Вячеслав Энсон - Эра беззакония
Он попрощался с генералом. Позвонил на вокзал, заказал билет на вечерний поезд.
Дома собрал чемодан. Удивился, как мало у него личных вещей. Хотел поцеловать на прощание Валентину, но она даже не повернулась на своем диванчике. Вышел, закрыл ключом дверь.
Чуть не умер от мысли о том, что открывать ее – не придется.
Момент истины
16 декабря, пятница
Шестнадцать ноль-ноль.
Калмычков заканчивает рабочий день по новому месту службы. Москва, МВД, Департамент Уголовного розыска, Управление, которое теперь полноправно возглавляет Бершадский.
Калмычков – начальник отдела, созданного специально под него. Приличный кабинет. «Ауди» на стоянке. Старенькая, но с «мигалкой». Четыре человека подчиненных. Больше и не надо. Главное, начальник всего один. Подчиняется генералу Бершадскому. Тот в фаворе. Выбил для Калмычкова все, что обещал. Даже квартиру в только что сданном доме. Позавчера ездил смотреть. Нанял бригаду. Закончат отделку, и можно заселяться. Трешка на Нахимовском. Свободная планировка. Небо и земля с их купчинской «хрущебой».
Суета затягивает пустое зеркало души. Словно ряска – загнившее озерцо. Вроде жизнь…
Дела на сегодня кончились. Можно «убыть», и никто не спросит: «Куда вы, Калмычков?..» Он не торопится в гостинницу. Сидит и рисует кружочки.
Заверещал мобильник. Питерский. Носит два телефона. Для звонков из «этой» и «той» жизни.
– Пиши быстрее! – услышал голос генерала Арапова. – Потом поздороваемся. Готов?
– Готов, Серафим Петрович!
– Станция…. Восемь километров от Твери. На твой бывший рабочий телефон отзвонился самоубийца. Уборщица как раз пыль гоняла. Сняла трубку, услышала: «Важно!»… Побежала к Перельману. Тот, записал разговор и мне доложил. Слушаешь?
– Слушаю, товарищ генерал.
– Твой подопечный в дачном поселке при этой станции. Просит помочь. Беда с ним. Подробностей не знаю. Адрес: улица Железнодорожная 31. Лети! Звонок был пятнадцать минут назад. Щербаки вряд ли слушают твой телефон. Все равно, торопись. Не знаю, кому еще Перельман докладывает. Кстати… Позавчера поступила ориентировка. Из Московского ГУВД. Какой-то бомж признал в участке фоторобот нашего самоубийцы. Сообщил, что он едет по Октябрьской дороге в товарняке, с неким табором. Москвичи нам отработали по старым запросам. Вот здесь Щербак мог перехватить. Слушаешь меня, Коля?
– Да! Сейчас, выезжаю… – ответил Калмычков.
– Будь осторожен! Со Щербаком пересечешься – что делать станешь? До последнего патрона?.. Так не пойдет…
Тебе наш друг телефон диктовал? В первую поездку… Хорошо, что не забыл. Ты езжай, в форме и с табельным. А я подмогу организую. С этого номера. По дороге они тебя вызвонят. Тогда и Щербака встретить не грех. Езжай, Коля. Удачи!
Калмычков достал из сейфа пистолет, запасную обойму. Надел пальто с новыми полковничьими погонами. И поехал.
В жизни появился смысл.
Дорога плохая. Местами перемело. Залитый реагентами асфальт покрылся жидкой кашей, летящей из-под колес попутных и встречных машин, залепляюшей стекло и фары. «Дворники» не справляются. Видимость – ноль!
Он гонит. Старается гнать. Фары встречных машин, сливаются в сплошную стену света. «Сколько вас…» – матерится, не находя пространства для обгона.
«Если Щербак продолжает слушать телефоны, то из Питера сейчас летит в Тверь машинка с людьми. Ей ехать пятьсот километров, а мне – двести. Хорошая фора. А если она летит из Москвы? Сколько меня обогнало? Пять-шесть. Не больше. Надавим гашетку!»
Проезжал Клин, когда вышли на связь помощники, обещанные генералом Араповым. Договорились ждать друг друга у поста ГАИ перед Тверью. Калмычков приехал к посту раньше. Успел выкурить сигарету, когда позади его машины притормозил здоровенный джипяра, черный, как сама ночь.
Вышли двое. Он ожидал братковского: «Привет, полкан…», но мужики оказались бывшими военными. Четко представились, доложили: «Пять человек, считая водителя. Пистолеты, шесть «АКМС», гранаты, две «Мухи». Связь – комплект раций. Приказано выполнять ваши распоряжения. Выйдете из строя – мочить всех».
– Толковый приказ, – согласился Калмычков. Попросил показать, как пользоваться связью. Импортные рации, черт бы их побрал.
Дальше поехали колонной. К девяти вечера, отыскали станцию и маленький дачный поселок при ней. На подъезде Калмычков велел джипу остановиться. Выключить фары и ждать команды. В поселок поехал один.
На километровую улицу – четыре тусклых фонаря. Что под ними разглядишь? Он врубил дальний свет и, торя колею по переметенной дороге, двинулся в глубь поселка. Единственная улица, не заблудишься. Справа, за лесопосадкой, проходит железная дорога. По левую руку – дома за заборами. В одну линию. Кое-где из темноты проглядывают дачные постройки второй и третьей линии. Для проезда к ним оставлены проулки. Бесполезные зимой, сугробы по пояс. Лишь узкие тропки уходят куда-то в темноту.
Большая часть домов – летние дачи. Сейчас в них пусто и холодно. Подъезды к ним завалены снегом. Есть и старожилы – простое деревенское жилье. Эти домики поменьше, посерее, привычной среднерусской архитектуры. В них светятся окна. И дорожки к калиткам расчищены.
Дом № 31 – из деревенских. Калмычков проехал мимо него и остановился в сотне метров. Мотор не заглушил.
Проверил связь, пистолет переложил в карман. Вышел, огляделся.
Тихо. Ничего настораживающего. Пошел к калитке. Следов чужих шин на дороге нет. Снег не тронут. Нащупал крючок и открыл калитку. Огляделся. Тропинка к дому почищена, но припорошена слоем свежевыпавшего снега. В доме – люди. Горит тусклый свет и работает телевизор.
Домик маленький, в четыре окошка. Бревенчатый, под ветхой вагонкой. Вход через веранду, прилепленную справа к основному строению. Постучал в растресканную дверь. Никогда не работал в деревне, поэтому вздрогнул, когда слева от него, в оконце основного дома, зажегся свет. К стеклу приникло чье-то лицо, стараясь ладонями отгородиться от лампочки и разглядеть в темноте пришельца. Калмычков повернулся к окошку.
«Там милиция…» – донесся удивленный детский голос.
Через минуту свет включили на веранде, и сквозь дверь мужской голос спросил: «Что надо, в такую позднотень?»
– Откройте, пожалуйста! Я из милиции… – сказал Калмычков.
Лязгнула защелка, немного приоткрылась дверь. В проем высунул голову пожилой мужчина.
– По нынешним законам милиция должна с ордером ходить, – выговорил он Калмычкову, вглядываясь в его лицо и погоны. Но пригласил: – Заходьте.
С веранды, через маленькую прихожую, прошли в кухню, потом в комнату.
На диване сидела немолодая, полная женщина и девочка лет двенадцати. Худенькая и испуганная.
– Здравствуйте. Полковник Калмычков. Из Москвы. Зовут меня – Николай Иванович. – Он без приглашения сел на стул, благо пара их стояла у печки. – Что интересного хотите мне рассказать?
Хозяева молчали, разглядывая незваного гостя. Может, они «ни при делах?» Генерал назвал только адрес.
– Понимаете, зачем я приехал?.. – спросил Калмычков. В ответ – тишина. – Как ваша фамилия, как зовут хозяина и хозяйку? – затормошил их Калмычков.
– Тимохины… – пробурчал хозяин. – Тимохины, Павел Федорович и Татьяна… Петровна, да Петровна… Дочка наша младшая – Вероника.
– Красивые имена у тверских девчонок, – сказал Калмычков. – Я хочу узнать про чужого мужчину, который появился сегодня. Он звонил от вас. Где он?
– Рассказывай уж, дуреха, раз вляпалась. Небось, беглый какой… Целый полковник приехал.
Девочка теребила подол платьица и молчала.
– Да что вы! Никакой он не беглый, – успокоил их Калмычков. – Наш человек…
– Ничего и не ваш! – встрепенулась девочка. – Он сказал, что приедет милиция, или кто-нибудь еще. Но разговаривать можно только с Калмычковым. Остальные – чужие. Какой же он ваш?
– Документик поглядеть можно? – спросил Павел Федорович. Калмычков показал удостоверение.
– Дяденька говорил: Калмычков приедет из Питера… – недоверчиво поглядела на него девочка.
– Меня перевели в Москву. Десять дней назад. Он этого не знал. Расскажите по порядку, – попросил Калмычков.
– Дочка его встретила у нашей калитки… – начал Павел Федорович, но девчушка оборвала.
– Не так! Его под утро с поезда сбросили. Это все знают! В школу шла, кровь на снегу видела. До метели. Говорят, он полз по улице и в двери стучался, где собак во дворе не было. Весь поселок перебудил.
– И что, пустил кто-нибудь? – спросил Калмычков.
– Жди! Пустят чужого… – хмыкнул Павел Федорович. – Только такие дурехи, как наша.
– Не перебивайте! – обиделась Вероника. – Конечно, никто бомжа не пустит. Одежда порвана, сам в крови, в синяках. Видели бы его!.. Но он не бомж. Опять сбили!.. Утром я кровь на снегу видела. В школе девчонки рассказали, что он в двери стучался. А после обеда иду домой… Нет, сначала к Ленке ходила… В общем, темнеть уже начало. Подхожу к нашей калитке, он сидит. Спиной об забор уперся и смотрит. Мне кажется – не бомж… Лицо в синяках, но не обросшее… Знаете, бомжи и летом с бородами.
