Томас Харрис - Ганибалл
– Нет, – ответил Крендлер.
– Я рассмотрел записи этой женщины, Старлинг, сделанные во время ее бесед с Ганнибалом Лектером, его письма к ней, и материалы, касающиеся их биографий, которыми вы меня снабдили, – начал Дёмлинг.
Услышав это, Крендлер вздрогнул и поморщился, а Мэйсон сказал:
– Доктор Дёмлинг подписал договор о неразглашении.
– Корделл даст ваши слайды на монитор, когда вам это понадобится, доктор, – сказала Марго.
– Сначала – биографии, вкратце. – Дёмлинг заглянул в свои записи. – Мы зна-а-а-ем, что Ганнибал Лектер родился в Литве. Отец его – граф, этим титулом семья владела с десятого века; его мать – итальянка весьма высокого происхождения, из семьи Висконти. Во время немецкого отступления из России несколько нацистских танков, походя, с дороги, обстреляли их имение под Вильнюсом, убив обоих родителей и большинство слуг. После этого дети исчезли. Детей было двое – Ганнибал и его сестра. Нам неизвестно, что случилось с сестрой. Главное, к чему я веду, – Лектер был сиротой, как и Клэрис Старлинг.
– Об этом я вам сказал, – раздраженно произнес Мэйсон.
– Но какой вывод вы из этого сделали? – спросил доктор Дёмлинг. – Я вовсе не предлагаю увидеть здесь сочувствие двух сирот друг другу, мистер Верже. Речь идет не о сочувствии. Сочувствие не имеет ко всему этому отношения. И милосердие тоже лежит в пыли, истекая кровью. Послушайте меня. Что дает доктору Лектеру общий опыт их сиротства? Да просто большую возможность ее понять и в конечном счете более успешно управлять ею, ее контролировать. Речь идет о контролировании.
Эта женщина – Старлинг – провела детство в приютах, и из того, что вы мне сообщили, никаких свидетельств, что у нее есть постоянные личные отношения с каким-либо мужчиной, не имеется. Она живет вместе с бывшей соученицей – молодой женщиной, афро-американкой.
– Похоже, тут секс замешан, – сказал Крендлер.
Психиатр даже не удостоил Крендлера взглядом: Крендлер был автоматически отвергнут.
– Никогда нельзя с уверенностью сказать, почему кто-то предпочитает жить вместе с кем-то еще.
– Это – одна из тех вещей, что сокрыты от нас, как говорится в Библии, – сказал Мэйсон.
– Старлинг, на мой взгляд, довольно аппетитна, если кто любит пшеничный хлеб с отрубями, – высказалась Марго.
– Ну, я-то думаю о том, что привлекает Лектера, а не ее, сказал Крендлер. – Вы же ее видели. Она холодная, как рыба.
– Неужели – как рыба, мистер Крендлер? – Марго это вроде бы показалось забавным.
– Ты что, думаешь – она извращенка, а, Марго? – спросил Мэйсон.
– Какого черта? Мне-то откуда знать? Кем бы она ни была, это ее сугубо личное дело, такое у меня впечатление. Я думаю, она – твердый орешек, пришла она к нам по делу, и выражение лица у нее было соответствующее, но я не сказала бы, что она холодная, как рыба. Мы с ней не очень много говорили, но вот что я из этого вынесла. Это ведь было до того, как тебе стала необходима моя помощь, Мэйсон, ты тогда меня выгнал – помнишь? Нет, я не скажу, что она холодная, как рыба. Девушке с такой внешностью, как у Старлинг, нужно держать дистанцию, и это должно быть написано у нее на лице, ведь все эти козлы западают на нее без разгона.
Тут Крендлер, хотя видел он только силуэт Марго, почувствовал, что ее взгляд задержался на нем слишком долго.
Как любопытно сочетаются все эти голоса в огромной комнате: старательный канцелярит Крендлера, педантическое блеяние Дёмлинга, глубокие, звучные тона Мэйсона, с мучительно отсутствующими взрывными звуками и то и дело дающими течь шипящими, и голос Марго – низкий и скрипучий, сквозь полусжатые зубы, будто она – норовистая лошадка, раздраженная попытками ее взнуздать. И все это – на фоне вздохов респиратора, помогавшего Мэйсону обрести дыхание.
– У меня есть соображения о ее личной жизни, основанные на ее навязчивой идее, на явном тяготении к отцу, – продолжал Дёмлинг. – Но об этом несколько позже. Итак, у нас имеются три документа доктора Лектера, касающиеся Клэрис Старлинг. Два письма и рисунок. Рисунок – это часы-распятие, которые он изобрел, находясь в спецбольнице. – Доктор Дёмлинг поднял глаза к монитору: – Слайд, будьте добры.
Откуда-то извне Корделл дал изображение поразительного наброска на высоко поднятый монитор. Оригинал был выполнен углем на грубой оберточной бумаге. Экземпляр, полученный Мэйсоном, был светокопией, все линии оказались сине-фиолетовыми, цвета свежей ссадины.
– Он попытался это запатентовать, – сказал доктор Дёмлинг. – Как видите, Христос распят на этом циферблате, и Его руки вращаются, указывая время, точно так, как это сделано на диснеевских часах с Микки Маусом. Это интересно потому, что лицо и упавшая на грудь голова – это лицо и голова Клэрис Старлинг. Он зарисовал ее во время их бесед. Вот фотография этой женщины. Как вас, Корделл, кажется? Дайте снимок, будьте добры.
Никаких сомнений – у Иисуса была голова Старлинг.
– Еще одна аномалия – руки Распятого пригвождены ко кресту сквозь кисти, а не сквозь ладони.
– Это очень точно, – вмешался Мэйсон. – Это необходимо – когда пригвождают к кресту, надо вбивать большие деревянные клинья именно в кисти, иначе руки срываются и начинают размахивать. Мы с Иди Амином выяснили это на собственном тяжком опыте, когда воспроизводили всю сцену во время Пасхи в Уганде. Так что наш Спаситель был пригвожден сквозь кисти рук. Все картины Распятия – неправильные. Результат неправильного перевода Библии с древнееврейского на латынь.
– Благодарю вас, – сказал доктор Дёмлинг не очень искренне. – Распятие здесь несомненно представляет разрушенный объект почитания. Обратите внимание – рука, служащая минутной стрелкой, стоит на шести и стыдливо прикрывает срам. Часовая стрелка стоит на девяти, или чуть сдвинута выше. Девять – совершенно четкая ссылка на традиционно упоминаемый час, когда Христос был распят.
– А если мы поставим шесть и девять рядом, то – обратите внимание – получим шестьдесят девять, цифру, традиционно упоминаемую в процессе социального общения, – не удержалась Марго. В ответ на возмущенный взгляд доктора Дёмлинга она расколола в кулаке два ореха; скорлупки с треском полетели на пол.
– Теперь возьмем письма доктора Лектера к Клэрис Старлинг. Корделл, не дадите ли их на монитор? – Доктор Дёмлинг достал из кармана лазерную указку. – Вы можете видеть, что почерк – четкий, каллиграфический; самопишущая ручка с прямоугольным пером; письмо настолько ровное, что кажется – пишет машина. Такое письмо можно видеть на средневековых папских буллах. Почерк очень красивый, но ненормально ровный. Ничего спонтанного. Лектер все планирует. Первое письмо он написал вскоре после побега, во время которого убил пять человек. Прочтем текст:
"Итак, Клэрис, ягнята теперь молчат?
Вы обещали сообщить мне, если они перестанут блеять, и я хотел бы это сообщение получить.
Вы вполне можете поместить объявление об этом в любой крупной газете – «Таймс» или «Интернэшнл геральд трибюн», первого числа любого месяца. И в «Чайна мэйл» тоже, так будет еще лучше.
Меня вовсе не удивит, если Ваш ответ будет «и да, и нет». Ягнята теперь на некоторое время замолчат.
Однако, Клэрис, Вы не вполне верно судите о себе.
Фемида недаром слепа, и весы ее колеблются постоянно. Вам придется вновь и вновь выпрашивать у судьбы это благословенное молчание. Потому что Вами движет чужая беда: Вы видите чужую беду, и это заставляет Вас действовать. Но чужие беды нескончаемы, они существуют вечно.
Я не собираюсь наносить визит Вам, Клэрис. Мир для меня более интересен, пока в нем есть Вы. Ожидаю той же любезности и от Вас…
Доктор Дёмлинг подтолкнул повыше к переносице очки без оправы и откашлялся.
– Это – классический пример того, что в своей недавно опубликованной работе я определил термином «авункулизм»… Этот термин уже широко упоминается в специальной литературе как «авункулизм Дёмлинга». Возможно, он будет включен в справочник «Диагностика и статистика». Для неспециалистов это явление можно выразить через следующее определение: «деяние, дающее возможность представить себя в качестве заботливого покровителя, с целью осуществления собственных планов».
Из записей, касающихся этого дела, я заключаю, что вопрос о блеющих ягнятах относится к опыту, пережитому Клэрис Старлинг в детстве – к забою ягнят на ранчо ее приемных родителей в Монтане, – сухо и педантично продолжал доктор Дёмлинг.
– Это бартер, – сказал Крендлер. – Она меняла сведения о себе на информацию Лектера. Он что-то знал о серийном убийце Буффало Билле.
– Второе письмо, семью годами позже, на первый взгляд выглядит письмом утешения и поддержки, – сказал доктор Дёмлинг. – Он поддразнивает ее упоминаниями о ее родителях, которых она, по всей видимости, глубоко чтит. Он называет ее отца погибшим ночным сторожем, а мать – горничной. А потом наделяет их самыми высокими качествами, какие она только может себе представить, она верит, что эти качества у них действительно были. Затем он приводит их в качестве объяснения неудач в ее собственной карьере. Речь здесь опять-таки идет о снискании расположения, о контролировании.
