не знал как, я ничего не понимал, но чувствовал: он запел нам с такой готовностью, чтобы зачаровать черной магией своей истории, а между тем прикидывал, как сделать больно Саманте. Может, хотел отвлечь нас и сбежать – потому что в хаосе он удрал из лавки. Хоппер кинулся за ним, добежал до Третьей авеню, но мужик испарился.
В травмпункте по моей ажитации догадались, что я рассказал им отнюдь не все, и, конечно, вздохнули с облегчением, едва появились Синтия и Брюс. Я позвонил Синтии из такси, и их частный самолет, уже намылившийся вылететь из аэропорта Тетерборо в Нью-Джерси, развернулся назад к терминалу. Синтия приехала через полтора часа, и медсестра мягко выпроводила меня в коридор.
Или я брежу? И это простая случайность? Может, история Вилларда, ужас, который он обрушил на Сандру, так захватили меня, что я уже не в силах мыслить здраво.
– Она играла, – сказал я Синтии. – Споткнулась об шнур.
– Это не важно, – монотонно отвечала она.
Я растерянно уставился на нее, но смотреть было не на что. Страшное зрелище – лицо, начисто лишенное эмоций, – будто комната, где я прожил всю жизнь, вдруг осталась без мебели, оголилась: ее разбирали и увозили по чуть-чуть, но она уходила в небытие так исподволь, что я прежде не замечал.
Синтия покачала головой; пронзительно-зеленые глаза покраснели.
– Врач сказала, ты примчался сюда, крича, что ее кто-то поранил? Какой-то священник? Ты совсем сбрендил?
Я не нашелся с ответом.
– На этом с вашими свиданиями покончено.
– Я понимаю.
– Нет, не понимаешь. Я иду в суд. Официально. Ты ее больше не увидишь. Никогда.
– Синтия…
– Даже. Не. Подходи!
Она так рявкнула, что какая-то медсестра на ходу обернулась на меня и нахмурилась.
Синтия разгладила блузку, шагнула было к палате, но вернулась.
– Чуть не забыла. – Она порылась в кармане блейзера. – У Сэм в пальто медсестра нашла вот это.
И Синтия сунула мне статуэтку.
Резная змейка черного дерева. Когда миг ошеломления миновал, я вспомнил, где уже такое видел: с этой статуэткой играл глухой мальчик в доме 83 по Генри-стрит.
Он уронил ее в лестничный колодец. Я нашел и отдал.
А теперь она у Сэм.
– Ты считаешь, такая игрушка подходит твоей пятилетней дочери? Мне прямо не терпится показать это судье.
