Брайан Форбс - Порочные игры
Но она не позвонила. Только написала несколько строчек своим детским почерком на листочке розовой бумаги с игрушечными мишками, какими пользуются школьницы: «Мой дорогой Мартин, я долетела благополучно. Мне очень жаль, что так получилось. Ты заслуживаешь лучшего. Порой я сама себя ненавижу и хотела бы быть другой. Я всегда буду тебя любить. Ты ни в чем не виноват, это все я, но поверь, я не хотела бы причинять тебе боль. Береги себя и занимайся тем, что тебе нравится. Софи». Какие-то слова были зачеркнуты, и, даже поднеся письмо к яркому свету, я не мог разобрать, что там написано.
Я позвонил домой, никто не ответил, только мой собственный голос из автоответчика, словно издевающийся надо мной. Я звонил, наверно, раз двадцать с одним и тем же результатом. Я не мог заставить себя поверить, что это конец. Когда я вернулся в Лондон, ее нигде не было. Я прошел прямо в спальню, но не обнаружил никаких признаков ее присутствия. Я словно вернулся в дом, где кто-то умер: покойника уже нет, но вещи, которых он касался, остались — и тоже кажутся мертвыми. В ванной я заметил просыпанную пудру на раковине, перекрученный тюбик зубной пасты, пустой пакетик из-под пилюль (на него особенно больно было смотреть — видимо, когда теряешь любимого человека, плотские воспоминания мучают больше всего).
Я обзвонил ее подруг из балетной школы, хотя понимал, что многие из них были бы только рады сообщить мне плохие новости (чего еще ждать от подруг?), но в класс она не возвращалась, и они ничего сказать не могли. Софи исчезла, как исчезают вещи из рук иллюзиониста: только что была здесь, совсем рядом, а теперь словно улетела на другую планету. Я побывал во всех домах, которые мы посещали вместе с Софи, но это оказалось невыносимо: каждый раз мне приходилось как-то объяснять, почему она не пришла. Я даже позвонил Генри, унизился — знал, что он с удовольствием скажет о Софи что-нибудь нелестное. Но вопреки ожиданиям он воскликнул:
— О, какой кошмар! Тебе, наверно, несладко сейчас.
— Еще бы!
— Мне очень жаль, друг. Я был уверен, что вы этакие Дарби и Джоан.[76]
— Я так беспокоюсь за нее. Как ты думаешь, кто бы мог знать, где она?
— Сразу и не сообразишь. Попробую что-нибудь выяснить. Я иногда встречаю ее старую подружку — как ее, Мелисса?
— Мелани.
— Правильно, Мелани. Позвоню ей, кажется, на работе у меня есть ее телефон.
— Правда? Попроси ее позвонить мне.
— Конечно. Голос у тебя действительно неважный. Может, встретимся? Как насчет ленча, завтра я не могу — скажем, в четверг?
При встрече Генри всячески старался развеселить меня, даже предложил пригласить двух подружек на вечер. Но мне было не до дурацких свиданий. Позже он сдержал свое слово и попросил Мелани позвонить мне. Но и здесь мои надежды не сбылись: Мелани была замужем, имела двоих маленьких детей и ничего утешительного сообщить не могла. Они с Софи разошлись, и она не имела представления, где ее можно найти.
Говорят, писатель может извлечь пользу из чего угодно. Это не всегда верно. Подчас жизнь бьет нас чересчур больно, и когда мы пытаемся выплеснуть эту боль на бумагу, то лишь снова и снова испытываем страдания. Из моей попытки написать рассказ, используя моменты нашего прощания в Барсаке, ничего не вышло. Кажется, я искал ее еще почти месяц, рылся в завалах памяти, стараясь вспомнить какой-нибудь эпизод, который мог бы все объяснить. Но мало-помалу принялся «собирать камни» для новой жизни. Встречаясь с девушками, я вскоре понял, что отношения с Софи изменили меня. И я теперь не способен на случайные связи. Я сошелся было с девушкой, научным работником, с которой познакомился в лондонской библиотеке, но очень скоро она получила работу в Брюсселе, а продолжать роман в разлуке оказалось для нас обоих не под силу. И в моей жизни наступил какой-то сумбурный, нелепый период, чем-то похожий на пустые годы юности, полные несбыточных ожиданий.
Вечно недовольный собой, я не находил себе места, хотя, по иронии судьбы, писательские дела шли успешно. Мой очередной роман стал книгой месяца и несколько недель фигурировал в списке бестселлеров.
После долгих уговоров я согласился принять участие в популяризаторских турах по крупнейшим городам и получил приглашение выступить на литературных завтраках. Свои заранее подготовленные речи я пересыпал шутками, охотно раздавал автографы сентиментальным матронам. Впервые после долгого перерыва ездил по Англии, порой не в силах избавиться от ощущения, что путешествую по незнакомой стране. Но вскоре и эта новизна путешествия по железной дороге иссякла.
Меня сопровождала добросовестная девушка — рекламный агент, которую буквально все восхищало. Когда мы вечером приехали в Абердин, одолеваемый усталостью и полный апатии, я набрался сверх меры и совершил на нее наезд, который она разумно обратила в шутку. Именно там я наткнулся на номер «Кантри лайф». Этот замечательный журнал, уделяя много внимания рекламе недвижимости и предметов искусства, в начале текстового раздела помещает также (всегда несколько неожиданно) фотографии будущих новобрачных во всю страницу. Так я узнал о том, что произошло с Софи, и о степени лицемерия Генри.
Подпись под фотографией гласила: «Объявлено о свадьбе мисс Софии Герберт, единственной дочери покойных мистера и миссис Стефен Герберт из Нортгэмптона, и мистера Генри Блэгдена, популярного молодого политика. Медовый месяц пара провела на Барбадосе».
Несомненно, именно Генри настоял на том, чтобы скромное «Софи» изменили на «Софию».
Сначала я испытал боль пополам с ненавистью, но постепенно ненависть к ним обоим взяла верх. Признаюсь, в ту ночь, когда я увидел этот журнал, я плакал в своем гостиничном номере. Кто-то, кажется Мориак, написал: «Так уж странно устроено наше сердце, что мы в ужасных муках расстаемся с теми, с кем жили без радости». В изначальной своей муке я убедился, что он прав. Лишь много позже я смог понять, что Софи вошла в мою жизнь в тот самый момент — единственный и неповторимый в жизни, — когда человек созрел для любви.
Глава 24
НАСТОЯЩЕЕ
Стоя у окна в «Тамблвид-отеле», зная, что я вновь недалеко от нее, что где-то там, посреди пустынного ландшафта, она спит в чьей-то постели, я снова и снова переживал муки прошлого. Я знал, как именно она спит, — свернувшись клубочком рядом с партнером, откинув вверх руку, словно для защиты. Я помнил также, как именно она занимается любовью — иногда требовательно и жадно, но чаще с притворной застенчивостью и неохотой, постепенно заманивая, капризно отводя губы, чтобы наконец дать волю пронзительному крику торжествующей страсти. В момент, предшествующий оргазму, она делала отметку на моем теле, как это делают животные на своей территории. Потом, когда я показывал ей раны, она все отрицала. «Это не я, ты, наверно, сам нечаянно поцарапался», — и смотрела на меня так, словно не имела никакого отношения к тому, что только что происходило. Иногда она требовала, чтобы я покинул ее в последний момент, и быстро переворачивалась на грудь, как будто только так мы в равной мере могли испытать наслаждение.
От давнишней невинности до сегодняшней неопределенности пролегла длинная дорога, по которой и сейчас приходилось путешествовать без карты. Я вспомнил всех мертвецов вдоль этой дороги, начиная с мнимого самоубийцы Генри, от которого и потянулся этот горестный след. Я знал, что все еще нахожусь на неизведанной территории, но мною двигало самое сильное, неодолимое чувство, превосходившее страх, — сексуальная любовь, толкающая человека на немыслимые, порой страшные поступки, любовь, способная затуманить рассудок и рано или поздно превратить любого в идиота. План, намеченный мною в Нью-Йорке сразу после того, как я обнаружил местонахождение Софи, рассыпался; я смутно понимал, что затея моя бесплодна. Но пути назад не было. Я слишком далеко зашел и должен был двигаться дальше, невзирая на риск. Вряд ли я отдавал себе отчет в своих действиях. Охватившее меня отчаяние могло довести и до убийства. Я должен был так или иначе положить конец этой любви, написать «Finis» под этими потерянными главами моей жизни, которые начались со случайной встречи на дороге в Англии много лет назад.
После завтрака я еще раз обшарил одежду и вещи в поисках потерянных кредитных карточек, но опять безрезультатно. Прежде чем отправиться в путь, я попросил помыть «олдс», залил до краев масло и бензин и купил более подробную местную карту. Я уверял себя в том, что никакая опасность мне не грозит, что я принял все необходимые меры предосторожности и никто из людей, связанных с Сеймуром или Генри, не имеет понятия, где я нахожусь. В Нью-Йорке за мной следили, это я понимал, но полет в Даллас и Финикс прошел без инцидентов.
Я проехал, должно быть, не более двух миль, когда небеса вдруг разверзлись и хлынул муссонный ливень: многократные предупреждения по радио оказались не шуткой. В считанные минуты все вокруг заволокло густой пеленой дождя. Твердый скальный грунт не пропускал воду, и она просто текла по поверхности, образуя потоки высотой в четыре-пять дюймов, а в углублениях — огромные грязевые воронки. Вода уже достигала середины крыла моего «олдса». «Дворники» не помогали, и пришлось вслепую съехать с дороги и остановиться. Мимо плыл всевозможный мусор. Казалось, прорвало плотину. Вскоре вода стала просачиваться внутрь машины через прохудившиеся резиновые прокладки. Стекла запотели от моего дыхания, и почти ничего не было видно. Я сидел, слушая, как барабанит по крыше дождь, словно ударник из стереосистемы.
