Охота на Бугимена - Ричард Чизмар
ГАЛЛАХЕР: Не знаю.
ЧИЗМАР: Зачем ты кусал своих жертв?
ГАЛЛАХЕР: Не помню, чтобы я их кусал. Я уже говорил полицейским об этом, они не поверили.
ЧИЗМАР: Вообще об этом не помнишь?
ГАЛЛАХЕР: [качает головой] Вообще.
ЧИЗМАР: В какой-то момент ты стал играть в неуловимого преступника: дразнить полицию, оставлять следы на мемориалах, звонить мне домой и вешать трубку, шастать возле дома Карли Олбрайт.
ГАЛЛАХЕР: Я и близко не подходил к дому Олбрайт. Она мне никогда не нравилась. Что касается остального… понятия не имею, зачем я все это делал. Может, чтобы отвлечься от своего основного, настоящего занятия.
ЧИЗМАР: И чем же ты по-настоящему занимался?
Галлахер: Убивал девочек.
ЧИЗМАР: Журналисты придумали тебе несколько прозвищ. Самым стойким оказалось Бугимен. Это прозвище вызвало у тебя какие-нибудь эмоции? Понравилось?
ГАЛЛАХЕР: Понравилось. [пауза] Мне показалось, что оно подходит, и у меня впервые появилось слово для этой мерзости во мне.
ЧИЗМАР: То есть ты стал называть эту часть себя Бугименом?
ГАЛЛАХЕР: Да.
ЧИЗМАР: Ты сказал, что это прозвище тебе подходит. То есть как?
ГАЛЛАХЕР: В те ночи, когда я выходил на охоту, я чувствовал себя… иначе. Я чувствовал себя всесильным. Отважным. Неуязвимым. Один на один с ночью. Словно я летал, словно мог ходить сквозь стены, словно был невидимкой.
ЧИЗМАР: Ты думал, что такое тебе по силам?
ГАЛЛАХЕР: Оно и было по силам. У меня получалось. Именно поэтому им и не удавалось меня поймать.
ЧИЗМАР: Ты считаешь себя психически больным, как говорят многие?
ГАЛЛАХЕР: [пауза] Знаешь, иногда мне хочется, чтобы так и было. Увы. Со мной что-то не так, но я не сумасшедший.
ЧИЗМАР: Как тебе удавалось быть настолько аккуратным, не оставлять никаких улик?
ГАЛЛАХЕР: В основном благодаря здравому смыслу. Не хотелось, чтобы меня поймали, вот и продумывал все тщательно. Надевал хирургические перчатки, по две на каждую руку. Надевал презерватив. Всегда покупал новую сменную одежду – для ночи охоты. Поэтому полиция безнадежно отставала от меня на несколько шагов. Хотя в ту ночь на кладбище, сказать по-честному, удача мне изменила. Я почувствовал, что оцарапал руку об ограждение. Впрочем, то была всего-то царапинка, у рубашки даже рукав не порвался. Я потом дома проверил специально – крови не было, поэтому и подумал, что все обошлось.
ЧИЗМАР: А маска?
ГАЛЛАХЕР: Что маска?
ЧИЗМАР: Чтобы скрыть лицо, можно надеть лыжную маску, да много еще чего другого. Зачем делать маску своими руками? Ты подражал героям фильмов ужасов, как считают некоторые?
ГАЛЛАХЕР: То была маска Бугимена, этого хотел он.
ЧИЗМАР: [пауза] Возвращаясь к той ночи на кладбище… Если ты не знал, что у полиции есть образец твоей крови, почему остановился после Кэссиди Берч?
ГАЛЛАХЕР: По той же причине, по какой не убивал никого до начала всего этого: мне удалось запереть Бугимена, накрепко закрыть дверь. Я его пересилил, хотя искушений было много. Пару раз я чуть на себя руки не наложил. Держался.
ЧИЗМАР: Пока в две тысячи первом не появилась Луиза Разерфорд, в шестом – Колет Бауден, а в восемнадцатом – Эрин Браун.
ГАЛЛАХЕР: [кивает] Да.
ЧИЗМАР: Что же изменилось? Чем они отличались от других?
ГАЛЛАХЕР: Стало как прежде. Только увидел каждую из них – и сразу понял: опять. Помешать ему уже не мог. Оказалось, что я не так силен, как раньше. Вот и все, и никакой другой подоплеки, никакой мистики.
ЧИЗМАР: Была ли причина на этот раз не отрезать уши? Или причина не оставить знаков для полиции?
ГАЛЛАХЕР: Просто не чувствовал необходимости.
ЧИЗМАР: Были ли другие женщины, Джош?
ГАЛЛАХЕР: [долгая пауза]
ЧИЗМАР: Значит, были?
ГАЛЛАХЕР: Да.
ЧИЗМАР: Ты скажешь детективу Макклернан, кто они? Где они?
ГАЛЛАХЕР: [долгая пауза]
ЧИЗМАР: А мне скажешь?
ГАЛЛАХЕР: Не сегодня.
ЧИЗМАР: А когда?
ГАЛЛАХЕР: Скоро [пауза]. Может быть.
ЧИЗМАР: Их семьям надо знать. Они заслужили покой.
ГАЛЛАХЕР: Я же сказал: может быть.
ЧИЗМАР: Ты с матерью после ареста разговаривал?
ГАЛЛАХЕР: Нет.
ЧИЗМАР: Почему?
ГАЛЛАХЕР: Потому что даже не пытался.
ЧИЗМАР: Ты скучаешь по ней? По жене и детям?
ГАЛЛАХЕР: Да. Каждый день.
ЧИЗМАР: А по Наташе?
ГАЛЛАХЕР: Да. Я ее очень любил.
ЧИЗМАР: Ты скучаешь по отцу?
ГАЛЛАХЕР: [долгая пауза]
ЧИЗМАР: Нет?
ГАЛЛАХЕР: Конечно, скучаю.
ЧИЗМАР: По словам матери, ты провел с отцом вечер за пару дней до его смерти. О чем вы говорили?
ГАЛЛАХЕР: Мама просила меня выяснить, что его гнетет. С ней он говорить не стал.
ЧИЗМАР: Что гнетет, кроме гибели дочери?
ГАЛЛАХЕР: Да, кроме этого.
ЧИЗМАР: И что ты выяснил?
ГАЛЛАХЕР: [пауза, улыбается] Ты и сам знаешь, правда?
ЧИЗМАР: Что знаю?
ГАЛЛАХЕР: Ты ведь понимаешь, о чем мы говорили той ночью.
ЧИЗМАР: Может, и понимаю, но точно не знаю.
ГАЛЛАХЕР: Да ладно! [пауза, улыбка гаснет]. Я потому и позвал тебя поговорить. Ты все понимаешь. Поэтому людям нравятся твои рассказы.
ЧИЗМАР: Поверь, я не настолько сообразительный. Спроси кого хочешь.
ГАЛЛАХЕР: Нет-нет, ты все понимаешь. И ты совершенно точно знаешь, о чем мы с отцом говорили. Ты знаешь, что он что-то видел или что-то вспомнил и заподозрил. Ты понял, что он хотел пойти в полицию.
ЧИЗМАР: Так что же видел твой отец?
ГАЛЛАХЕР: [долгая пауза] Однажды он видел, как его десятилетний сын играет за домом. Он подошел беззвучно – я и не слышал, пока он не оказался прямо за спиной. Отец закричал в ужасе, когда увидел, что я делаю с собакой. Обычная бродячая шавка, тощая и блохастая; я подобрал ее у железной дороги. Я пригвоздил тварь коленом к земле и душил, вцепившись в глотку обеими руками. Я сразу попытался ему объяснить, что собачка погибала, а я просто хотел облегчить ее страдания. Сперва мне показалось, что он верит мне, во всяком случае, очень хочет поверить. Но потом он увидел кровь у меня на руках, увидел, что я сделал с собачьим ухом перочинным ножиком, и все понял. В такое бешенство пришел!.. Притащил меня домой за ворот рубахи, и больше мы об этом никогда не говорили.
ЧИЗМАР: Той ночью произошло не самоубийство?
ГАЛЛАХЕР: [опустив глаза, смотрит в стол] Нет, не самоубийство.
ЧИЗМАР: [долгая пауза] Ты когда-нибудь хотел расправиться со мной?
ГАЛЛАХЕР: [поднимает взгляд] Ты помнишь тот раз, когда ты кидал мяч в корзину около школы, приехал я, и мы стали кидать вместе?
ЧИЗМАР: [кивает] Да.
ГАЛЛАХЕР: Знаешь, то был один из счастливейших дней моей жизни…
ЧИЗМАР: Почему?
ГАЛЛАХЕР: [пожимает плечами]
