Мое лицо первое - Татьяна Русуберг
Я тупо моргала, пытаясь переварить услышанное. Генри? Полиция действительно считает, что англичанин мог бы…
— Бред! — Я тряхнула головой и сделала большой глоток из чашки. Мозгу срочно требовался сахар. — Зачем Кавендишу расправляться с моделью, которая приносит хорошую прибыль? Зачем дожидаться отлета Шторма в Данию, следовать за ним, потом самому же объявлять подопечного в розыск и устраивать спектакль… Нет, это из области фантастики!
— Знаете, какие самые распространенные мотивы преступлений? — Борг спокойно отхлебнул кофе. — Корысть, самоутверждение, ненависть, страх, месть, ревность. Вы знали, что Генри гей, Чили? Более того, он женат… Или замужем? — Коп ухмыльнулся, скривив губы. — А-а, кажется, правильно говорить состоит в однополом браке. Его кхм… супруг, известный дизайнер, примерно того же возраста, что Кавендиш — сейчас ему хорошо за сорок. А тут появляется Шторм. Молодой. Смазливый. Несчастный. Возможно, поначалу Генри питал к нему чисто отеческие чувства. Но потом…
— Дэвид — не гей, — я стиснула чашку в руках.
Борг гнул свое:
— Может, Генри застукал протеже со своим мужем. — Снова мерзкая усмешечка. — Или еще с кем. Может, Шторм вовсе не был таким скромником, каким хотел казаться. Вот благодетель и решил отплатить неблагодарному подопечному. Поверьте, ему бы хватило средств нанять исполнителя для этой цели. Хотя, возможно, удовольствие расправиться с мальчишкой самому…
— Да вы гомофоб! — Я с трудом подавила желание хорошенько пнуть копа по лодыжке. За такое ведь и посадить могут. Нападение на сотрудника при исполнении, блин. — Вот только, боюсь, весь ваш пыл пропадет даром. Дэвиду нравятся девушки. Поверьте, я знаю.
— Это вы утверждаете на основании мимолетного знакомства десятилетней давности? — Брови Борга выгнулись над очками.
Я почувствовала, как к щекам приливает жар. Гребаный панцирь! Я не смогла выдержать его взгляд и уткнулась глазами в свою чашку с разводами сливочной пены по краю.
— В прошлый раз я соврала. Мы с Дэвидом были близкими друзьями. Пусть недолго, но… Пожалуй, я знала его лучше многих.
— Насколько близкими? — В голосе Борга отразилось оживление.
— Можно сказать, — я потерла пальцем пятнышко на бумажной скатерти, — какое-то время мы встречались.
— Вот как? А Эмиль и одноклассники Дэвида утверждают, что у него никогда не было девушки.
— Эмиль?! — Я вскинула голову и уставилась в хмурые глаза за стеклами очков. — О, конечно! Эмиль с радостью вам о Дэвиде расскажет. Расскажет, что брат мочился в постель. Что его не загнать было в душ, потому что он боялся воды. Что его не заставить было сменить грязную одежду. Что он отказывался от еды. Что у него бывали припадки, когда он бился о стену головой или резал себе руки. Эмиль вам такое говорил?
Борг промолчал, но я поняла, что ему все это известно — если не от самого Эмиля, то из материалов старого дела. На суде Сюзанна и ее старший сын изо всех сил старались представить Дэвида неуправляемым подростком, склонным к истерикам и вспышкам необъяснимой агрессии.
— А Эмиль вам рассказывал, как он поступил с Дэвидом в свой день рождения? Нет? — Я почувствовала дрожь в голосе и сделала глубокий вдох. Успокойся, Чили. Это было давно. Это больше не повторится. — Эмилю исполнялось семнадцать. Он пригласил друзей. Родители специально оставили их дома одних. Ушли к родственникам и забрали близнецов. А Дэвид остался.
Меня начало потряхивать. Грудь сжималась, дыхание перехватывало. Я вцепилась в край стола, как утопающий цепляется за спасательный круг.
— Дэвид был в своей комнате на цокольном этаже. Эмиль с остальными тусовались наверху. Они напились. Может, было что-то еще, не знаю. Возможно, мне просто хочется, чтобы у них было что-то еще, потому что тогда можно хоть как-то объяснить…
— Вы имеете в виду наркотики? — Борг внимательно посмотрел на меня.
Я кивнула. Дышать стало тяжело, и я знала почему. И не могла с этим справиться.
— Они ввалились к Дэвиду в комнату. Предложили ему выпить, но он отказался. Тогда они попытались влить в него спиртное насильно. Дэвид как мог сопротивлялся. Его избили. Раздели. Вытащили на улицу. Был январь. Вы помните январь две тысячи восьмого?
Панцирь нахмурился, чуть качнул головой:
— Смутно.
А я никогда его не забуду.
— В тот год зима была необычайно холодная. Снег, ветер, шторма. Ночью температура падала до минус пятнадцати. При сильном ветре это ощущается как все минус тридцать.
Мне пришлось прерваться, чтобы смочить пересохшее горло глотком остывшего какао. Чашка стукнула о зубы — так тряслась у меня рука. Казалось, у бурой жидкости вкус ржавчины.
— Они отволокли Дэвида в сарай. Там в потолке торчал крюк. Винтермарк-старший ходил на охоту. На этом крюке он подвешивал туши косуль и оленей, чтобы спустить кровь. Они связали Дэвида и подвесили за руки на крюк. Потом тушили об него сигареты. Но было слишком холодно. Они замерзли и ушли в дом. Эмиль запер сарай.
Я знала, что мой голос дрожит, а дыхание сбивается, из-за чего удается произносить только короткие фразы. Но поделать с этим ничего не могла.
— Дэвид, наверное, понял… Понял, что может не дожить до утра. Он пытался освободиться. В сарае его отец устроил мастерскую. Там стояли рабочий стол и табурет на колесиках. Дэвид надеялся, что если сумеет раскачаться на крюке, то ногами достанет табурет и подтянет к себе. В конце концов у него получилось. Он снялся с крюка, использовал инструменты, чтобы разрезать веревку и разбить окно. Оно было совсем маленьким, но благодаря худобе Дэвиду удалось протиснуться наружу. В дом он, конечно, вернуться не мог. Он пришел ко мне.
Полицейский протянул руку через стол и подал мне чистую салфетку. Только тогда я поняла, что по лицу текут слезы. Я зло вытерла глаза. На бумаге остались черные разводы. Такие же оставила на моей душе та ночь.
— Даже не представляю, как Дэвид вскарабкался к моему окну — ведь комната была на втором этаже. Он постучал в стекло, и я проснулась. Сначала решила, что это сон…
Мгновение я боролась с изменившим мне голосом, но наконец снова смогла говорить.
— Он был весь белый. А губы посинели. И такой холодный… Как будто уже умер. И он не мог… Сначала не мог вымолвить ни слова. Мне нужно было
