Дженнифер Ли Кэррелл - Шифр Шекспира
Я уже закончила осматривать первую и вторую стены, но не нашла ничего, что напомнило бы о Лире. Может, его вовсе не изобразили — в конце концов, это был побочный сюжет. Я обошла угол и принялась за третью стену.
Сбоку, у мраморного камина, стоял столик. Я нырнула под него и застыла на месте. Лунный блик, упав на темный холст, высветил две людские фигуры, прильнувшие друг к другу посреди пустоши и ненастья, — старика и юноши с ангельским лицом. Со стороны за ними наблюдал, притаившись в тени дерева, еще один юнец — с перекошенным от злобы ртом и неистовым взглядом.
— По-моему, я его нашла.
И что теперь мне с ним делать?
Шекспир указывает путь к истине. В парадной Шекспир указывал на слово «тень».
Я осторожно тронула тень пальцем, обвела ее контуры, но ничего под холстом не почувствовала.
— Такая же есть с этой стороны камина, — заметил Бен.
И верно: справа висела картина-двойник, но выражения лиц на ней были утрированы до карикатурности. Ночное небо озарял проблеск молнии, отчего тень дерева стала глубже. Я снова дотронулась до нее одним пальцем и снова ничего не ощутила. Я нажала еще раз. Никакого эффекта. Надавила сильнее…
Щелк — и золотая розетка над холстом выскочила наподобие дверной ручки. Я взялась за нее, потянула на себя, и вся картина откинулась кпереди, обнажив темный проем между стеной и деревянной обшивкой.
Внутри, на узкой полочке, покрытый вековой пылью, лежал какой-то конверт, перевязанный полуистлевшей и выцветшей ленточкой.
33
Я вытащила конверт и развернула его. Обертка была как будто кожаная. В конверте лежали два сложенных листка. Я осторожно расправила первый — бумага оказалась на удивление гибкой, учитывая, сколько лет ей пришлось пролежать. Это было письмо, датированное ноябрем 1603 года и адресованное, если верить надписи на обороте.
«Моему сыну, Дост. сэру Филиппу Герберту, пребывающему с Его Величеством в Солсбери.
Дражайший сын мой.
Надеюсь, вы уговорите короля приехать к нам в Уилтон, притом со всей возможной поспешностью. Наш верный Шекспир тоже здесь — обещает порадовать новой безделицей под названием «Как вам понравится». После комедии король будет весел — самый счастливый миг, чтобы походатайствовать за сэра У. Рэли, судьба которого меня очень тревожит. Молю Господа о вашем благополучии, и да сподобит Он нас поскорее увидеться.
Ваша любящая матушка, М. Пембрук
За краткость не взыщите — писалось в большой спешке».
«Наш верный Шекспир». Я судорожно сглотнула, провела языком по губам, которые вдруг пересохли.
— Пропавшее письмо из Уилтона. — Мой голос куда-то пропал. — От Мэри Сидни Герберт, графини Пембрук, к ее сыну Филиппу в первые месяцы правления короля Якова, когда чума выгнала двор и актеров из Лондона. Слухи о его существовании ходили давно, но никто из ученых так его и не видел. Однако результат переписки известен: бедный сэр Уолтер так и остался в тюрьме, но Уилтон король посетил и увидел «Как вам понравится», после переименованную в «Двенадцатую ночь».
За окном оркестр исторг вопль ярости и агонии. Я трясущимися руками развернула второй листок поверх первого. Это тоже было письмо, но написанное другим почерком. Срывающимся голосом я прочла слова приветствия: «Самому сладостному из эйвонских лебедей…»
У меня ёкнуло сердце. Эпитет «Сладостный лебедь Эйвона» Бен Джонсон использовал в предисловии к первому фолио. Значит, у меня в руках было письмо, адресованное Шекспиру!
На самой громкой ноте музыка оборвалась.
— Ну что там? — спросил Бен.
— «Меня, долгое время носимого по волнам сомнения и беспокойства, прибило наконец к берегу…»
В соседнем зале что-то звонко треснуло, как трещит мебель. Мы замерли. В тишине послышались, затихая, чьи-то шаги.
— За мной, — сказал Бен, перебегая к дверям, сквозь которые мы вошли. Там он вытащил пистолет и дал знак спрятаться ему за спину, а сам прислушался. Под шум аплодисментов он протянул руку и толкнул одну из створок двери. Теперь полутемный зал был у него под прицелом.
— Сэр Генри?
Никто не ответил. Бен пошарил по залу фонариком.
Сэр Генри лежал посреди комнаты. На лице у него виднелся темный кровоподтек. Когда по нему скользнул луч, он застонал. Еще жив!
Мы мигом подскочили к нему. Он уже пытался приподняться на локтях. Помогая ему сесть, я вытащила у него из кармана батистовый платочек и приложила к порезу на щеке.
Бен подкрался к входной двери, но там никого не было. Вернувшись, он обратился к сэру Генри:
— Вы его разглядели?
Тот покачал головой.
— А где миссис Квигли?
Сэр Генри закашлялся.
— Я повел ее назад… — Он задыхался. — Мы возвращались, и тут…
— В комнату с Аркадией» — кивнул Бен в сторону дверей. Я пошла туда, складывая на ходу письма в конверт. Бен помогал сэру Генри брести следом.
Сквозь окно донеслись заунывные звуки прелюдии к «Генриху Пятому» с Кеннетом Браной в главной роли.
— Нашла что-нибудь? — хрипло спросил сэр Генри, беря у меня платок и отирая кровь с лица.
— Письма…
— Отдай их мне, — оборвал Бен. — И закрой тайник.
Я заартачилась:
— Мы же не…
— Думаешь, здесь они будут целее?
— Я не собираюсь их красть.
Бен выхватил у меня листки.
— Как хочешь, — съерничал он. — Тогда я украду. Теперь верни картину на место и пошли отсюда.
Я оглянулась на сэра Генри.
— Послушай его, — прохрипел он.
Я надавила на розетку, и живописная панель, щелкнув, захлопнулась, встав заподлицо со стеной. Справа виднелась высокая дверь, ведущая назад, к галереям. Бен, подойдя, тихо отворил ее. Внутренняя ограда галереи была здесь остеклена, и ее окна теперь поблескивали как лед — свет концертных огней проникал во двор, но коридор лежал в непроглядной тени. Вся внутренняя часть дома погрузилась во тьму, даже парадный зал напротив открытой части двора.
Куда пропала миссис Квигли? Страх свил меня по рукам и ногам.
— Не выходи на свет, — чуть слышно пробормотал Бен. И мы, держась темной внутренней стены, беззвучно припустили по коридору. Бен почти волок на себе сэра Генри.
Неподалеку от парадного зала нас остановил сильный стук в двери. Мы разом застыли. Когда миссис Квигли впускала нас, они оставались открытыми, и я не помнила, чтобы их запирали. В тусклом свете, пробивающемся с улицы, казалось, будто мраморный Шекспир скорчился от боли. Бен включил фонарь и пробежал лучом по залу. Тут-то я поняла, почему фигура Шекспира показалась мне согнутой: у подножия статуи на коленях стояла миссис Квигли. Потом я заметила шарф у нее на шее, другой конец которого был закреплен у Шекспира на руке, увидела, как странно наклонена ее голова, как посинели губы и выпучились глаза…
Всучив мне фонарь, Бен бросился освобождать ее от удавки. Я шагнула вперед, не отводя луча.
В двери снова забарабанили, теперь уже громче и настойчивее.
Бен, поддерживая женщину одной рукой, стал сдергивать шарф, но тот не поддавался.
Я передала фонарь сэру Генри, чтобы помочь Бену с узлом, и миссис Квигли соскользнула к нему в объятия, подняв облачко из белых перышек. Приглядевшись, я заметила у нее зеркальце на шейной цепочке.
— «Повешена, бедняжка», — произнес сэр Генри надтреснутым голосом. Световое пятно, в котором мне открылась эта нелепая пиета, задрожало и запрыгало. Мы наблюдали «Короля Лира» — тот миг, когда старый король находит Корделию и отчаянно старается уловить ее дыхание, поднося ко рту зеркало или пушинку. Но зеркало не туманилось, пушинка не шевелилась. «Нет жизни, нет!»[39]
Опять забарабанили в дверь, но вскоре стук оборвался, и вслед за тем в скважине заскрежетал ключ.
Бен поднял голову. Бледный ужас у него на лице уступил отчаянной сосредоточенности. Уложив миссис Квигли на пол, он вскочил и потянул меня назад в коридор.
— Живо! — выпалил Бен. Подставив сэру Генри плечо, он погнал нас обратно по галерее. В тот самый миг входная дверь распахнулась.
Я почти не помнила, как мы поднимались по ступенькам в поисках миссис Квигли, а Бен, оказывается, подмечал все вокруг. Он вывел нас к лестнице, и очень вовремя: позади в коридор хлынул свет. Закричала женщина.
Пока над нами по галерее грохотали шаги, мы кружили по лестнице, устремляясь все ниже и ниже. Женщина перестала кричать и пронзительно зарыдала, а потом резко стихла.
Мы высыпали в сводчатый зал на первом этаже — тот, что когда-то служил главной прихожей. Одна застекленная дверь вела отсюда во двор, а другая, еще более громоздкая, открывалась на лужайку. В темноте бледной лентой вилась галечная тропка — призрак большой дороги, по которой некогда возили сюда Шекспира.
