Дженнифер Ли Кэррелл - Шифр Шекспира
Если взять начальные буквы, выйдет «LSPS». Я, должно быть, произнесла их вслух, потому что Бен тут же возник у меня за спиной.
— Лиспс. Или лишпш. Либо он шепелявил, либо был кастильцем по происхождению. Может, это мы и должны были разузнать? То, что Шекспир — испанец?
Я подавилась смешком.
— Некоторые утверждают, будто он написал все книги Сервантеса, а другие, наоборот, твердят, что Сервантес был Шекспиром.
— Так вот как он сочинил «Карденио», — философски заметил Бен. — «Дон Кихот» был просто черновиком.
— Кто «он»? За кого болеешь — за Шекспира или Сервантеса?
— Какая разница, если это, возможно, был один человек? Вот, посмотри лучше. — Он сунул мне в руку программку.
Озаглавлена она была так: «Борнмутский симфонический оркестр приглашает на музыкальный вечер "Посвящение Шекспиру"».
— Бродвейское попурри — это понятно, — произнес Бен. — «Вестсайдская история», «Целуй меня, Кэт», «Фантастикс», «Парни из Сиракуз»… Но зачем они играют оркестровки Принса и «Радиохэд» из киношек База Люрманна?
В стороне от нас миссис Квигли заливалась об очередной картине, изображавшей Филиппа Сидни на руках друзей, выносящих его с поля битвы. Его кираса при этом блестела как новенькая, а кружева на воротнике были без единого пятнышка — есть чему удивиться, учитывая, что поэту только что раздробило бедро мушкетной пулей.
ЖИЗНЬ, ТЕНЬ, ФИГЛЯР, СЦЕНА.
Я наморщила лоб, приглядываясь к выбитым в камне словам. Подошла ближе. Буква «L» в слове «Жизнь» сохранила следы золотой обводки.
— Эту статую раскрашивали? — оборвала я рассказчицу.
Миссис Квигли порывисто обернулась.
— Нет, дорогуша, не саму статую. Каррарский мрамор хорош сам по себе. А вот буквы когда-то золотили. Несколько лет назад их изучал реставратор. У меня где-то хранится компьютерная реконструкция того, как они выглядели. — Подойдя к конторке в противоположном углу, она пошарила в ящичке, и… — Ага. Вот она.
Мы обступили ее. На фотографии, отредактированной в «Фотошопе», большая часть текста была синего цвета, за исключением слов, набранных заглавными буквами, тех самых LIFE'S, SHADOW, PLAYER и STAGE. Они были красными, но некоторые литеры сияли позолотой.
— «L-A-R-Е», — озвучила я получившееся слово.
— Или «Е-A-R-L», если переставить буквы. «Граф». Это, разумеется, указание на графа. В роду Пембруков всегда любили анаграммы и головоломки. В особенности тот Пембрук, который установил статую в центре комнаты. К несчастью, его увлечения этим не ограничились. — Она покачала головой, словно коря пятилетнего сорванца. — Любил попастись на чужом поле, если вы меня понимаете. Когда же графиня отказалась крестить незаконного отпрыска фамильным именем, он переиначил свое и назвал бедняжку Август Ретхан (по фамилии матери — Хантер) Ребкумп. Хорошо хоть, первое имя не тронули, правда, по мне — с «Августом» ребенку тоже нелегко сжиться. — Миссис Квигли помрачнела. — Некоторые гиды утверждают, что здесь зашифровано слово «R-E-A-L», то есть «царственный» в переводе с французского. Однако графы никогда не претендовали на трон. Да и королевскими замашками не отличались, во всяком случае, по меркам того…
— Лир! — выпалила я. — Из букв можно сложить слово «Лир»!
— О-о! — протянула миссис Квигли. Ее молчание эхом разнеслось по комнате. — Действительно, можно и так: «L-E-A-R». Как в «Короле Лире». Это мне в голову не приходило.
— У графа есть экземпляр первого фолио? — обрушился сэр Генри на бедную женщину. Та поморщилась:
— Боюсь, мне нельзя это обсуждать. В свете недавних событий, да и вообще. Впрочем, архивариус будет рад вам помочь, если позвоните на неделе.
— А разве… — пробормотал сэр Генри.
— Он указывает на «Тень», — тихо сказал Бен мне на ухо.
Оглянувшись на статую, я поняла, что он имеет в виду. С книгой это было трудно соотнести. Другое дело — искусство, особенно скульптура.
— В доме есть изображения Лира? — спросила я у экскурсовода. — Или еще каких-нибудь шекспировских персонажей?
Миссис Квигли покачала головой:
— По-моему, нет… кроме этого, разумеется. Сейчас вспомню… Нет. Есть много картин на мифические сюжеты — «Дедал и Икар», «Леда и лебедь». Единственная серия картин на литературную тему, какая приходит на ум, иллюстрирует работу Сидни, не Шекспира.
Я замерла.
— А которую?
— «Аркадию». Эту книгу он написал для сестры, пока бывал здесь. Ее полное название — «Аркадия графини Пембрук».
— Она послужила источником для «Короля Лира», — сказала я, обращаясь к Бену и сэру Генри. — Повесть о старом властителе, преданном и ослепленном злым сыном-бастардом и спасенном добрым законным наследником.
— Тема Глостера, — прошептал сэр Генри.
Миссис Квигли озадаченно вертела головой, переводя взгляд с одного из нас на другого.
— И где, говорите, эти картины? — спросил Бен.
— Их держат в Кубической комнате — одном из палладианских залов работы Иниго Джонса. Нельзя сказать, что они создавались при Шекспире, но разница во времени все же невелика. Их выполнили по заказу — вдумайтесь! — Филиппа, четвертого графа Пембрука.
Одного из «непревзойденных братьев».
— Ведите же нас, добрая госпожа, — величаво напутствовал сэр Генри. — Вперед.
Мы отправились за ней по галерее в обход внутреннего двора — мимо императоров, богов и графов белого мрамора. Когда миссис Квигли впустила нас в маленькую комнату, увешанную живописью, сквозь оконные стекла, искрящиеся в лучах заката, донеслись отдаленные фанфары духовых, а следом — тихое тремоло струнных.
«Сон в летнюю ночь» Мендельсона.
Мы двинулись дальше, убыстряя шаг. Маленькая комната оказалась лишь началом длинной анфилады залов, где один превосходил размерами и убранством предыдущие, пока наконец нам не открылся последний, достаточно роскошный, чтобы принять короля или императора. В сумерках казалось, будто светлые стены повело под весом многочисленных гирлянд, букетов, лепных медальонов и четырехфутовых позолоченных нимф, на которые, верно, ушла вся добыча легендарных офирских рудников. Сверху смотрели портреты Пембруков и их современников. Почти всю дальнюю стену занял Ван Дейк. Каждый бархатный камзол, каждая пуговица, каждый блик на роскошных локонах дополняли портреты знатных щеголей в минуту славы.
— Четвертый граф и его потомки, — пояснила миссис Квигли.
Снаружи грянули аплодисменты. Выглянув из окна, я увидела створку летней эстрады, за которой скрывался оркестр. В сумерках все лица были обращены к дому. Вскоре хлопки стихли.
Пройдя в конец зала, миссис Квигли открыла двойные двери и проводила нас в маленькую комнатку позади. Посреди нее стоял стол с приборами георгианского серебра. Все золотое здесь как будто пустилось в полет: по белым стенам тянулись стилизованные перья, над дверями распластались орлы, кое-где выглядывали херувимы — младенческие лица среди пухлых крылышек. Миссис Квигли указала на потолок, и в тот миг, когда я увидела Икара в его вечном падении, а напротив — Дедала с невыразимым ужасом в глазах, в окна ударил медный рев прокофьевского «Ромео и Джульетты». Миг — и снова полилась тихая лиричная мелодия.
— Вот, — сказала миссис Квигли, указывая под окно. — Я никогда особенно пристально не рассматривала картины на тему «Аркадии», но начинаются они отсюда.
Меня так взбудоражили накал в музыке и роскошь перед глазами, что я их даже не разглядела — маленьких квадратных полотен, утопленных в деревянную обшивку стен на уровне колена.
— Боюсь, мне придется просить вас воспользоваться фонарем, — сказала она извиняющимся тоном. — И не светить лучом в окна. Сцену намеренно расположили на фоне дома. Освещение было подобрано специально для этого вечера.
Бен взял у миссис Квигли фонарик и включил его, а я опустилась на колени и подалась вперед. На переднем плане картины двое пастухов тащили какого-то юношу от морского берега. На заднем тонул охваченный пламенем корабль. Мачта у него накренилась, а на ней, как на боевом скакуне, восседал второй юноша со шпагой в вытянутой руке. Это была иллюстрация к прологу «Аркадии».
За первой картиной шла целая вереница — по всему периметру комнаты. Живописец так увлекся, что заполнил даже углы.
Сэр Генри расспросами и лестью выманил миссис Квигли в предыдущий зал и закрыл за собой дверь. В наступившей темноте я поползла на коленях вдоль стены, разглядывая дам в пышных золотых шелках и их рыцарей в серебряных доспехах. Дамы падали в обморок, рыцари яростно или смятенно (а иногда сочетая эти два чувства) схватывались на мечах. И все это время через подоконник меня захлестывал Прокофьев. В мгновения затиший я улавливала негромкие голоса сэра Генри и отвечающей ему миссис Квигли из соседнего зала.
