Долорес Редондо - Невидимый страж
— И что теперь?
— Не знаю, Джеймс. Фредди из числа подозреваемых мы исключили, парня Карлы тоже, отец Йоханы не имел к первым трем преступлениям никакого отношения, кроме того, он приезжий. Мы ничего не выяснили ни у ближайших родственников, ни у друзей. Подозрительных личностей или педофилов в окрестностях никто не заметил, а преступники, осужденные за сексуальное насилие, либо имеют алиби, либо сидят в тюрьме. Единственное, что нам остается, это то, что ненавидят все следователи.
— Ожидать, — кивнул Джеймс.
— Ожидать, пока этот мерзавец проявит себя еще раз, ожидать, что он совершит ошибку, что он занервничает или в своем тщеславии предоставит нам какую-то деталь, которая приведет нас прямиком к нему.
Джеймс наклонился к жене и поцеловал ее. Затем он слегка отстранился, чтобы посмотреть ей в глаза, и поцеловал ее снова. Сначала Амайя хотела его оттолкнуть, но после второго поцелуя ощутила, как напряжение улетучилось куда-то очень далеко. Она положила ладонь на затылок Джеймса и скользнула рукой вниз по его телу, прижимая его к себе, стремясь еще сильнее ощутить вес его тела на своем. Нащупав край его футболки, она потянула ее наверх, обнажая грудь возлюбленного, одновременно избавляясь от своей майки. Она обожала ощущение его напрягшегося тела, прижимающегося к ней все сильнее. Он был великолепен в своей наготе, напоминал древнегреческого атлета, а тепло его кожи сводило ее с ума. Она лихорадочно скользила пальцами по его спине, пока ее ладони не легли на ягодицы, наслаждаясь ощущением напрягшихся мышц и исходящей от него силы, а также поцелуями, которыми Джеймс покрывал ее шею и грудь. Ей нравилось заниматься любовью плавно и неторопливо, и обычно их секс бывал элегантным и исполненным взаимного доверия. Тем не менее иногда желание охватывало ее внезапно, нарастая стремительно и безудержно, и она сама изумлялась его мощи. Оно туманило рассудок и заставляло почувствовать себя животным, способным на все. Когда они отдавались друг другу, она испытывала потребность говорить, рассказывать ему, как она его хочет, как она его любит и сколько счастья дарит ей секс с ним. Она ощущала себя в плену у собственного восторга, и она знала, что ей никогда не удастся выразить словами все, что она чувствует. Она не подбирала ласковые слова, они приходили к ней интуитивно. Их тела скользили в жарком танце, как будто перетекая друг в друга. Но как бы они ни стремились к этому, их губам и рукам не удавалось передать друг другу всю силу их страсти, а рвущиеся из души слова любви звучали хрипло и прерывисто. И она ощущала, как где-то глубоко внутри нарастает и набирает силу водоворот чувств, страстей и инстинктов, подобно цунами вырывается на поверхность, сметая рассудок и здравый смысл и увлекая ее в безбрежность, которая ее пугала, но одновременно безудержно влекла, похожая на пропасть, скрывающую в своей бездонной глубине все, что нельзя произносить, все самые мучительные желания, пылающие страсти, дикие инстинкты, отчаяние и нечеловеческую боль. Все это вихрем проносилось сквозь нее перед мгновением высшего наслаждения, и она не могла понять, что ей открылось — сердце Бога или двери в преисподнюю. Это было познание пути к вечности бытия или жестокое откровение о том, что дальше ничего нет, которое ее разум милосердно стирал уже через мгновение после кульминации, и ее горячей паутиной опутывала дремота, погружая ее в глубокий сон, где ей что-то шептал голос Дюпре.
Она открыла глаза и моментально успокоилась, узнав знакомые очертания спальни, подсвеченные молочно-белым сиянием задвинутой в самый угол лампы. Она различала не меньше сотни различных оттенков серого, которыми был разрисован ночной мир ее сновидений. Она легла удобнее и закрыла глаза, тут же погрузившись в бдительную и приятную дремоту, позволяющую ей осознавать себя, ровное дыхание спящего рядом Джеймса и головокружительный аромат его кожи, тепло фланелевых простыней и пышущий жаром тоннель, увлекающий ее в глубокий сон.
И присутствие. Она так остро ощутила его злобную близость, что сердце у нее в груди конвульсивно сократилось и вздрогнуло. Еще не успев открыть глаза, она знала, что ожидает ее, стоя рядом с кроватью. Зло наблюдало за ней своими холодными глазами, криво усмехаясь и явно упиваясь перспективой напугать ее, как оно часто делало, когда Амайя была маленькой. Впрочем, оно пугало ее до сих пор, потому что продолжало жить в ее страхе. Амайя это знала, но ей не удавалось избавиться от ужаса, накрывавшего ее подобно могильной плите, парализуя ее волю и тело, снова и снова превращая ее в маленькую дрожащую девочку, которая прилагала все усилия к тому, чтобы не открывать глаза.
«Не открывай их. Не открывай их», — твердила она себе.
Но она все равно их открыла, и, прежде чем ее веки распахнулись, она знала, что ее лицо уже склонилось над ней, приблизившись и уподобляясь вампиру, питающемуся не кровью, а мужеством. Если бы она не открыла глаза, она наклонилась бы так низко, что начала бы дышать ее воздухом, открыла бы свой насмешливый рот и съела бы ее.
Она открыла глаза, увидела ее и закричала.
Крики Амайи смешались с возгласами Джеймса, который звал ее откуда-то издалека, и с топотом босых ног по коридору.
Она выскочила из постели, обезумев от страха и краешком сознания понимая, что она исчезла. Она стремительно натянула брюки и майку, схватила пистолет и бросилась вниз по лестнице, охваченная решимостью раз и навсегда покончить с этим страхом. Она не стала включать свет, потому что отлично знала, где искать. Огонь в камине давно потух, но полка над ним еще хранила тепло очага. Она нащупала резную деревянную шкатулку, которая лежала там уже целую вечность, и ловкими пальцами начала перебирать хранящиеся в ней безделушки. Кончики ее пальцев коснулись шнурка, и она рывком выхватила его из шкатулки, выбросив из нее и часть остального содержимого, с громким стуком упавшего на пол.
— Амайя! — закричал Джеймс.
Она обернулась к лестнице, где ее тетя только что включила свет. Они в ужасе наблюдали за ней. Растерянные взгляды, вопрошающие лица. Она им не ответила. Пройдя мимо них, она открыла дверь и вышла на улицу. Там она бросилась бежать, прижимая к лицу зажатый в кулаке ключ на скользком нейлоновом шнурке, который отец повесил ей на шею в тот день, когда ей исполнилось девять лет.
Свет почти не достигал двери кондитерской. Старый фонарь на углу улицы сиял оранжевым, почти рождественским светом, едва окрашивающим тротуар. Указательным пальцем она нащупала замок и вставила в него ключ. Ее окружили ароматы муки и масла, и она мгновенно перенеслась в ту ночь ее детства. Она закрыла дверь и пошарила ладонью по стене у себя над головой в поисках выключателя. Его там не было, его уже не было.
Ей потребовалось несколько секунд на то, чтобы осознать, что ей уже незачем тянуться, чтобы достать до выключателя. Она включила свет и, увидев окружающее, начала дрожать. Слюна во рту стала густой и вязкой, напоминая огромный комок хлебного мякиша, который невозможно было ни разжевать, ни проглотить. Она подошла к бидонам, которые до сих пор стояли в том же углу. Она испуганно смотрела на них, а ее дыхание становилось все более учащенным от страха перед тем, что должно было произойти, что ожидало ее уже в следующую секунду.
— Что ты здесь делаешь?
Этот вопрос совершенно отчетливо прозвучал у нее в голове.
Слезы хлынули у нее из глаз, на мгновение ослепив ее и обжигая сетчатку. Дрожь, охватившая ее тело, усилилась от терзающего ее ледяного ужаса. Она медленно повернулась и пошла к столу для замешивания теста. От страха ее качало, но она протянула дрожащую руку и коснулась пальцами гладкой стальной поверхности. Голос матери продолжал оглушительно греметь у нее в голове. Стальная скалка лежала в раковине, а из крана беспрерывно капала вода, заполняя пространство своим ритмичным стуком. Ужас разрастался, затопляя и поглощая все вокруг.
— Ты меня не любишь, — прошептала она.
Она знала, что должна бежать, потому что наступила ночь ее смерти. Она направилась к двери, намереваясь спастись. Шаг, еще один, еще один, и все произошло именно так, как она ожидала. Бежать было бесполезно, потому что ее смерть была неизбежной. Но девочка сопротивлялась, девочка не хотела умирать. Обернувшись, чтобы посмотреть на нее, она вскинула руку в тщетной попытке заслониться от смертельного удара и, сраженная, упала на пол. Ужас стиснул ее сердце, и она почувствовала, как оно почти взорвалось от паники за мгновение до того, как остановиться. Ее сломленное тело распростерлось на полу. И хотя она почувствовала второй удар, боли уже не было. А потом не было ничего. Окружавший ее тоннель из густого тумана рассеялся, и все стало таким четким, как будто кто-то промыл ей глаза.
Она стояла рядом, прислонившись к столу и глядя на дочь. Амайя слышала ее прерывистое дыхание. Затем она глубоко, почти с облегчением вздохнула. Амайя слышала, как она открыла кран и вымыла скалку, как она затем приблизилась к ней и опустилась на колени, продолжая за ней наблюдать. Она наклонилась над ее лицом, всматриваясь в ее черты. В ее мертвые глаза, в рот, открытый в оборвавшемся крике, в немой мольбе. Она видела холодные глаза матери, ее рот, искривленный любопытством, так и не поднявшимся к ее неподвижным ледяным глазам. Она наклонилась так низко, что почти касалась ее лица, как будто ее охватило раскаяние, и она собиралась ее поцеловать. Амайя так и не дождалась этого материнского поцелуя. Мать открыла рот и лизнула кровь, медленно вытекавшую из раны и скользившую по ее виску. Когда она выпрямилась, она улыбалась. Она продолжала улыбаться, поднимая Амайю с пола и хороня ее в чане с мукой.
