Пионерская клятва на крови - Эльвира Владимировна Смелик

Можно убраться отсюда, сбежать. То есть, конечно, гордо удалиться, делая вид, что рядом никого нет, а тебе просто надоело сидеть всю дорогу на одном месте.

Генка так и поступил: соскользнул с сиденья, надеясь, что все получится, торопливо шагнул к проходу, повернул. Да и пусть, что девчонка страшная – он с ней и заговаривать не собирался – зато уж точно не станет цепляться, побоявшись, что Генка в ответ легко поднимет ее на смех. В любом случае лучше сидеть с ней, чем с этим умственно-отсталым быдловатым верзилой. Но то ли он запнулся сам, то ли здоровяк нарочно в последний момент подставил подножку. Еще и автобус некстати подпрыгнул на невидимой колдобине… В общем, Генка не просто упал, он пролетел вдоль прохода рыбкой. Хорошо, что успел подставить руки и не растянулся плашмя, ткнувшись лицом в затоптанный пол. Но теперь он стоял на четвереньках, и можно было не оглядываться по сторонам, и без того понятно: все это видели и, конечно, смеялись, кто тайком, кто открыто, показывали пальцем и говорили друг другу, какой он жалкий недотепа и неудачник.

– Э-э-э… – раздалось над головой, а перед глазами возникли ноги в чуть потертых кедах и слегка коротковатых, открывающих голые костлявые лодыжки джинсах.

Генка сразу догадался, что это вожатый Коля, который хотел позвать его по имени, но, само собой, не вспомнил, поэтому произнес почему-то показавшееся насмешкой:

– Мальчик! – поинтересовался: – Ты не ушибся? – И протянул Генке ладонь. – Давай руку, помогу встать.

Словно какому-то старику. Будто Генка настолько слабый и немощный, что сам не способен подняться. От досады и обиды защипало в глазах и заскребло в горле. Но не хватало еще расплакаться. Тогда останется только одно – провалиться сквозь землю.

– Не надо! – вырвался сам собой отчаянный и тонкий голос.

Генка подскочил, стараясь не смотреть ни перед собой, ни по сторонам, попятился, а оказавшись возле свободного кресла рядом с похожей на лошадь девчонкой, юркнул на него, наклонил голову, уставился на собственные сложенные на коленях руки. Но его и тут не оставили в покое.

– Белянкин! Гена! – Теперь уже не вожатый, а воспитательница. Опять примчалась с проверкой, наверняка подсмотрев имя и фамилию в списке. – Вот куда тебя с места понесло? Разве можно ходить во время движения. – А сама-то ходила! – С тобой все в порядке?

Генка кивнул не глядя, буркнул:

– Да.

Хотел еще добавить «Отстаньте!», но дальше бы непременно вырвалось «Я домой хочу! Отправьте меня домой! Не нужен мне ваш дурацкий лагерь!», и уже точно не получилось бы удержать распирающие горло всхлипы. Поэтому Генка крепко стиснул зубы, впился пальцами в колени.

– Белянкин – Поганкин, – долетели из-за кресла растянутые и довольно тихие, но не слишком, чтобы уж он-то непременно услышал, слова, а потом еще сюсюкающие: – Геночка-деточка, не ушибся, маленький?

Но его заглушило нарочито бодрое и громкое:

– А давайте, что ли, споем?

Опять этот вожатый.

Предложение особого энтузиазма ни у кого не вызвало, а Генку и вовсе разозлило, но Коля ничуть не смутился. Он все равно забрал с кресла гитару, накинул ремень на плечо, встал в проходе ближе к середине салона, пошире расставив ноги, словно моряк во время качки, ударил по струнам, лукаво и озорно улыбаясь, затянул:

Мы едем, едем, едем…

Но, пропев несколько первых строчек, внезапно умолк, а потом заиграл и запел совсем другую песню, ничуть не детскую, а вполне серьезную и по-настоящему походную. Про беспокойных и суровых людей с обветренными лицами, которые бродят по свету, про палатки и дым костра, про лавины и любимые книги, хранящиеся в рюкзаках, про рвущий горизонты ветер и манящие вдаль дороги[1].

Это оказалась и правда очень хорошая песня, и уже на втором куплете Коле начали подпевать. Сначала присоединилась пара голосов, затем их стало еще и еще больше. В основном, конечно, девчоночьи.

Ну что с них взять? Девчонки сами не свои до всяких выступлений, танцев и песен. И в улыбчивого неунывающего вожатого наверняка уже половина успела втрескаться. А тот и рад, старался произвести еще большее впечатление, втереться в доверие. Но в какой-то момент Генка вдруг осознал, что шевелит губами, пусть и беззвучно, что ему тоже хочется петь вместе со всеми.

Но он и слов не знал, и слуха у него не было. Он и в школе на уроках пения только чуть слышно гудел, боясь, что выбьется из общего хора и над ним в очередной раз посмеются.

Верзила позади тоже присмирел, правда, периодически принимался попинывать сиденье Генки. Но не так уж и сильно, терпеть можно. Тем более – Генка давно усвоил – если не обращать внимание на подначки, рано или поздно задире надоест. Но этот не сдавался почти до самого приезда. Хотя, может, ему настолько песни понравились, а петь он тоже не умел, поэтому на самом деле не Генку доставал, а просто неосознанно покачивал ногой, отстукивая ритм. Так часто бывает.

Глава 3

– Ребята, далеко не разбегаемся! – громко объявила Людмила Леонидовна, когда автобус остановился у ворот, над которыми красовалось выкрашенное ярко-синими буквами название лагеря и, само собой, легко узнаваемое изображение первого космического спутника. – Находим свои чемоданы и собираемся вон под тем деревом. – Она указала рукой на одну из торчащих за оградой березок. – Мы с Николаем Васильевичем тоже будем там стоять и вас ждать, так что не ошибетесь. А потом все вместе пойдем к корпусу.

Но, как оказалось, вещи с приехавшей гораздо раньше машины сгрузили еще не все.

– Кто-нибудь желает помочь? – окликнул проходивших мимо ребят стоявший в кузове молодой мужчина, или даже парень, в спортивном костюме.

– Ну я могу, – вызвался темноволосый и длинноногий, дремавший половину дороги мальчишка. Вроде бы его звали Паша. Повернулся к своему недавнему соседу, который и сейчас находился рядом. – Серый, идем?

Тот недовольно поморщился, но согласился.

– И ты давай, – уверенно распорядился темноволосый, отыскав взглядом здоровяка.

Удивительно, но он тоже не возразил, а Генка и сам не понял, как выступил вперед, выдохнул:

– Я тоже могу.

Будто его кто-то в спину подтолкнул. Но, конечно, сразу же напоролся на недоуменный оценивающий взгляд серо-голубых глаз.

– А ты чемодан-то сумеешь поднять?

Слова были вроде и обидные, но интонации не насмешливые и не презрительные, словно темноволосый и правда прикидывал