Стивен Кинг - Возрождение
— О, великий топливный барон. Великий циник, — сказала она и шутливо шлепнула его по руке.
Как выяснилось, они оба оказались по-своему правы. Посещаемость с того дня никогда не опускалась до уровня мистера Латура – около дюжины прихожан, холодными зимними днями жавшихся друг к другу в продуваемом сквозняками зале церкви, отапливаемой дровяной печью, – но она постепенно снизилась до шестидесяти, потом пятидесяти и, наконец, сорока с небольшим человек, где и подрагивала, точно стрелка барометра в переменчивый летний день. И никто бы не смог обвинить в этом мистера Джейкобса, чьи проповеди всегда оставались ясными, приятными и опирающимися на библейские тексты (никаких будоражащих речей о Маршах свободы или атомной бомбе). Кое-кто просто перестал приходить, вот и все.
«Нынче Господь уже не так важен людям, — как-то раз сказала моя мать после особенно малолюдной службы. – Придет день, когда они об этом пожалеют».
Братство юных методистов в течение этих трех лет тоже переживало свой скромный ренессанс. В эпоху Латура оно редко когда собирало по четвергам больше десятка подростков, и четверо из них носило фамилию Мортон: Клер, Энди, Кон и Терри. Меня считали слишком маленьким для этих занятий, за что Терри иногда выписывал мне щелбан и называл везунчиком. Как-то раз я спросил Терри, какой была тогда четверговая школа, и тот скучливо пожал плечами. «Мы пели псалмы, изучали Библию и клялись никогда не курить и не пить алкогольную отраву. Потом он говорил нам, чтобы мы всегда любили своих матерей, и что кОтолики попадут в ад, потому что поклоняются идолам, и что евреи любят деньги. А если кто-то из ваших друзей, говорил он нам, позволяет себе грязные шутки, помните, что Иисус все слышит».
Под новым руководством посещаемость выросла до трех дюжин ребят в возрасте от шести до семнадцати лет, из-за чего даже пришлось купить в церковный подвал дополнительные складные стулья. И дело было не в механическом Иисусе преподобного Джейкобса, пересекающем Мирное озеро. Восторг от этого зрелища быстро сошел на нет — даже у меня. И фотографии Святой земли, которые Джейкобс развесил по стенам, вряд ли имели к этому какое-то отношение.
В основном дело было в его молодости и энтузиазме. Кроме проповедей, были игры и занятия на свежем воздухе, поскольку, как он часто нам говорил, Иисус чаще всего проповедовал на улицах, и это уже в большей степени касалось христианства, а не церкви. Библию мы тоже изучали, но одновременно с этим играли в «горячие стулья», и кто-нибудь обязательно оказывался на полу во время поисков стиха девятого четырнадцатой главы Второзакония или стиха двенадцатого второй главы Евангелия от Матфея. Это было довольно забавно. Еще была площадка для игр с мячом, которую Кон и Энди помогли Джейкобсу оборудовать на церковных задворках. По четным четвергам мальчишки играли на ней в бейсбол, а девчонки за них болели. По нечетным четвергам площадку занимали девчонки со своим софтболом, и уже мальчишки, всякий раз надеясь, что кто-нибудь из девочек забудет о своей очереди и придет в юбке, болели за них.
Часто в «молодежных беседах» по четвергам проявлялся и интерес преподобного Джейкобса к электричеству. Помню, как-то днем он позвонил нам домой и попросил Энди надеть на ближайшее занятие свитер. Когда все собрались, он поставил брата перед нами и сказал, что хочет продемонстрировать бремя грехов.
— Впрочем, Эндрю, я уверен, что ты-то уж точно его не несешь, — добавил он.
Мой брат нервно улыбнулся и ничего не ответил.
— Я не хочу вас пугать, ребята, — сказал Джейкобс. – Есть священники, которые считают это правильным, но я не из их числа. Просто чтоб вы знали.
Как позже я выяснил, именно это говорят люди перед тем, как собираются испугать вас до чертиков.
Он надул несколько воздушных шаров и попросил нас представить, что каждый из них весит по двадцать фунтов. Потом взял один из них и сказал:
— Это – ложь.
Он быстро потер его несколько раз о свою рубашку и поднес к свитеру Энди, где шарик завис точно приклеенный.
— А это – воровство, — и Джейкобс повесил на Энди еще один шарик.
— Вот этот – гнев.
Не помню точно, но, кажется, он повесил на Энди семь воздушных шаров, каждый из которых олицетворял смертный грех.
— Больше ста фунтов грехов, – сказал он. – Вот это тяжесть! Но кто берет все грехи мира на себя?
— Иисус! – в один голос с готовностью ответили мы.
— Верно. Когда вы просите его о прощении, происходит вот что.
Он вытащил булавку и проткнул шары один за другим, включая тот, что отцепился от свитера, так что его пришлось прикрепить обратно. Думаю, каждый из нас счел эту часть занятия несколько более захватывающей, чем часть с демонстрацией силы статического электричества.
В своем самом впечатляющем электрическом представлении он использовал собственное изобретение, которое называл «Лестницей Иакова». Это была металлическая коробка размером с сундучок, в котором жили мои солдатики. Из нее торчали две проволоки, напоминавшие телевизионную антенну. Когда Джейкобс включал прибор в сеть (а работал он от розетки, а не от батареек) и щелкал тумблером, по проволокам начинали подниматься искры – настолько яркие, что на них было практически невозможно смотреть. Искры добирались до верхней части проволоки и исчезали. Иногда он рассыпал над прибором какой-то порошок, и тогда искры становились разноцветными. От этого зрелища девчонки с восхищением ахали.
Все это тоже имело какое-то отношение к религии, во всяком случае, в воображении преподобного Джейкобса, но будь я проклят, если помню, какое именно. Может, что-то насчет Божественной Троицы? Как только "Лестница Иакова" скрывалась с наших глаз, с ее летящими вверх под сердитое кошачье шипение высокого напряжения цветными искрами, подобные экзотические мысли уходили прочь, точно мимолетная лихорадка.
Впрочем, одну из таких небольших лекций я помню очень хорошо. Джейкобс сидел верхом на стуле и смотрел на нас поверх спинки. Его жена устроилась на органной скамье, скромно склонив голову и сложа руки на коленях. Может, она молилась. Может, ей просто было скучно. Точно знаю, что почти все собравшиеся скучали. К тому моменту большая часть Юных методистов уже начала уставать от электричества и его чудес.
— Ребята, наука говорит нам, что электричество – это движение заряженных частиц, которые называются электронами. Когда электроны приходят в движение, возникает напряжение, и оно тем выше, чем быстрее двигаются электроны. Это наука, и наука – это хорошо, но она ограничена. Всякому знанию есть предел. Например, что такое электрон? Заряженный атом, говорят ученые. Ладно, с этим разобрались. Но что такое атом?
Он наклонился через спинку стула, пристально глядя на нас своими голубыми глазами, которые сами по себе казались наэлектризованными.
— Никто этого не знает! И вот тут приходит черед религии. Электричество – это одна из божьих дверей в бесконечность.
— Вот если бы он принес электрический стул и поджарил на нем какую-нибудь мышатину, — как-то вечером после молитвы фыркнул Билли Пакетт, — это было бы интересно.
Несмотря на частые (и с каждым разом все более скучные) рассуждения о священном напряжении, почти все мы с нетерпением ждали каждого нового вечернего занятия. На них преподобный Джейкобс, когда не садился на своего электрического конька, рассказывал живые, а зачастую и веселые притчи, основанные на историях из Писания. Они касались наших повседневных проблем, от приставаний в школе до искушения списать у кого-нибудь ответы на контрольной, к которой ты не готов. Нам нравились игры, нам нравились эти рассказы, и нам, конечно же, нравилось петь, потому что миссис Джейкобс здорово играла и никогда не затягивала гимны.
Знала она кое-что и кроме гимнов. Одним незабываемым вечером она сыграла нам три песни «Битлз», и мы все вместе распевали «От меня к тебе», «Она тебя любит» и «Хочу держать тебя за руку». Моя мама утверждала, что Пэтси Джейкобс играет на пианино в семьдесят раз лучше мистера Латура, и когда юная супруга священника попросила потратить немного денег из пожертвований и вызвать из Портленда настройщика, то дьяконы единодушно согласились удовлетворить эту просьбу.
— Но, если можно, в будущем избегайте песен «Битлз», — попросил ее мистер Келтон, дольше всех служивший церковным дьяконом в церкви Харлоу. – Дети вполне могут послушать их по радио. Мы бы предпочли, чтобы вы придерживались… э-э-э… христианских мелодий.
На что миссис Джейкобс, опустив глаза, пробормотала слова согласия.
И еще одно: Чарльз и Пэтси Джейкобс обладали сексуальным притяжением. Я уже говорил, что Клер и ее подружки сходили по священнику с ума. А все мальчишки вскоре повлюблялись в Пэтси, потому что она была красавицей. Светлые волосы, сливочно-белая кожа, полные губы. Ее чуть раскосые глаза были зелеными, и Конни утверждал, что она немножко ведьма, потому что каждый раз, когда эти зеленые глаза обращались на него, он чувствовал, как у него подкашиваются колени. Если бы при такой внешности Пэтси еще и красилась посущественнее, чем символический мазок помадой, пошли бы разговоры. Но в двадцать три года она не нуждалась ни в чем другом. Молодость была ее лучшей косметикой.
