Возраст гусеницы - Татьяна Русуберг
— Мужик, — ухмыльнулся дядя и протянул мне непочатую банку.
Его грязноватые пальцы были поразительно длинными, словно имели дополнительную фалангу. Длинными и тонкими, как паучьи лапки.
— За встречу! — Дядя поднял банку, из которой пил до моего прихода, и приложился к ней, не дожидаясь меня.
Я тоже сделал глоток, чтобы хоть немного смочить пересохшее горло. Пиво оказалось противно теплым, но я хотя бы не рисковал подцепить кишечную палочку.
— Значит, говоришь, Матильда умерла? — Вигго с неожиданной силой смял пустую банку одной рукой и отправил алюминиевый блин в кучу мусора под столом. — Давно?
Я покачал головой. Сглотнул горький ком в горле.
— Шестнадцатого. Сентября. Она болела. Рак.
— Соболезную, — равнодушно сказал Вигго, взял с газеты одну из только скрученных сигарет и щелкнул дешевой зажигалкой. — Будешь? — Он подтолкнул ко мне портсигар, который, видимо, как раз начал наполнять.
— Не курю, — пробормотал я.
Вигго, прищурившись, разглядывал меня через дым, и все бесчисленные вопросы, которые я собирался ему задать, беззвучно рассеивались в воздухе сероватыми облачками.
— Ты знаешь, что вас разыскивали? — сказал дядя после длительного молчания. — Долго разыскивали.
— Нет. — Мне не пришлось разыгрывать удивление. — Мама ничего не рассказывала о прошлом. Сказала, папа погиб в аварии. А то, что у меня есть брат и сестра, вообще от меня скрыла. А я… Я ничего не помнил о том, что было до нашего приезда на Фанё. Мы теперь там живем, — пояснил я и поправился сбивчиво: — То есть жили… То есть…
— Фанё, значит, — протянул дядя и закашлялся.
«Еще бы, — подумал я. — Столько курить».
— Далековато вы забрались, — продолжил он, отдышавшись. — Так и думал, что она тебя враньем напичкала, твоя мать. Она вообще лживая была и изворотливая, как змея.
Я закусил губу. Хотелось защитить маму, но я не знал, что сказать. Она ведь и правда меня много лет обманывала. Всех обманывала.
— А кто нас разыскивал? — Я решил сменить тему. — Папа?
— Да все. — Вигго хохотнул, взмахнув рукой. С сигареты посыпался пепел. — Семья, полиция, соцслужбы. — Он скинул с дивана ладонью тлеющие искры.
Я оцепенел. В голове пронеслось видение из кошмара, ставшего явью: рассыпавшиеся по полу камушки, лестница, грохот падения, кровь. Но откуда они могли знать? И что могли сделать с пятилетним ребенком?
— А… почему полиция? — с трудом выдавил я, холодея сердцем. — Что мы сделали?
— Ты — ничего, — качнул бородой Вигго. — Это все Матильда. Она тебя похитила.
— По… Что? — Я выпучился на дядю, надеясь разглядеть на хмуром, заросшем бородой лице признаки того, что он пошутил, и не находя их.
— Похитила, — повторил он отчетливо, затянулся и выдохнул дым через нос. — Сбежала с тобой, бросив мужа в больнице и двоих детей.
В голове у меня все смешалось в какую-то несъедобную кашу, и как я ни пытался, не мог выцепить из нее ни одной связной мысли. Я стиснул руки и бессознательно начал выламывать пальцы до знакомого, успокаивающего хруста. Вигго, смутно различимый за висящим между нами дымным облаком, невозмутимо наблюдал за моими упражнениями.
— Но… — наконец хрипло вырвалось у меня. Я глотнул еще пива, чтобы смочить горло. — Но разве это преступление? Уйти от мужа. В смысле, конечно, мама нехорошо поступила, неправильно. Но чтоб полиция…
— Нехорошо поступила? — Дядя разразился сиплым, каркающим хохотом, качая лохматой головой. В бороде влажно поблескивали желтые кривоватые зубы, но глаза под тяжелыми надбровными дугами не смеялись. Совсем. — Нехорошо поступила? — с ненавистью повторил он. — Да она же Эрика погубила! Эта… — он пожевал губами, сглатывая ругательство, — все разрушила! Все. Семью. Дом. Бизнес. Жизнь своих детей. — Его неожиданно пронзительный, горящий взгляд, казалось, пронзил меня насквозь. — Вот и ты. Ты хоть понимаешь, чего она тебя лишила?
Я молчал. Не был уверен, что от меня ждут ответа. Да и слов у меня подходящих не нашлось бы.
— А Лаура с Мартином? — продолжал дядя, одним глотком высосав из банки остатки пива. — С детства по чужим семьям мыкались. Сестра твоя еще ничего, выправилась. Так она постарше была, когда все случилось. А у Мартина совсем крышу сорвало. Из дома постоянно сбегал, связался с какой-то шантрапой, в специнтернат загремел для пацанов, у которых с головой проблемы. — Вигго постучал пальцами с зажатой между ними сигаретой по виску, не обращая внимания на сыплющийся на плечо пепел. — И то хорошо, что не за решетку. Оттуда вышел — и пропал с концами. Даже сестра не знает, где он. Не удивлюсь, если прирезали его в каком темном переулке — так, как он жил.
Слова дяди поглотил звон в ушах, становившийся все громче. Перед глазами все плыло, комната качалась, как палуба «Меньи» в непогоду. Из желудка поднималась тошнота, наполнявшая рот вязкой слюной. Я уставился на нетронутый стакан с водой, надеясь, что, если буду смотреть в одну точку, на что-то плотное и неподвижное, головокружение уймется. Но стакан тоже размазался перед глазами в светлое нечеткое пятно, я сам размазался по этой продымленной насквозь комнате, как нестойкий принт на футболке, которую пропустили через стиральную машину.
— Ноа! Эй, парень, с тобой все в порядке? — Я почувствовал на плече чужую руку и внезапно снова ощутил свое тело, его физические границы.
— Я… мне… просто нужно в уборную, — удалось пробормотать мне.
— Это там. — Горящий кончик сигареты прочертил густой воздух невообразимо медленно, как в замедленной съемке. — Свет включается снаружи.
На деревянных ногах я вышел в коридор, побрел вперед в темноте, придерживаясь за стенку, пока не наткнулся на закрытую дверь. Нашарил выключатель и ввалился в крошечный санузел. Зеркало в мыльных пятнах. Раковина под ним словно обросла темным волосом — очевидно, дядя не утруждался ополаскивать ее после стрижки бороды или что он там делал. Пола не было видно из-под раскиданной повсюду грязной одежды и полотенец, источавших тяжелый дух плесени. Их тоже покрывала клоками темная шерсть — на сей раз, видимо, кошачья. Загаженный унитаз в желто-бурых потеках уставился на меня черным глазом-жерлом.
Я не выдержал. Пиво, выпитое на голодный желудок, рвануло вверх по пищеводу и стало извергаться из меня в мучительных горьких спазмах — я едва успел склониться над раковиной. Из носа и глаз тоже текло — теплое и соленое. Я закрыл веки, но под ними вспышками мелькало что-то: безвольная птичья тушка, белые перья, длинная шея, неестественно вялая и гибкая, будто лишенная костей.
Ноги подогнулись, и я рухнул на грязные тряпки под раковиной. Сжался в комок, подтянув колени к груди. Казалось, какое-то важное воспоминание вот-вот вырвется на поверхность из того погреба,
