Страшная тайна - Алекс Марвуд
– Именно так.
– Плохо, что она разговаривает с вами в таком тоне. Это неуважительно.
– Она не была такой, когда мы познакомились. Иногда мне кажется, что она сошла с ума.
Симона, похоже, допускает такую возможность.
– Я не знаю, стоит ли мне комментировать, – говорит она. – Ведь она ваша жена.
– Все в порядке. – Шон чувствует укол вины. – Прости. Не надо было тебя впутывать.
Симона спешит успокоить его.
– Ничего. Я никому ничего не скажу. Это же я начала разговор. Зря, конечно. Это не мое дело. Просто…
Он ждет.
– Если бы я была вашей женой, – говорит она тихим голоском, который понемногу слабеет, – я бы никогда с вами так не обращалась. Вы такой… а она, похоже, совсем этого не ценит.
– Я пашу как проклятый, чтобы у нее было все, что она хочет, а она, похоже, всегда недовольна.
– Вы так много работаете, – поддакивает Симона. А затем добавляет: – Может, вам разойтись?
Шон выпивает еще один глоток виски, затягивается сигарой. Она молча наблюдает за ним. «Она такая милая, – думает он. – Такая ласковая, нежная и добрая. Если бы я мог прожить свою жизнь заново…»
– Все не так просто. Развод… это тяжелая штука. Видишь, как Индия и Милли относятся ко мне. Их мать натравила их на меня, потому что так бывает при разводе. Мать получает детей, а отец остается в стороне. Я не вынесу этого во второй раз. Сейчас близнецы обожают меня. Не хочу, чтобы они возненавидели меня, как старшие девочки. Если бы не близнецы, все было бы по-другому. Если бы они не родились. Но теперь они у нас есть, и мы связаны ими на всю жизнь. Даже если бы мы разошлись. Это не так просто, когда у тебя есть дети. Я никогда не смогу с ними расстаться.
Он доволен собственным благородством. «Я хороший отец, – говорит он себе. – Индия и Милли могут не замечать этого, но я хороший отец».
– Кроме того, – продолжает он, – что станет с детьми, если они останутся с Клэр? Она их погубит. Ты же видела ее. Она безумна, как змея, в которую тычут палкой.
В памяти мелькает воспоминание. Он сидит на скамейке на набережной Темзы с Клэр и говорит то же самое о Хэзер. «Неужели это правда? – спрашивает он себя. – Неужели все женщины через какое-то время просто сходят с ума? Похоже, что в моей жизни точно. Сначала они меня обожают, но через некоторое время сатанеют. Мои жены, мои подружки. Это несправедливо. Очевидно, какую-то роль играет то, каких женщин я выбираю. Мария Гавила не такая, а Чарли Клаттербак женат девятнадцать лет, хотя он тот еще козел».
– В любом случае, – говорит он, – сегодня мой день рождения. Давай не будем об этом. Надо праздновать. Вот.
Он берет пластиковую вилку, накалывает на нее кусочек торта и подносит к ее рту.
– Съешь торт.
– Я не могу! – протестует она, и он замечает, что ее зрачки стали огромными.
– Конечно, можешь, – говорит он и придвигает десерт ближе.
Симона размыкает свои очаровательные губки и позволяет себя накормить.
Глава 23
В Йовиле начинается дождь. Проливной дождь, типичный для западной части страны, заволакивающий небо, которое не посветлеет до самого утра. Два часа дня, а все машины включают фары. Ненавижу январь. Примерно каждую милю ветер подхватывает машину и снова швыряет ее на фут правее. Мы перестаем разговаривать. Мне нужно использовать остатки мозга, чтобы мы доехали живыми.
Час спустя сумерки сменяются грозовыми тучами, и мы пробираемся по узким дорогам, на которых возникают белые указатели, ведущие в случайном направлении. Мы доезжаем до перекрестка, где все четыре знака указывают на Барнстапл, а спутниковый навигатор говорит нам, что мы находимся посреди поля. Руби выходит из своей комы страданий и смотрит в окно.
– Я помню это место, – говорит она. – Тебе сюда.
Я еду направо. Дорога сужается и становится однополосной колеей между огороженными склонами, которые поднимаются вверх и отрезают последний дневной свет. Огромные деревья свивают над нами голые ветви и образуют призрачный зимний туннель. Не могу представить здесь Шона. Я знаю, что он тут вырос, но он всегда тяготел к белым колоннам и палящему солнцу; к морю, в котором, по его собственным словам, можно было купаться, и ресторанам с террасами, где все прохожие могли видеть, что ты пьешь шампанское. Каждые двести ярдов склоны обрываются выездными дорожками, но в темноте не видно ни огонька. Никакой пригородной жути. Наверное, он вернулся, чтобы с гордостью взглянуть в лицо своему детству, показать всем, чего он добился. Остался ли здесь кто-нибудь из тех, кто знал его тогда, чтобы это увидеть, можно только догадываться.
В темноте за нами возникает машина. Намного больше нашей, со светодиодными фарами, которые пылают как тысяча крошечных солнц. Я поворачиваю зеркало, чтобы приглушить этот свет, и он приближается. Садится мне на хвост и рычит своим двигателем. Руби оглядывается через плечо.
– О, смотри, – говорит она, – козел.
– Ага, – отвечаю я.
Пытаюсь сосредоточиться на дороге впереди, но эти фары освещают наш салон жутким безумным свечением. Такое ощущение, что нас преследует дракон. Вопреки собственному желанию, я чувствую, что увеличиваю скорость, пока не начинаю бояться и того, что перед нами может возникнуть машина, и того, что меня могут бортануть сзади.
Еще один указатель вырисовывается в темноте. Орфорд. Реки здесь имеют односложные названия – верный признак древних поселений. Когда-то эти дороги проходили по холмам с унылыми пастбищами, ведя через непроходимые леса. Эти склоны образовались за тысячи лет, по мере того как дороги погружались все глубже и глубже в землю. Их никто не укреплял, они сами разрушались.
– Здесь, – говорит Руби. – Поверни направо.
Я торможу, включаю поворотник, и машина сзади оказывается в нескольких сантиметрах от того, чтобы протаранить нас. Он сигналит. И да, я уверена, что за рулем мужчина. Кто ж еще? Чертовы мужики: покупают большую машину и сразу же мнят себя владыками дорог. Он сдает назад, и я поворачиваю. Он поворачивает вместе с нами.
– Блин, – говорю я.
– Может, нам стоит пропустить его, – произносит Руби.
– Да, – отвечаю я и притормаживаю, чтобы найти, куда отъехать.
Он снова ревет двигателем у нас за спиной. Я поднимаю руку, чтобы оттенить зеркало заднего вида; свет настолько ослепителен, что я едва вижу дорогу впереди.
Слева появляется просека, и я въезжаю
