Страшная тайна - Алекс Марвуд
Дверь гостиной открывается, и появляется Роберт. Он почти не изменился за прошедшее время, только прибавилось седины на висках и пара мужественных морщин у глаз. Роберт всегда был похож на Джорджа Клуни. Он из тех, кто с возрастом только хорошеет – как и его жена. Я знаю, что они оба, должно быть, делали процедуры, чтобы остаться такими же, но у них хватило ума соблюдать границу, стареть красиво, а не пытаться совсем остановить время.
– Привет! – говорит он и закрывает дверь. Подходит и целует Руби в щеку, сжимает ее плечо. – Как ты? – спрашивает он заботливо.
– Я в порядке.
– Мне так жаль.
– Это не твоя вина, – отзывается она.
Он поворачивается ко мне. На мгновение протягивает руку, затем делает шаг вперед и целует меня в щеку.
От него пахнет сандалом и древесным дымом. Должно быть, они разожгли камин.
– Камилла, – произносит он. – Сколько лет, сколько зим.
– Да.
– Я так сожалею о твоей потере.
– И я о вашей тоже, – говорю я. В конце концов, за эти годы он видел Шона гораздо чаще, чем я.
– Вы обе, должно быть, ужасно устали после дороги.
– Нет, я в порядке, – отвечаю я.
– Я в порядке, – повторяет Руби и оглядывает последний дом своего отца.
– Я не ожидала увидеть Клаттербаков, – говорит Мария. – Думала, они остановятся в отеле.
– Не беспокойся, так оно и будет. Но они позвонили чуть раньше и пронюхали, что объявился Джимми. Подумали, что надо зайти и проведать его.
– О боже. Симона знает?
– Да. Настаивает, чтобы они с нами поужинали.
– Отлично, – бросает Мария, и между ними проскакивает что-то понятное лишь им двоим.
– До тех пор я сделаю так, чтобы они все не мешались под ногами. Имоджен сказала, что она сядет за руль.
– Хорошо, – говорит Мария. – Нам совершенно не нужен переполненный дом. Они должны отправиться в гостиницу.
– Не волнуйся. Он говорит, что у него есть какие-то дела в местном избирательном округе. Я не думаю, что они пробудут здесь долго.
– Отлично. Я правда думаю, что нам следует побыть в чисто семейном кругу, Роберт. До похорон.
– Джимми некуда идти.
– Да. Джимми. Хорошо. Мы должны присматривать за Джимми.
– Шон был бы доволен, – говорит он, и между ними снова будто что-то проносится.
Надо сказать, я удивлена. Мне никогда не казалось, что Джимми и Шон были близки – даже до того, как отец ускакал с женщиной Джимми.
– Так! – говорит Мария, поворачиваясь к нам. – Проходите на кухню. Уверена, Симона хочет вас видеть.
Моя последняя мачеха сидит за кухонным столом, улыбаясь, словно робот, и чистит брюссельскую капусту. Пугающе симпатичный темноволосый молодой человек – предполагаю, что Хоакин, – словно статуя, стоит у раковины, а маленькая девочка в розовом комбинезоне сидит на алфавитном коврике на полу и размахивает деревянным кубиком. На ближайшей ко мне стороне изображен утенок, а под ее пальцами зажата лошадка. Помню, у меня в детстве был такой же набор кубиков. Правда, не такой новый.
Еще одна сводная сестра – та, которую я никогда не видела. Эмили? Или Эмма? Боже мой, неужели я и правда не помню ее имя? Неужели я действительно настолько зациклена на себе?
Я улыбаюсь им всем и поворачиваюсь к Симоне. Сопливая Симона, Нытик, Верная Нимфа; прямые, как у чертовой Моны Лизы, волосы ниспадают в декольте. Я чуть не отшатываюсь назад, настолько велико мое удивление. Когда я видела ее в последний раз – сколько, пять лет назад или около того? – она была одной из тех жутко худых девушек, которые всегда плотнее запахивают одежду, чтобы скрыть свою синюшную кожу.
Симона выглядит так, будто увеличилась в два раза. Она вываливается из своего темно-синего платья; огромные грудь, живот и задница, которая не дает телу привалиться к спинке стула. Единственное, что осталось тонким, – это волосы. Линда тоже набрала – ходили всякие злобные разговоры о том, что она потеряла равновесие из-за своей дородности и именно поэтому упала с лестницы. Но и Клэр, и моя мама сейчас на три размера меньше, чем когда мы были детьми. Раньше я думала, что это как-то связано с отношениями, но мама не располнела с тех пор, как сошлась с Барни.
Симона поднимает глаза, когда я вхожу, и одаривает меня одной из своих водянистых улыбок.
– Брюссельская капуста, – говорит она и указывает своим маленьким ножичком на пакет с этими штуками. – На ужин. Подумала, что надо сделать это заранее. Они всегда требуют гораздо больше времени, чем кажется.
– Это из-за вырезания маленьких крестиков в основании кочанчиков, – говорю я. – Всегда вдвое больше времени уходит.
Она жеманно улыбается.
– Ваш отец любит маленькие крестики в основании кочанчиков, – сообщает она.
Я подавляю дрожь от очередного напоминания о существовавшей между ними близости. Ничего не могу с собой поделать. Мы с Индией помним Симону семилетней, она ходила за папой по пятам, как щенок спаниеля. Я до сих пор не могу поверить, что у них когда-либо были взрослые отношения.
Ее лицо сморщивается, и она поправляется.
– Любил, – говорит она и замирает на мгновение. – Он любил их.
Я сажусь. Протягиваю руку, чтобы коснуться ее руки, но она отшатывается, как будто думает, что я собираюсь напасть.
– Мне надо продолжать, – говорит она, и улыбка робота возвращается. – У нас ужинают девять человек.
– Могу я что-нибудь сделать? – спрашиваю я.
– Нет, – твердо отвечает она. – Все под контролем, главное, чтобы люди перестали наконец суетиться. Ты помнишь моего брата Хоакина?
– Джо, – поправляет молодой человек. Делает шаг вперед и протягивает мне руку. Ему, должно быть, уже девятнадцать. Больше никаких слизняков и собирания слюны в бутылку.
Руби смотрит на него, застыв. «Нет-нет, – думаю я. – Не смей запасть на него». Это будет… инцест? В любом случае отвратительно. Наши семьи и так ужасно переплетены, поколения пересекаются, крестные родители, лучшие друзья, сводные братья и сестры – и ужасная история. Моя мама – крестная мать Симоны. Есть в этом что-то извращенное.
– Я тебя помню, – говорит Руби Джо. – Ты тот мальчик с палкой, да?
Он моргает.
– Возможно. Не знаю.
– Ты всегда колотил палками по чему-то, – говорит она.
– Ах, да! – Он смеется, потом виновато смотрит на Симону. – Видимо, у меня был период, когда я все бил палкой.
– Конечно, был, – говорю я. – Ты несколько раз ударил меня по ногам.
Он ухмыляется.
– Я тебя помню. Ты повторяла «блин» через слово, и каждый раз, когда я ругался, мама говорила: «Кем ты себя возомнил? Милли Джексон?»
– Думаю, это случалось нередко.
– Да. Твое имя навеки высечено в моей памяти.
Руби говорит:
– Я помню,
