Мариша Пессл - Ночное кино
– Ужин был великолепный, но Кордова, странное дело, не пришел. Только его жена Астрид, которая объяснила, что на мужа свалилась работа за городом и выбраться он не сможет. Это был удар. Я заподозрила, что дело нечисто, меня заманили в ловушку. Однако общество подобралось замечательное, двоих я знала еще по театральным временам. Все мои сомнения вскоре рассеялись. Русская оперная звезда, датский ученый, французская актриса, невообразимая красавица, – но центром внимания была безусловно Александра. У нее в то время развивалась прямо-таки звездная фортепианная карьера. Двенадцать лет, красивее ребенка я в жизни не встречала. Глаза почти прозрачные. Она сыграла нам. Шуберта, концерт Баха, фрагмент из «Петрушки» Стравинского, а затем села с нами за стол. Неизвестно почему, выбрала место рядом со мной. Я встревожилась. Прекрасные ее глаза – они были…
Оливия стиснула руки и нахмурилась.
– Что? – спросил я.
Она взглянула мне в лицо:
– Древние. Слишком многое видели.
Она перевела дух, снова печально улыбнулась.
– Блистательный ужин. Увлекательнейшая беседа. Обворожительная Александра. Но, умолкая, она словно удалялась, ускользала в некие иные миры. После ужина Астрид предложила нам японскую игру – сказала, что у них в семье нередко играют так после ужина, научились у настоящего японского самурая, который, как выяснилось, одно время с ними жил. «Игра ста свечей». Я потом нашла японское название. Хякумоногатари кайданкай. Не слышали?
– Нет, – покачал головой я.
– Старая японская салонная игра. Периода Эдо. Семнадцатый, восемнадцатый век. Зажигают сто свечей и задувают по одной, едва кто-нибудь расскажет короткий кайдан. Историю о призраках. Все рассказывают, свечи гаснут, вокруг постепенно темнеет, наконец задувают последнюю свечу. И в этот миг в комнату нисходит сверхъестественная сущность. Как правило, онрё – японский призрак, жаждущий мщения.
Оливия вздохнула поглубже.
– Мы начали, все довольно сильно перебрали портвейна и десертного вина, все с трудом продирались сквозь свои истории, но Александра рассказывала очень лаконично. Я решила, она их выучила наизусть – вряд ли двенадцатилетняя девочка способна на такое красноречие экспромтом. Говорила она неторопливо и тихо, и временами голос ее словно от нее отделялся. Все истории захватывающие, порой кровавые и страшные. Помнится, одна была про хозяина, который изнасиловал бедную служанку и бросил умирать у дороги. Я еще удивилась, как легко ее губы складывают эти слова, будто речь о совершенно естественных вещах. Порой под ее повествование мне начинало мерещиться, что я вне тела, не здесь. А затем – я не поняла, как это получилось, – осталась всего одна свеча, и Александра приступила к последнему кайдану. То была история безнадежной любви, повесть о Ромео и Джульетте, о недуге и надежде, и девушка умерла юной, освободив своего возлюбленного. Все зачарованно слушали. Александра задула последнюю свечу, и в комнате стало темным-темно. Слишком темно. Гости захихикали. Кто-то отпустил грязную шутку. И вдруг раздался свист, будто чей-то рот всасывает воздух, и моего лба коснулся холодный палец. Наверняка Александра. Я завизжала, хотела вскочить, но у меня занемели ноги. К величайшему моему унижению, я рухнула из кресла на пол. Астрид кинулась извиняться, помогла мне встать, включила свет. Все хохотали. Александра не смотрела на меня, но улыбалась. И чувство, посетившее меня много лет назад в «Гребне», – тяжесть, будто мне стискивают нутро, – оно вернулось. Меня мутило. Вскоре я сочинила подобающий предлог, извинилась и ушла. Вернулась домой, выпила чаю, легла в постель. Но спустя несколько часов Майк проснулся и увидел, что я в коме. Меня хватил удар. Я очнулась в больнице и обнаружила, что у меня отнялась правая рука.
Оливия воззрилась на обмякшую руку в люльке шарфа, словно это посторонний предмет – искалеченный альбатрос, которого она вынуждена таскать на себе.
– Аневризма головного мозга. Врачи списали на стресс за ужином. Я, мистер Макгрэт, прагматик. Я не склонна кликушествовать. Но я знаю точно: они что-то сделали с Александрой. Они заставили ее так поступить.
– Кто – они?
– Семья. Кордова.
– И что, по-вашему, они с нею сделали?
Она поразмыслила.
– У вас есть дети?
– Дочь.
– Тогда вы понимаете, что дети рождаются невинными, но все окружающее впитывают как губка. Образ жизни в «Гребне», мой тамошний эпизод, вопросы Кордовы. Впечатление такое, будто на мне ставили опыты. Я думаю, и на Александре тоже. Вот только она сбежать не могла. По крайней мере, в детстве.
Я глянул на Нору. Та слушала как загипнотизированная. Слова Оливии подтверждали мой вывод: на момент смерти Александра была в ссоре с семьей – пряталась под вымышленным именем, искала какого-то Паука. Непонятно другое: зачем она вернулась в таунхаус? Разве что встретиться с Инес Галло. Может, Галло там и живет.
– Вы не слышали о человеке по прозвищу Паук? – спросил я. – Он как-то связан с Кордовой.
– Паук. – Оливия наморщила лоб. – Нет.
– А Инес Галло? Это не ее прозвище, часом?
– Помощница Кордовы? Насколько мне известно, нет. Но я о ней ничего не знаю – разве что, если не ошибаюсь, она и провожала меня к Кордове. И пока он меня допрашивал, сидела по правую руку, как наемный громила или телохранитель. Или его подсознание.
Я кивнул: раболепный и грозный образ вполне сообразуется с комментариями на «Черной доске».
– Почему о Кордове не говорят? – спросил я.
– Боятся до смерти. Ему приписывается некое могущество – я уж не знаю, подлинное или мнимое. Но точно знаю, что в истории этой семьи творились злодеяния. Я уверена.
– Почему вы не расследуете сама? Очевидно, что тема вас остро волнует. Наверняка в вашем распоряжении огромные ресурсы.
– Я обещала мужу. После того, что случилось, он попросил меня оставить все это в прошлом. Начни я баламутить воду, докапываться до правды, вдруг бы я лишилась и другой руки? А потом и ног? Видите ли, в глубине души я отчасти верю, что эта девочка вызвала в комнату нечто и задуманное отмщение осуществилось по плану. Я заплатила за некую якобы обиду, которую нанесла сестре.
Я вспомнил о смертном проклятии. Будем честны: с тех пор, как мы в него вляпались, опасностей в жизни прибавилось: я чуть не утонул. «Мало-помалу незаметно пожирает разум, – говорила Клео. – Совершенно тебя изолирует, сшибает лоб в лоб со всем миром, оттесняет на грань, на окраину жизни». Я вполне понимал, как подобное может случиться с тем, кто идет по следу Кордовы.
Оливия вздохнула. Она устала, побледнела – запал иссяк.
– Боюсь, у меня мало времени, – заметила она, покосившись на дверь.
Увлекшись, я и не заметил, что давешняя женщина в сером – секретарша, надо полагать, – сунула голову в комнату, безмолвно напоминая хозяйке о следующем неотложном деле.
– Вы упомянули Аллана Каннингэма, – сказал я. – Перед смертью Александра лежала в «Брайарвуде». Я выяснял обстоятельства ее поступления, но Каннингэм не поддался. Не поможете мне с ним?
– Меня Аллан уверял, что Александра вовсе не была пациенткой, – в некоторой растерянности ответила Оливия. – Но я, конечно, еще спрошу. Мы до конца марта пробудем в Санкт-Морице. – Она сунула ноги в туфли. – У вас есть телефон – это номер моей секретарши. Если я смогу быть хоть чем-то полезна, позвоните ей. Она мне передаст.
– Я очень признателен.
Оливия поднялась с дивана – пекинесы плюхнулись ей под ноги на ковер – и поправила шарф на парализованной руке. Мы с Норой тоже встали, и Оливия с обезоруживающей улыбкой, блестя глазами, сжала мою руку.
– Это было чистое удовольствие, мистер Макгрэт.
– Благодарить следует мне.
Мы все шагнули к двери.
– Еще кое-что, – сказал я.
Она остановилась:
– Слушаю вас.
– Как бы мне поговорить с вашей сестрой?
– Она вам ничем не поможет, – рассердилась Оливия. – Она и себе-то помочь не в состоянии.
– Она была замужем за Кордовой.
– И с первого до последнего дня просидела на барбитуратах. Вряд ли запомнила хоть что-то – ну, может, пару перетрахов.
Вот оно: под безупречной элегантностью мелькнула дочь полка.
– И все-таки беседа с ней была бы бесценна. Что она видела, что он за человек, как жил. Она же инсайдер.
Оливия, непривычная к возражениям, надменно воззрилась на меня в упор. Может, злилась, что даже спустя все эти годы при ней по-прежнему всплывает имя Марлоу.
– Даже если я дам адрес, она с вами говорить не захочет. Она ни с кем не видится, кроме горничной и дилера.
– Откуда вы знаете?
Оливия глубоко вздохнула:
– Ее горничная еженедельно приносит мне счета и докладывает о состоянии ее здоровья. Моя сестра не знает, что осталась без гроша, а за ее уход и наркотики уже двадцать лет плачу я. И если вас интересует, отчего я не устроила ее в «Бетти Форд», «Обещания»[80] или тот же «Брайарвуд» – уверяю вас, я устраивала. Одиннадцать раз. Без толку. Есть люди, которые попросту не желают трезветь. Реальность им не нужна. Жизнь подставила подножку – им удобнее так и валяться носом в грязи.
