Страшная тайна - Алекс Марвуд
– Почему бы вам не найти его заранее в своем телефоне? – спрашивает Симона.
– Это можно сделать? – говорит Имоджен. – Что же ждет нас дальше.
– Да, смотрите. – Симона берет телефон Клэр и открывает браузер. – Видите? А вот Google. Вы можете найти мастеров маникюра в Борнмуте.
– Никогда бы не подумала, – говорит Клэр раздраженно. – Я слышала, что это можно делать на новых телефонах, но даже не думала, что у меня такой.
– О господи, – нетерпеливо вмешивается Шон, – неужели ты никогда не смотришь на эти штуки? Конечно, я купил тебе телефон с интернетом. У всего офиса такие!
– Я подумала, что он довольно громоздкий. Предыдущий был таким изящным и аккуратным. И тут такие крохотные буквы. Бессмысленная штука, чтобы писать эсэмэс. Но как тут платить? Мне теперь придет какой-нибудь ужасный счет?
– Это уже включено в твой тариф. Господи. Женщины! Ты что, ничего не читаешь?
– Это телефон, Шон, – говорит она тонким обиженным голосом. – Я знаю, как пользоваться телефоном.
– Я не верю в интернет, – произносит Имоджен.
– Это веяние будущего, Имоджен, – отзывается Мария. – Все газеты размещают свои материалы в интернете. У Чарли есть сайт. Разве ты не знала?
Имоджен выглядит ошеломленной, как будто ей только что сообщили, что ее муж подрабатывает стриптизером.
– Ну, это мы посмотрим, – говорит она.
– Ой-ой-ой, – Чарли изображает испуг, – старушка на тропе войны! Я скоро буду по уши в проблемах!
– В любом случае, – продолжает Клэр, – это не имеет значения. Мне придется ехать в город, искать салон, искать парковку и добираться до салона с коляской, а в таких заведениях не рады женщине с двумя малышами на буксире. У них никогда не бывает слишком много места. Это нехорошо, Шон. Собственно, это тебе не нравится, если мои ногти не в порядке. Хочешь, чтобы я появилась так на твоем ужине?
– Нет, – угрюмо говорит Шон.
– У меня идея! – восклицает Симона. Она с надеждой разглядывала джакузи с тех пор, как они приехали. Ей очень нравится перспектива провести все утро в гидромассажных потоках. – Почему бы нам не взять всех детей в джакузи? Это будет весело!
Она видит, как Шон и Линда обмениваются странным взглядом. Хоакин вскакивает на ноги, внезапно проснувшись, и рассекает воздух кулаком.
– Ура! – кричит он. – Вечеринка в джакузи!
Глава 25
– Бедная моя девочка! – Мария спускается по ступенькам на своих изящных каблуках и заключает Руби в долгие крепкие объятия. – Ты, наверное, измучена, – говорит она. – Как ты, дорогая?
Руби испускает всхлип, а затем что-то блеет, будто потерявшийся ягненок. Ее плечи дрожат, и я чувствую себя виноватой. Это, наверное, так легко. Если Мария может это сделать, то почему я не могу? Все, что нужно ребенку, – это обнять его и сказать, что все будет хорошо.
Клаттерсраки несколько секунд неловко мнутся на гравии. Надо не забыть позже рассказать Руби про их прозвище. Ей понравится.
– Мы привезли цветы, – говорит Имоджен, явно желая быть замеченной.
Мария кивает и подхватывает цветы одной рукой, не переставая обнимать Руби. Большие белые восковые тепличные лилии. Я думала, люди больше не приносят цветы на похороны. Уверена, что в объявлении о похоронах в Times было написано «никаких цветов». Клаттерсраки на мгновение застывают в замешательстве, явно удивленные тем, что не их приветствовали в первую очередь, затем направляются к дому.
– Роберт внутри, надо полагать? – спрашивает Чарли через плечо.
– Да, – отвечает Мария. – Они в гостиной. – Она поворачивается и снова обнимает Руби. – Милая, мне так жаль. Твой дорогой папа. Я знаю, как сильно ты его любила.
Я вижу, как плечи Руби напрягаются, затем она расслабляется. Она не намерена спорить. Потому что в этом вся суть таких отцов, как наш. Может, он и был дерьмовым отцом, но другого у нас не было. Я чувствую волну жалости к себе. Боже, какая жизнь сложная штука. Нам постоянно твердят о семьях и безусловной любви, но никто даже не представляет, насколько это сложно. Как сложны эти чувства. Как тесно соседствуют любовь и ненависть.
Через полминуты Мария отпускает Руби, гладит ее по щеке и сжимает ее руку. Затем она раскрывает свои объятия для меня, и, неожиданно для себя, я обнимаю ее в ответ. Мне всегда нравилась Мария. Из папиных друзей она была единственной, кто проявлял настоящую теплоту. Единственной, кто относился к нам как к людям, расспрашивал о нас самих, угощал нас напитками и мороженым, смеялся над нашими шутками. В один дождливый тосканский выходной, когда мне было восемь, а Индии десять, она научила нас играть в пинокль. Это было до того, как мама и папа разошлись, но уже после того, как они начали пропадать из дома, шипя под нос проклятия друг другу. После этого карточные игры стали для нас спасением. Я и по сей день могу порвать любого в «дурака».
– О девочки, – говорит она, – какой ужасный повод снова увидеться.
Она отпускает меня и забирает сумку Руби. Протягивает руку за моей, но я качаю головой.
– Проходите в дом. Там где-то есть чай. Уверена, вы не отказались бы от кусочка пирога.
– Как Симона? – спрашиваю я. Не потому что мне не все равно, а потому что знаю, что такое хорошее воспитание.
– Она… – Мария хмурится. – Господи. Думаю, она именно в таком состоянии, как вы ожидаете. Держится изо всех сил. Входите. Думаю, все уже здесь. Мы принесем чай и устроим вас. И полагаю, мне лучше выяснить, чего хотят Клаттербаки. Я знала, что они приедут рано, но не думала, что нам придется развлекать их через пять минут после их приезда. Ну, что ж. Сегодня явно именно такой день.
Она протягивает свою свободную руку и снова сжимает руку Руби.
– Как ты, милая?
Руби вытирает слезы рукавом.
– Я в порядке, – отвечает она тоненьким голоском, который свидетельствует об обратном.
– Дорогие мои девочки. Ужасно печальное время. Он обожал вас обеих. Вы ведь это знаете, правда? Ничто не делало его счастливее, чем его прекрасные дочери.
Руби снова всхлипывает, пока я поднимаю челюсть с пола. Именно так работает смерть. Я помню, как Джерри Адамс и Мартин Макгиннесс после смерти Иана Пейсли[9] проливали перед прессой потоки крокодиловых слез. Когда смерть витает в воздухе, нельзя говорить то, что думаешь на самом деле, по крайней мере до тех пор, пока тело не окажется в земле, а с тарелок не уберут канапе.
– Я тоже его любила, – говорит Руби и останавливается у подножия лестницы. Прячет лицо
