Режи Дескотт - Обскура
Жан почти сожалел о комиссаре Лувье, который наверняка храпел сейчас в своей постели. Как же он обманулся, когда счел инспектора Нозю гораздо более толковым профессионалом, чем его начальник… На самом деле инспектор вцепился в него, словно пес — в единственную кость, которую ни за что на свете не согласился бы выпустить. Впрочем, и Лувье — тот еще болван, и его появление здесь в этот момент ничего бы не изменило. Наверняка он был бы счастлив, что виновного так быстро нашли… Но что ответить на этот град вопросов, каждый из которых уже сам по себе служил подтверждением его вины? Случалось, что и за меньшее людей приговаривали к смерти… Жан почувствовал, что ему становится трудно дышать. Он хотел ослабить узел галстука, но этот жест выдал бы его страх. Страх перед позорной казнью на гильотине, к которой он неожиданно оказался так близок… Его окружал сплошной кошмар, ставший реальностью… Он попал в ловушку, которую сам же, собственными руками, себе и поставил.
Но самым худшим было то, что эта трагикомедия грозит затянуться, а Сибилла тем временем станет очередной жертвой убийцы. Ведь полиция наверняка прекратит ее поиски, если считает виновным Жана, а тот ничем не может опровергнуть обвинений, не может дать сколько-нибудь убедительных ответов ни на один вопрос…
И его отец, и доктор Бланш удивлялись его попыткам вести самостоятельное расследование. Каждый из них выразил ему свое неодобрение по этому поводу, пусть даже и в вежливой форме. Нужно было к ним прислушаться. Но это означало бездействовать и ждать, пока Сибилла не будет найдена лежащей на софе, обнаженной, со всеми атрибутами «Олимпии» — и при этом мертвой вот уже много дней…
Жан закрыл глаза. Он чувствовал себя окруженным со всех сторон — куда бы ни пыталась устремиться его мысль в поисках выхода, она словно натыкалась на глухую стену. У него было ощущение, что он стал объектом манипуляции со стороны каких-то сил, о существовании которых даже не подозревал. Все началось с того, что Обскура заметила у него в кабинете репродукцию «Олимпии»… Ну а как же тогда письмо Марселя Терраса? И сестра Анжа, умершая от отравления газом? И его собственная просьба к Раулю Берто — осмотреть место преступления в Отей?.. Все это было лишь цепочкой совпадений, которые не имели к Обскуре никакого отношения, но зато способствовали тому, что сам он решил углубиться в это дело… Обскуру могло во всем этом заинтересовать только одно — сходство Сибиллы с натурщицей Мане…
Голова у него закружилась, и он снова открыл глаза. Ничего не изменилось — он по-прежнему был в служебном кабинете, тускло освещенном одной лишь масляной лампой, и инспектор Нозю буквально сверлил его взглядом, как будто хотел добраться до самых потайных его мыслей.
Затем Жан различил несколько прикрепленных к стене антропометрических фотографий — такие же портреты инсургентов развешены были повсюду в городе после разгрома Коммуны. Преступники-рецидивисты, находящиеся в розыске, — бандитские рожи, среди которых, возможно, вскоре появится его собственное лицо… Кстати, портрет Нозю смотрелся бы среди них вполне органично — со своим коротко остриженным черепом и рябыми щеками он и сам напоминал матерого бандита.
— Но, в конце концов, это все детали, — тем временем продолжал инспектор. — Самая большая загадка — почему вы решили сами прийти к нам? Это был вызов? Вообще-то, мне бы с самого начала стоило насторожиться.
При таком откровенном намеке Жан резко выпрямился на стуле и уже собирался встать, когда две мощные руки опустились ему на плечи. Нозю жестом велел своему помощнику убрать руки. Но Жан почти не испытал от этого облегчения. Он понимал, что не создан для такого рода испытаний. Особенно угнетало то, что с ним обращаются как с преступником. На полу возле инспекторского стола он заметил свою сумку, которая всюду его сопровождала. Сейчас она утратила свой прежний статус, так же как и ее владелец.
Нозю встал и прошелся по комнате. Полицейский, спящий на банкетке, проснулся — должно быть, его разбудили шаги. Но инспектор не обратил на него ни малейшего внимания.
Жан наблюдал, как Нозю нервно расхаживает по комнате. Иногда он переводил взгляд на окно, за которым, как ему казалось, уже должно было рассветать, но окно оставалось темным.
— Вы ведь и сами понимаете, что все свидетельствует против вас, — сказал инспектор, не глядя на него.
Жан невольно дернулся, снова собираясь встать, но потом вспомнил о громиле, стоящем у него за спиной.
— Как только я увидел, что ты выходишь от Марселины Ферро, последние мои сомнения развеялись. До того момента я еще не был полностью уверен, в отличие от Лувье. Надо признать, именно он оказался прав… Все-таки опыт — великая вещь, — прибавил он, подмигнув.
Ах вот что! Тот единственный факт, что его увидели выходящим из дома Обскуры, послужил поводом к обвинению!.. Значит, еще есть возможность оправдаться…
— Позвольте мне объяснить, — слабым голосом произнес Жан, сознавая всю шаткость своего положения: вот уже полицейский начал ему тыкать…
Нозю остановился и вопросительно приподнял брови.
— Ее адрес мне дала Матильда Лантье. Она пришла ко мне на осмотр, почти сразу после вашего ухода. Она работала раньше в заведении мамаши Брабант. Как раз Марселина Ферро впервые привела ее ко мне…
— Ну-ну, дальше, — подбодрил инспектор.
— Я… я заставил ее сообщить мне адрес Марселины. Она сможет вам это подтвердить. Но я не знаю, где ее найти.
— Матильда Лантье, говоришь?
— У мамаши Брабант ее звали Миньона.
Нозю, повернувшись к лежащему на скамье полицейскому, щелкнул пальцами, и тот сразу же встал и вышел из комнаты.
— Ну что ж, теперь молись, чтобы мы ее нашли, — подытожил инспектор, обращаясь к Жану. — А до тех пор придется тебе остаться здесь.
— А как же моя жена? — в отчаянии воскликнул Жан. — Если вы его не схватите, он ее убьет!
Увесистый удар кулаком в левое ухо заставил его пошатнуться вправо.
— Заткнись и не рыпайся, и все будет хорошо, — почти дружеским тоном посоветовал полицейский, стоявший у него за спиной.
Жан почти не ощутил боли, поскольку в этот момент вспомнил об одной вещи, отчего по его телу пробежала ледяная дрожь: покинув его кабинет, Матильда Лантье унесла с собой пузырек морфина, которого хватило бы, чтобы решить все ее проблемы разом… Не так уж много шансов на то, что ее найдут живой.
Глава 33
В полной тишине раздался скрип кроватной сетки, и почти сразу вслед за этим — глухое ворчание, похожее на звериное. Кабан, обезумевший при виде обильной еды после долгого вынужденного голодания… Это приглушенное отрывистое ворчание продолжалось еще какое-то время, затем слегка утихло, и в нем послышались нотки удовлетворения.
Сибилла, дрожа, натянула простыню до самого подбородка. Проснувшись, она обнаружила, что кругом темно, как в погребе. Несмотря на все усилия, она могла разглядеть лишь собственные руки. Ее охватила нервная дрожь, и она инстинктивно сжалась в комок. Она не знала, сколько времени проспала и давно ли она здесь, но эта непроглядная темнота заставила ее нервы натянуться до предела. Дополнительная пытка, в придачу к заключению?.. Способ заставить ее полностью потерять счет времени?..
В первые дни она еще рассчитывала на Жана, который приложит все силы, чтобы ее спасти. Несмотря на обманчиво хрупкий вид, он обладал стойкостью к любым испытаниям — доказательством тому служила его неустанная работа по спасению жизни посторонних людей… Сибилла цеплялась за эту надежду из последних сил. Он не позволит ей погибнуть. Иначе невозможно. Особенно с тех пор, как она носит его ребенка.
Жан с его отцом были ее единственной семьей. Они легко уживались все вместе — двое мужчин, немного сдержанных в проявлении чувств, и она, вносящая в их жизнь некоторое оживление. Когда он побежал за ней в первый же день их знакомства, она и вообразить не могла, что отнесется всерьез к его ухаживаниям. Но ему оказалось не так легко противостоять… Несколько недель спустя она поняла, что любит его, и все последующие четыре года не жалела о своем выборе.
Но теперь она все сильнее сомневалась, что его поиски увенчаются успехом. Несмотря на все свое упорство, как смог бы Жан отыскать ее здесь? Она и сама не знала, где находится. Последним ее воспоминанием была базилика Сен-Дени, силуэт которой она заметила в сумерках. Значит, ее увезли к северу от Парижа… Но как далеко? Она не знала, сколько времени пробыла под воздействием хлороформа; не знала, как выглядит дом, где она находится, — ее перенесли сюда из кареты в бессознательном состоянии. Отсутствие окон и относительная прохлада в ее комнате позволяли предположить, что это подвальное помещение; отсутствие каких бы то ни было звуков снаружи — что дом большой и стоит уединенно. Но что, кроме этого? Ничего…
