Безнадежный пациент - Джек Андерсон
– Что?! – вырывается у меня. – Погодите, это был розыгрыш?
– Нет! – удивленно улыбается Виллнер. – Почему вы спрашиваете?
Он смотрит с искренним недоумением, и тут меня осеняет. Я прокручиваю в голове его рассказ: философские паузы, скрывающаяся под улыбкой ранимость, плечи, поникшие под грузом тяжких воспоминаний. Я все это выдумал. Виллнер держался спокойно от начала и до конца истории, а я, ожидая увидеть в его глазах раскаяние или чувство вины, нашел в них то, чего там не было. Теперь я осознаю, что его интонация не менялась, голос не дрожал, а улыбка не сходила с лица.
– По-моему, вы не сильно переживаете из-за той истории, – замечаю я в надежде, что он возразит.
– О, я переживал, раньше, – счастливо улыбается Виллнер, подчеркивая, что все это в прошлом. – Я погибал, разваливался на куски. Я убил маленькую девочку, так случилось. Чувство вины причиняет физическую боль. У меня в голове было чертово осиное гнездо. Я не мог есть, не мог спать. Я рыдал, как маленький, или тупо пялился в стену.
Вспоминая себя прежнего, Виллнер недоуменно мотает головой. В это время я осторожно кладу руку на костыль, чтобы при первой же возможности тихонько пододвинуть им шприц поближе к себе.
– Представьте себе, мне повезло, – продолжает Виллнер. – Элизабет только начинала здесь работу, искала пациентов, которые помогли бы ей отшлифовать методику.
– То есть подопытных кроликов?
– Участников! – рявкает Виллнер. – Мы даже не платили! Опять же, отец заставил. Я вообще не хотел уезжать из дома!
Он улыбается своим воспоминаниям.
– Я поначалу испугался, когда она заставила меня сесть в кресло и отправила в тот самый дом. Ба-бах! Ба-бах! Ба-бах! Я снова и снова повторял те два выстрела и смотрел в глаза умирающей девочке. Порой я думал: так вот каково в аду! – Виллнер смеется, дивясь собственной наивности. – Но когда я прошел весь курс… я помнил каждую секунду, но теперь мои чувства превратились в ровную линию. Ни горя, ни радости, просто событие, которое когда-то произошло. Впервые в жизни я стал свободным! Ни вины, ни ненависти к себе! Это было чудо.
Виллнер вдыхает ночной воздух. От него настолько мощно исходит чувство внутренней гармонии, что в какой-то момент я прямо кожей ощущаю эти волны. Только сейчас я наконец-то разглядел этого человека и теперь понимаю, почему он, даже не задумываясь, делает со мной все, что прикажет доктор. Коделл не только спасла Виллнера, когда он находился на грани безумия, но и избавила от чувства вины. Он не страдает от того, что творил со мной, и, наверное, не смог бы, если бы даже захотел.
Я проглатываю остатки пива и передаю Виллнеру пустую бутылку.
– А вы не думали, – спрашиваю я одновременно с любопытством и возмущением, – что вам следовало бы испытывать чувство вины?
Виллнер мотает головой, добродушно улыбаясь, как будто мой вопрос его позабавил.
– С какой стати? Почему я должен взваливать на себя вину? Я уже не смогу извиниться и не смогу ничего исправить. А как насчет вас? Сколько еще вы намерены лишать себя счастья, чтобы доказать любовь к женщине, которой даже нет в живых?
Продолжая говорить, он отворачивается, чтобы убрать мою бутылку из-под пива. Я резко наклоняюсь влево и шарю костылем по земле, стараясь подгрести к себе шприц. Костыль елозит среди грязи и корней, задевая, но не сдвигая с места шприц, который слишком плотно засел в земле.
– Артур, вы и сами скоро убедитесь. Зависимость, скорбь, вина, которую нельзя искупить… Они лишены смысла. Это путь в один конец, тупик. Но когда вы от них освобождаетесь… О, Артур, это счастье! Понимаете? Я знаю, о чем говорю. Дайте ей шанс, и вы сами все увидите.
Виллнер начинает закрывать крышку, и в последней попытке я умудряюсь подгрести костылем шприц прямо себе на ладонь. Быстро хватаю шприц и поворачиваю иглой к Виллнеру. А он любуется звездами и даже не смотрит в мою сторону.
Я медленно выдыхаю и готовлюсь воспользоваться выпавшим шансом. Удар в шею, нажатие на поршень, упорная борьба, я зажимаю Виллнеру рот, пока он медленно теряет сознание.
Потом я опускаю глаза на шприц в руке, и у меня вытягивается лицо: в лунном свете в прозрачном цилиндре поблескивает янтарная жидкость. Там не транквилизатор, а антидот, которым меня приводят в чувство! Так называемое оружие совершенно бесполезно! Очередная моя попытка сбежать с треском провалилась.
– Скажите… – Я на мгновение задумываюсь, понимая, что шансов у меня не больше, чем кораблей, проходящих в темном далеком море. – Вам правда стало легче, когда вы все отпустили?
– О, вы не представляете насколько! – безмятежно улыбается Виллнер. – Вы и близко не представляете. Жизнь, свободная от чувства вины, боли и печали. Это же подарок! Поэтому я и позвал вас сюда. Чтобы объяснить, какое сокровище предлагает вам доктор…
Пока я молча размышляю над его словами, в голову приходит коварный план. Я упорно сопротивлялся доктору Коделл и всему, во что она верит, и теперь будет крайне подозрительно, если мое отношение резко изменится. Впрочем, сейчас я могу прикинуться перед Виллнером, будто его слова запали мне в душу, помогли задуматься о лечении. И если он, в свою очередь, сумеет убедить доктора Коделл, что я готов участвовать в терапии, тогда можно симулировать прогресс, счастье и в итоге полное восстановление.
Восемь с половиной километров открытого водного пространства. Сто семьдесят кругов в олимпийском бассейне. Пока я в состоянии проплыть лишь малую часть этого расстояния. И даже если я стану тренироваться изо всех сил, есть вероятность, что к тому моменту, когда я буду готов отправиться в путь, лечение доктора Коделл завершится.
Если она поверит, что мне лучше, подтвердит мое восстановление и выпустит с острова на месяц, на неделю… на час раньше запланированного срока, я смогу вернуться домой, сохранив хотя бы крохотный кусочек нашей жизни нетронутым.
Виллнер встает, помогает подняться мне, вручает костыли и ведет обратно. Верный обету, по истечении часа он вновь умолкает. По пути к себе комнату я изображаю задумчивость, как будто перевариваю слова Виллнера и постепенно проникаюсь ими.
Вынужден признать, это оказывается не так уж сложно. По правде говоря, при одной мысли о ложном согласии на терапию я чувствую едва заметное облегчение. Отчасти желание поддаться, пусть даже не по-настоящему, – как долгожданная возможность упасть без сил после месяцев бега на месте. Впервые за все мое
