Николай Волынский - Год беспощадного солнца

– Еще раз засеку, что выпиваешь раньше четырнадцати!.. – начал Мышкин.

– И что? – радостно заинтересовался Литвак. – И что такое будет?

– Язык вырву! – твердо пообещал Мышкин. – Для твоего же добра.

– Так все-таки, что у тебя с башкой? – прищурившись, спросил Литвак.

– Парашют не раскрылся! – раздраженно буркнул Мышкин. – Второй дома забыл.

Прошел к себе и покрепче хлопнул дверью.

Он никогда не согласился бы с Литваком, но… В одном, по крайней мере, тот прав: количество разбирательств, комиссий и следствий по поводу врачебных ошибок в последние десять лет почти на стало. Прекратили и правоохранители обращаться в клинику для независимых экспертиз. Они теперь справляются сами и пишут себе экспертные заключения, какие хотят. Правда, ни полиции, ни прокуратуре пока не удалось скрутить руки городским судмедэкспертам. Там все еще цепляются за остатки независимости. Но это только потому, что главным судмедэкспертом в городе известный «совок» профессор Карташихин. И не берет, и по дружбе ничего не делает. Однако уже пошли слухи, что его песенка спета.

Без стука вошел Толя Клюкин.

– Ей-ей! – прошуршал он бородой справа налево. – Тут, пока тебя не было, Крачек велел тебя расчленить, как появишься. А меня назначить на твое место.

– Без расчленёнки никак? – проворчал Мышкин.

– Крачок никогда не откажет себе в таком удовольствии! – заявил Клюкин, сверкая очками с радужными цейсовскими линзами, отчего казалось, будто в каждый глаз ему вставили по фотоаппаратному объективу.

В одном Клюкин был прав, в другом ошибался. Да, начмед Борис Михайлович Крачков никогда не отказался бы от удовольствия расчленить Мышкина на мелкие части, лучше всего – живьем. А вот на его место поставить не Клюкина, конечно, а вернуть Литвака. Тем более что говорили, что за Литвака уже ненавязчиво хлопочет его дальний родственник. Сидит этот родственник у самого алтаря – в Швейцарии. С недавних пор Соломон Наумович Златкис – вице-президент Европейского антиракового фонда, который и есть настоящий владелец Успенской клиники. А самое главное, основной владелец фармацевтической фирмы «Югофарм».

Мажоритарный пакет акций когда-то югославского государственного предприятия «Югофарм» литваковскому родственнику достался за гроши, когда Югославия лежала в руинах после натовских бомбежек. Считалось, что «Югофарм» тоже разрушен начисто. Поэтому новый президент Сербии американская марионетка Воислав Коштуница и новое сербское правительство, куда янки собрали самых верных своих холуев, продали предприятие по цене бросового кирпича. Самые жирные куски «Югофарма» поделили между собой два высших чиновника Госдепартамента США и две шишки российского МИДа – тогдашний министр и его заместитель Соломон Златкис, тот самый литваковский родственник. Но Златкис пошел дальше: получил фантастически дешевый кредит израильского банка и выкупил большую часть акций «разрушенного» фармзавода.

Тут вся прелесть заключалась в том, что ни одна натовская ракета, ни одна бомба, ни один снаряд на территорию «Югофарма» не упали. Всё в радиусе двух километров лежало в руинах, черных от графита, распыленного натовцами в атмосфере, чтобы парализовать электроснабжение в Сербии. А фармацевтический завод остался, как новенький.

Он был, прежде всего, интересен тем, что югославы еще при последнем своем президенте Милошевиче, убитого «Гаагским трибуналом по бывшей Югославии», начали по наработкам кубинских ученых производство уникального онкологического препарата избирательного действия. Препарат накапливается он только в новообразованиях, лишая раковые клетки питания и при этом почти не разрушая другие органы и ткани. Правда, его эффективность, как и других лекарств, тоже зависит от вовремя поставленного диагноза.

Югославы только собрались приступить к серийному выпуску чудо-препарата, как началась террористическая акция НАТО под названием «Решительная сила». На крыльях натовских самолетов прилетела американская демократия, после чего самой Югославии не стало вообще. А Сербия, в частности, превратилась в неисчерпаемый источник человеческих внутренних органов для трансплантаций. Богатенькие западные Буратино платили за запчасти для своих изношенных организмов не торгуясь. А чего торговаться – дешевле во всем мире не найти.

Серьезный родственник давно вернул бы Литвака в кресло заведующего патанатомическим отделением, откуда Евгений Моисеевич слетел два года назад. Но имелось серьезное препятствие: Литвак был хроническим алкоголиком. Избавляться от пьянства он не собирался и даже бравировал своим алкоголизмом, зная, что уж из клиники-то его никто не посмеет выбросить на улицу.

Начинал свой ежедневный ритуал Евгений Моисеевич сразу после утренней конференции – по пятьдесят граммов каждые полтора часа. И к шести вечера поглощал ровно четыреста граммов чистейшего ректификата. Это была его норма – ни грамма больше. Однажды он превысил норму ровно на сто граммов и мертвецки пьяный заснул прямо в морге, где утром его обнаружил Толя Клюкин.

Но прежде чем будить Литвака, Клюкин вытащил из холодильного ящика свежий труп какой-то старухи и положил рядом с Евгением Моисеевичем. Потом с трудом его растолкал.

– Ваша? – деловито спросил он взлохмаченного Литвака. – То-то я смотрю, вы на молодежь переключились, Евгений Моисеевич. В прошлый раз вообще столетняя была.

Литвак дико всхрапнул и схватился за штаны. Они были расстегнуты: Толя и это предусмотрел. И дело, может быть, и осталось бы шуткой в истории ПАО, да вот только Мышкин, докладывая на утренней конференции, к эпикризу той самой старухи неожиданно для самого себя и непонятно зачем прибавил:

– Данных за некрофилическое изнасилование не обнаружено.

Конференция недоуменно зашелестела.

– Какое изнасилование? Какая такая некрофилия? – удивился главврач Демидов. – Что, нам прокуратура заказывала экспертизу? У них же теперь свои фальсификаторы – целый вагон! Обходятся без посторонних.

– Никто не заказывал, – ответил Мышкин.

– Тогда кто проводил экспертизу?

– Никто.

– А данные откуда? – продолжал удивляться Демидов.

– Так я же и говорю: нет данных, – ответил Мышкин. – Никто ею не занимался.

– В таком случае, зачем же… – поперхнулся Демидов. – Зачем вы тут чушь порете?

– Ну, это я так… от себя, – пояснил Мышкин. – Чтоб не скучно было.

– Не умно, Дмитрий Евграфович! – уже спокойнее заявил Демидов. – А главное, не смешно. Совсем не смешно. Полагаю, специалист вашего возраста, а, главное, вашего культурного уровня мог бы пошутить как-то поизящнее.

Так бы и сошло, но кое-кто из врачей понял, что Мышкин не просто так вбросил шутку, хоть и неумную. Значит, что-то его толкнуло. Пытались интересоваться. В ПАО все молчали, а Литвак на радостях, что его не выдали, в тот же день превысил норму уже на двести граммов. Наутро его разбудила в морге тогда еще младший прозектор Клементьева. На полу рядом с Литваком лежал труп женщины лет пятидесяти.

– Эта помоложе, – уважительно отметила Клементьева. – Везет же вам!

А Мышкин рассвирепел:

– В первый раз в жизни вижу еврея, который не только спирт ведрами жрет, но и все мозги пропил!

Литвак пыхтел, из-за его всклокоченной, черной, как сапог, бороды не было видно лица, только глаза дико выкатывались.

– Сейчас вывалятся шары твои – ищи их потом по всем углам! – с отвращением сказал Мышкин. – Контролируй харизму, Мозес!

И на следующей конференции, зачитав эпикриз очередной покойницы, Мышкин снова ни с того, ни с сего бухнул:

– Экспертиза на некрофилическое изнасилование не проводилась.

«Что за черт? – изумленно спросил он у себя самого. – Кто меня за язык потянул?»

– А? Что? – встрепенулся главврач: он беседовал со своим заместителем профессором Крачковым и потому слушал Мышкина вполуха. – Почему не проводилась? – строго спросил он. – Кто прошляпил?

– Так ведь никто не заказывал, – сообщил заведующий ПАО Мышкин.

– Не заказывал, – в раздумье повторил Демидов. – А должен был заказать?

Мышкин пожал плечами. Конференция закончилась в легком недоумении.

Мышкин спустился в прозекторскую. Там были Литвак и Клементьева.

– Четырнадцать, – пересчитал Литвак скрепки.

– Двенадцать, – хмуро поправил Мышкин. – Уже с утра даже посчитать правильно не можешь.

– Так что там у тебя?

– Ты уже спрашивал! – огрызнулся Мышкин. – Фурункул.

– Затылочной доли мозга?

– Той самой доли, которой у тебя давно нет! – отрезал Мышкин и подошел к секционному столу.

На нержавеющей синеватой стали лежал пожилой грузный азиат.

– Наш? – спросил Мышкин.

– Из четвертого отделения, – ответила Клементьева.