Вы меня не знаете - Имран Махмуд
Когда я был маленький, у нас в началке стояло огромное ведро с кусочками «Лего». Это не в той расистской школе, где я учился потом. В той школе было неплохо. Желтые стены. Я их помню. И стулья. Крохотные такие стулья. Ну так вот, «Лего». Я обожаю «Лего», потому что, во-первых, из него можно сделать все что угодно и, во-вторых, оно не ломается. Наверно, поэтому оно есть во всех школах. Его, блин, невозможно сломать, а это значит, что ему уже лет сто. Наверняка вы все играли в «Лего». И наверняка это любили. И наверняка сейчас думаете, почему больше не играете. И наверняка ничего плохого о «Лего» сказать не скажете. Но я могу.
Что плохого в «Лего» – может, вообще во всем, но особенно в том, что было в моей школе, – так это то, что его всегда не хватает. Тебе всегда не хватает деталей, чтобы построить то, что хочется, – космический корабль, дом, машину, да что угодно. Строишь ты дом из красных деталек, и вдруг они заканчиваются, потому что какой-то соплежуй уже все их забрал. И ты берешь голубые детали, а когда они тоже заканчиваются – желтые. Но даже когда ты использовал все нормальные детальки, тебе все равно нужно больше. Так что дальше приходится брать такие длинные и узкие или плоские серые треугольные. И вот ты закончил, а у твоего дома или что ты там строил – колеса вместо окон, а из стен откуда попало торчат углы деталек. И ты такой: «Мисс, смотрите, какой у меня дом!» Но это не какой-то нормальный дом. Это дом из кошмара какого-то психа. И когда мне было лет пять, я уже понимал: чтобы что-то собрать, нужны правильные детали. Они должны подходить друг к другу, иначе получится не по-настоящему. Что-то навроде чего-то. Или будет походить на настоящее, но все равно не совсем.
Вот этим обвинитель и занимается. Ему достаточно, чтобы только походило на правду.
Так, на чем я остановился? Это, оказывается, сложно. А по телику кажется, что легко. Говоришь пару слов. Присяжные тебе верят, ты плачешь, они плачут, потом говорят: «Невиновен». Я думал, так и будет. Когда я написал тот первый кусок, про Пальмерстона, и когда понял, что влип посерьезней, чем думал, я набросал еще несколько мыслей. Мне казалось, я смогу их просто зачитать, как текст говняных песен, понимаете? Но это, блин, сложно. У меня тут пунктов пятьдесят, о которых надо рассказать, но каждый занимает кучу времени, и я постоянно теряюсь. Может, со стороны кажется, что я несу хрен знает что, но это не так. Это все важно. Мне просто сложно держать в голове все эти мелочи, о которых нужно рассказать, но я не знаю как. И потом, есть еще одна штука… И чем дальше, тем больше я думаю, что мне точно надо вам об этом рассказать – но потом. Потом вы лучше поймете.
На чем я остановился? А, да, я хотел сказать вот что. Обвинитель просто валит все факты в кучу и делает из них что-то, чего на самом деле нет. Он говорит, что я поругался с пацаном и что-то ему сказал, а через минуту ему прострелили голову. Он говорит, что, должно быть, это я его застрелил, потому что мы типа порамсили, но это очередная уловочка, которые он так любит. Вы присмотритесь. Включите голову. Какой тут мотив? Почему это я должен был его застрелить? Потому, что тогда назвал его «конченым»? Никто не стреляет в того, с кем просто пособачился, иначе в Лондоне вообще не осталось бы пацанов.
Обвинитель говорит, что им вообще не нужно доказывать наличие мотива. Может, он и прав. Он же знает законы, да? А я считаю, что даже если доказывать наличие мотива не нужно, его нужно найти. Потому что пацана застрелили. И если вы попробуете найти причину, может, до чего-нибудь докопаетесь. Может, поэтому никто и не хочет в это лезть. Но это не значит, что вам не нужно. Так и в чем тут дело? Если его застрелил не я, у кого еще была причина?
Чего обвинитель не сказал в своей речи, так это что Джамиль, убитый, был в банде. Да, ему было девятнадцать. Да, сперва это была не банда, а просто шайка, которая продавала траву, грабила по мелочи и так далее. Не какая-то серьезная банда, но все же банда, и пацаны, как и пацаны из всех других банд, ею жили. Это их реальность.
Они вступают в банды еще детьми, а потом их засасывает. Сначала они носят с собой ножи, и у кого самый большой нож – тот и главный. Потом главный тот, кто не боится пустить этот нож в дело. Потом лидером становится тот, кто кого-нибудь зарежет. И вот так их жизнь превращается в гонку за место в верхах, кто кого переплюнет, кто главнее.
Может, вам это кажется глупым. Дети пыряют друг друга ножом из-за пакетика травы, но они так живут. Они привыкают так мыслить, и вытравить это из них очень трудно. Это все равно что болезнь: тебе кажется, что реально одно, а не другое, и что убивать – это нормально. Не то чтобы они сидят и вот так размышляют. Так никто не делает. Это просто их реальность, также как ваша реальность – считать, что нормально – это просерать жизнь на работе, пока не постареешь, а потом выйти на пенсию как раз вовремя, чтобы помереть. И то, и другое тупо. Просто, когда ты сам так живешь, ты этого не видишь.
Реальность этих мальчишек – не обычная рутинная жизнь, когда ты встаешь, идешь в школу, огрызаешься на учителей, а вот эта вот срань. Их реальность такая. Раньше я этого до конца не понимал. Ну то есть я видел, куда они катятся. Но не понимал почему. Я не понимал, что у многих в принципе нет выбора. Люди, которых вы видите по телику, всякие там политики, так рассуждают об этом, будто для них новость, что молодые ребята занимаются по жизни этой херней. Но это не новость. Новость
