Безнадежный пациент - Джек Андерсон
Я поднимаю несколько случайных фотографий и выкладываю перед собой веером, как игральные карты. Три похожих, но разных лица – вариации на заданную тему, обыгрывающие ключевые черты, в которые я когда-то влюбился до того, как они приобрели чужеродный элемент.
Откладываю в сторону эти три снимка и собираю остальные. Меня обманывали, оригинал наверняка спрятан в кабинете Коделл, и его нет среди этих подделок. Скорее всего, она исключила твою фотографию из этого набора, дабы заставить меня просмотреть каждый снимок и убедиться, что я не могу тебя узнать.
Просматриваю фотографии – первую сотню, вторую, третью, – а где-то на заднем плане крепнет подозрение, что настоящий снимок уже прошел через мои руки и я его пропустил, забраковал, положил к подделкам и ими же завалил сверху.
Проходят часы. Дрожащей рукой я бросаю последний снимок на кровать к остальным. Семьсот девяносто восемь улыбок. По моему окаменевшему лицу больше не катятся слезы. Я их уже выплакал. После всего пережитого я словно умер изнутри.
В дверь трижды громко стучат. Меня скорее ставят перед фактом, а не спрашивают позволения войти. Вскоре дверной проем заполняет мощная фигура. Виллнер терпеливо ждет, чтобы я последовал за ним.
Я вытираю рукавом глаза и поворачиваюсь к нему.
– Пожалуйста, – обессиленно прошу я. – Неужели этого недостаточно?
Виллнер не двигается. На долю секунды я невольно восхищаюсь. Когда одного лишь намека на применение силы достаточно и само воздействие даже не требуется, это внушает уважение. Наверное, так себя чувствуют дикие лошади, когда их объезжают: к ним приходит мрачное понимание, что при любом раскладе в итоге придется принять навязанный выбор и подчиниться наезднику. Разница между бунтарством и покорностью лишь в затраченном времени.
Я беру костыли и хромаю за Виллнером. После коридора с бюстами я готовлюсь поворачивать к лестнице на второй этаж, но, к моему изумлению, Виллнер идет прямо через атриум и дальше по коридору к выходу из здания. Вынув из кармана пиджака ключи, он отпирает двери. С тяжелым лязгом металлический засов отъезжает в сторону, двери на хорошо смазанных петлях плавно распахиваются наружу, впуская в здание волну прохладного осеннего воздуха. Виллнер улыбается, жестом приглашая меня прогуляться по саду.
Свежий ветер шелестит по аллеям кустов, холодный воздух наполняет легкие и пробуждает чувства. Виллнер ведет меня по дорожке до границы сада. Там на земле лежит темное покрывало.
– Она в курсе вашей затеи? – интересуюсь я.
Виллнер традиционно безмолвствует и останавливает меня у края покрывала. Я смотрю вниз и не сразу различаю в сумерках шотландскую клетку на пледе для пикника. Виллер жестом предлагает мне сесть и протягивает руку, помогая устроиться. Я долго на него смотрю, прежде чем позволить усадить себя на край пледа. И вот я сижу, неловко вытянув одну ногу и положив костыли рядом. Виллнер тоже усаживается.
Нас обдает порывом холодного ветра, мы смотрим на море за ангаром, на мерцающие огни далекого берега, на желтые маячки катера береговой охраны. Виллнер невзначай кидает взгляд на часы, а я поворачиваюсь к Призмолл-хаусу, быстро отыскивая глазами огромное круглое окно в кабинете доктора Коделл. Интересно, смотрит ли она сейчас сюда, стоя за темным круглым стеклом. Отчасти мне хочется, чтобы так и было.
– Ее там нет, – слышится раскатистый бас с характерным валлийским акцентом.
Онемев от изумления, я медленно поворачиваюсь к сидящему рядом человеку. Виллнер сидит по-прежнему глядя на океан, как будто не заговорил со мной впервые за все время.
– Я подумал, что нам не помешает побеседовать, – спокойно заявляет он. – С глазу на глаз. Как мужчина с мужчиной.
Глава 30
В следующие несколько секунд выражение моего лица наверняка напоминает гримасу сломанной марионетки: застывшая маска с отвалившейся челюстью. В голове нарастает гул, заглушая все остальные звуки, подобно гудку мчащегося навстречу локомотива. На пороге сознания теснятся, отпихивая друг друга, потрясение, обида, любопытство и еще десятки разных эмоций.
Ошеломленный нестройным хором совершенно разных переживаний, я выдаю первое, что приходит в голову:
– Вы из Уэльса?
С теплым, искренним смехом Виллнер достает из переносного холодильника бутылку и цепляет крышку за его край. Пара ударов ладонью – и крышка падает в траву.
– А вы решили, я из Англии? – Он протягивает мне пиво. – Большинство англичан думают так же.
Я смотрю на бутылку, покрытую капельками конденсата. В других обстоятельствах освежающее пиво прохладным вечером, да еще в столь живописном месте, доставило бы мне массу удовольствия, но от одной мысли принять что-либо из рук этого человека по коже бегут мурашки. Воображение рисует страшные картины, как Виллнер впрыскивает через крышку бутылки яд, желая отомстить за то, что папоротники в атриуме засыхают, пока он целыми днями таскается за мной.
Впрочем, учитывая, как важно доктору Коделл мое благополучие, и то, насколько Виллнер ей предан, следует предположить, что напиток безопасен для употребления. К тому же, захоти Виллнер меня отравить, он бы мог спокойно ввести яд прямо в вену.
Я беру бутылку и делаю глоток.
– А меня мама учила говорить «спасибо», когда тебе что-то дают, – замечает он.
– Как трогательно! А что она говорила о похищении людей? – парирую я.
Виллнер от души смеется. При исполнении рабочих обязанностей он словно каменный истукан, но в часы досуга – добрый весельчак, который в ответ на мою подколку заливается искренним смехом.
– Вот ведь язва, – качает головой Виллнер. – Знаете, Артур, кроме шуток, вы нам устроили настоящий кошмар.
Он запрокидывает голову и смачно вливает в себя пиво. Глядя, как жидкость медленно уходит из бутылки, я составляю свое первое впечатление от слов и интонаций Виллнера. Несмотря на прямолинейность, злости в его словах нет. Он будто рассказывает за столиком в пабе о тяжелой смене на работе, которую все равно очень любит.
Опустошив бутылку наполовину, Виллнер продолжает:
– Эта женщина из кожи вон лезет, чтобы вам помочь, а вы сопротивляетесь. Знаете, что я говорю себе каждый раз, когда вы выкидываете очередной фортель?
Виллнер делает паузу, ожидая, что я проявлю искреннее любопытство. Неужели не догадывается, что в этой ситуации условия диктует он? А может, просто не обращает внимания, что собеседник целиком в его власти? Мне остается лишь промолчать, и постепенно Виллнер принимает мой
