Стюарт Коэн - Семнадцать каменных ангелов
Афина с беспокойством посмотрела на Фортунато, но он продолжал невозмутимо:
– Как он выглядел?
– Короткие светлые волосы, хорошо одет. Лет, наверное, сорок пять. Когда я пришла, он уже был у меня дома. Он хотел знать о Роберте.
Здесь вмешалась Афина:
– Он не назвался? Это был полицейский?
– Что, он вломился ко мне в квартиру и стал представляться, может быть, дал свою визитку?
Фортунато снова взял на себя беседу:
– Что вы рассказали ему, Поле́?
– Я сказала, что знаю Роберта. Но не видела его по меньшей мере неделю и думала, что он уехал к себе в Соединенные Штаты. После этого я сменила квартиру.
Афина и Фортунато думали над ее ответом. Первым заговорил Фортунато, постаравшись, чтобы его слова прозвучали как можно убедительнее:
– Сеньорита Дюпе, я очень хорошо понимаю вас. У вас пугающая ситуация. Я бы тоже боялся. Но если вы не расскажете нам, на этом дело не закончится. Ответы на эти вопросы захотят получить другие, и они могут не стараться войти в ваше положение.
Она повернулась к Афине:
– Вы добьетесь, что меня убьют. Соединенные Штаты этим знамениты. Используют вас в своих шоу, а потом бросают на произвол судьбы.
– Я этого не сделаю, – проговорила Афина, хотя не имела ни малейшего представления, как сумеет защитить ее. – Если вы знаете, кто убил его, обещаю, что добьюсь его экстрадиции…
– Вы что, сумасшедшая? Никакого суда не будет! Когда эти люди кого-нибудь убивают, во всех финансовых газетах им воздают хвалу. Потому что они поддерживают бизнес гробовщиков!
– Какие люди?
Она с горечью покачала головой:
– «АмиБанк»!
– Что вы имеете в виду?
– Он их видел вместе.
– Кого?
– Американца, который руководит охраной Пелегрини.
– Уильяма Ренсалера?
– Да! Так его звали. Роберт видел его с Пабло Мойей из «Групо АмиБанк».
Фортунато выпрямился на стуле, в глазах полыхнуло пламя.
Поле́ продолжала говорить, то и дело останавливаясь, пугаясь собственных запретных слов:
– Роберт раньше встречался с этим Уильямом Ренсалером в доме Пелегрини, а поскольку они оба американцы, они немного поболтали. Он знал только, что Ренсалер занимался у Пелегрини вопросами безопасности, и все, больше ничего. Через несколько недель он случайно увидел Пабло в центре и пошел за ним, думая, что тот обрадуется неожиданной встрече. Пабло подходил к лимузину с затемненными окнами, и Роберт поспешил догнать его, пока тот не захлопнет дверцу и не исчезнет. Когда он заглянул в машину, там сидел Ренсалер, американец, которого он встречал у Пелегрини. Сначала он ничего не понял. Но потом, когда газеты подняли шум о взятках, которые Пелегрини раздавал в почтовой службе, у Роберта родилась гипотеза, что Ренсалер – самый настоящий шпион, что на самом деле он работает на «АмиБанк», подрывая Пелегрини изнутри, и передает его врагам информацию, а те, в свою очередь, снабжают ею журналистов вроде Рикардо Беренски. И это, да, именно это напугало его, потому что он оказался третьим лишним. Но он так доверял Пабло! – воскликнула она с болью в голосе. – Надо же, этот идиот доверял Пабло!
У Поле́ снова полились слезы, и Афина повернулась к Мигелю. Он сидел, напряженно уставившись в стол, как будто там перед ним разворачивалась какая-то картина. Это настолько поразило ее, что она не стала спрашивать ничего, кроме самого очевидного:
– Не могли Ренсалер и Пабло Мойа и в самом деле убить Роберта, чтобы обезопасить свои дела?
Фортунато прижал руки к вискам.
– Помолчите, – промолвил он.
– Мигель…
– Пожалуйста! Ничего не говорите!
Она послушалась, обменявшись беспокойными взглядами с француженкой, которая нервозно посматривала в окна и на двери.
– Это Ренсалер, – сказал Фортунато почти самому себе. – Это была операция в операции. Пелегрини хотел отвадить Уотербери от своей жены. Ренсалеру нужно было отправить его на тот свет, так как он знал, что потом, если понадобится, он с «АмиБанком» сможет списать убийство на Пелегрини. Организовал же это Пелегрини с помощью Сантамарины. Ренсалер, таким образом, остался в стороне, но кому-то из участников похищения он заплатил, чтобы Уотербери не остался в живых. Все это дело рук Ренсалера.
– Но Фабиан ни разу не упомянул Ренсалера!
Комиссар с отвращением вздохнул и, прежде чем ответить, несколько мгновений молча смотрел на нее:
– Потому что это на него работает Фабиан.
Картина складывалась настолько отчетливая, что после такого количества лжи в это верилось с трудом.
– Значит, вы полагаете, что Пабло Мойа заказал своего друга?
– Я полагаю, что, возможно, Мойа узнал об этом потом, но ему ничего другого не оставалось, как помалкивать. Банкиры всегда держат нос по ветру и берегут свой капитал.
Она вспомнила, каким жалким, будто запертым в своем маленьком комфортабельном аду, выглядел Мойа во время их беседы. Вероятно, для него все обойдется. У таких, как он, обычно обходится.
– Но зачем Фабиану было рассказывать нам про Поле́, если через нее мы могли выйти на Ренсалера?
– Эту ошибку они, я уверен, и собираются исправить. – Сказав это, он посмотрел на Поле́, и женщину охватила дрожь. Во время разговора, когда становилось все яснее, что Пабло замешан в убийстве Уотербери, она все больше и больше нервничала.
– Не беспокойтесь, – успокоила Афина француженку. – Все будет хорошо.
Несмотря на то, что ее слова, по-видимому, все-таки не успокаивали женщину, Афина пребывала в состоянии какого-то необычного возбуждения. С этой информацией она в состоянии открыть дело, расшевелить судью Хохт, которой все смертельно боятся, и привлечь дюжину журналистов, чтобы вытащить на свет божий прячущихся в тени людей вроде Уильяма Ренсалера и Пабло Мойи вместе со всеми их коррумпированными хозяевами.
– Вы даже не представляете, что это значит, ведь верно? – спрашивала она у француженки. – С вашими показаниями мы можем начать настоящее расследование. Вы можете сделать такое…
Фортунато остановил ее, дотронувшись до руки танцовщицы:
– Дочка, дай-ка мне твою сумочку.
Она подала ему сумочку, и он повернулся всем телом, чтобы оказаться лицом к стене, и открыл ее. Кошелек и пара туфель с квадратным каблуком для танго. Фортунато сунул руку внутрь своего пиджака и, к великому изумлению Афины, вытянув три толстые пачки стодолларовых купюр, положил их в сумочку. Застегнув молнию на сумке, он опустил ее на колени Поле́.
– Здесь тридцать тысяч долларов. Возвращайтесь во Францию и держите язык за зубами. Если вы останетесь здесь, вас убьют. Как убили Уотербери.
Афина была слишком поражена, чтобы рассердиться:
– Мигель, что вы делаете? Это…
Комиссар продолжал негромко говорить француженке:
– Афина не сможет вас защитить. Не смогу и я. Вас уже разыскивают. На вашем месте я бы не мешкая уехал, прямо этой же ночью. Даже не укладывайтесь.
Tanguera дрожала от страха, переводила взгляд с одного на другого и держалась за сумочку.
– Кто вы? Вы не адвокаты или… профессора! – Она вскочила.
– Поле́! Погодите минутку. Я и в самом деле…
– Хватит! Я ухожу! – Она сделала шаг от стола.
Афина встала:
– Нет! Ну пожалуйста, Поле́. Нам нужно наказать убийц Роберта!
La Francesa посмотрела сначала на одного, потом на другого из них, ее колотило от страха и неверия.
– Estás loca! – Она повернулась и в несколько шагов была у двери, всем своим видом показывая, что не знает, как побыстрее выскочить на свежий воздух.
– Поле́! – взывала Афина. – Пожалуйста! Ради Роберта!
Святая-покровительница Уотербери в последний раз обернулась на Афину, сжимая в руке сумочку с туфлями для танго и тридцатью тысячами долларов. На лице, знакомом им по порнографической гримасе и циничной надежде, отразилось неподдельное горе, которое скорее всего шло от осознания глубокой личной катастрофы.
– Я не могу! – Она выпорхнула за дверь.
Афина рванулась догонять ее, когда почувствовала руку Фортунато на своей руке.
– Пусть уходит, – сказал он ей. – Она уже меченая. Ее убьют, если это предусмотрено, или даже просто так, на всякий случай.
– Но только она может…
– Афина, что вы можете ей предложить? Пусть уходит.
Афина все еще продолжала рваться к дверям и выкрикивала слова категоричным, требовательным тоном.
– Пусть уходит – или, клянусь, я заставлю вас опознавать ее труп, после того как ей всадят в голову пулю!
В этот момент La Francesa мелькнула в окне кафе, выходившем на улицу. Афина обернулась к Фортунато, у него было виноватое лицо побитой собаки. От возмущения и досады она не могла сказать ни слова, только колотила его кулаком в грудь:
