Брайан Форбс - Порочные игры
Сбросив скорость до требуемого предела, я вдруг осознал, что загнавший меня сюда порыв иссяк. Я не имел представления, где искать Софи и что делать, если я и в самом деле ее найду. Совершенно незнакомый пейзаж, полная тишина вокруг и отсутствие признаков жизни лишь усиливали мое беспокойство. Я приехал без всякого плана, а он был просто необходим, если учесть все, что со мной случилось раньше. Чего ради понесло меня в неизведанную страну? Дурацкий дон-кихотский выезд в поисках утраченной любви? Неужели я надеялся в одиночку что-то изменить? Я съехал на мягкую песчаную обочину и попытался привести в порядок свои мысли. От яркого света гигантские валуны выглядели еще более зловещими. В моем теперешнем состоянии мне казалось, что они вот-вот сорвутся со своего ненадежного постамента, покатятся вниз и раздавят меня, разрешив раз и навсегда мои идиотские проблемы.
Выкурив подряд две сигареты, я решил, что прежде всего надо найти ночлег, следуя нехитрому правилу, что утра вечера мудренее. Кейв-Крик казался игрушечным городком-призраком. На главной улице разместилось множество приземистых деревянных строений в стиле вестернов fin de siecle.[75] Первый встретившийся мне магазин носил символическое название «Городская свалка», рядом с ним было множество закусочных и кафе с экзотическими названиями типа «Рогатая жаба», «Буффало-чипсы» или «Эль Энканто». Я проехал всю улицу, развернулся и поехал обратно, обнаружив только одну гостиницу — «Тамблвид-отель», большая вывеска предлагала телефоны, кабельное ТВ и какие-то непонятные «казитас». Входом в отель служила простая дверь в стене, но хозяин встретил меня приветливо, а комната, в которую меня проводили, была чистой и светлой. Я с наслаждением принял душ и решил подышать свежим воздухом. Темнело, и на склонах Черной горы зажглись огоньки.
На парковочной площадке перед «Рогатой жабой» стояло два-три десятка машин, и я решил туда зайти: всегда питайся там, где питаются местные. Внутри было многолюдно, дымно и шумно. Стояли бесхитростные струганые столы, на стене висели ковбойские принадлежности. Меню было довольно скромным. Я заказал фирменное блюдо — цыпленка, не подозревая, что получу целую курицу и гору жареного картофеля — порции в «Рогатой жабе» были что надо. Я не смог всего съесть, и пожилая официантка стала мне выговаривать:
— Почему же вы оставили? Может, возьмете с собой? Дать вам собачий пакетик?
— У меня нет собаки, — отрезал я.
Вернувшись в номер, я чувствовал, что не усну, потому что объелся, и стал переключать телевизионные каналы, пока не наткнулся на вечерний религиозный марафон. Один из проповедников вопрошал свою паству: «Что сказал Иисус про пену морскую?» — и слушатели углубились в свои Евангелия. На экране то и дело появлялась какая-то ненормальная старуха с горящими глазами, облаченная в бальное платье времен Гражданской войны, которая сидела на диванчике в студии, обставленной в стиле Людовика Пятнадцатого. По тому, как она пищала «Аллилуйя» голосом маленькой девочки, можно было подумать, что Иисус ее уже спас. Кроме спасения, Господь ниспослал ей кружевной воротник толщиной примерно четыре дюйма и шиньон Марии Антуанетты, похоже, сделанный из пены морской, откуда и возник вопрос к пастве. Восхитительным был также коммерческий уклон проповедника. В промежутках между повторяющимися призывами подчинить свою волю Всемогущему он также просил их сдать свои кровные баксы, чтобы поддержать миссию. «Вознесите молитвы и опустите внутрь крупный банкнот! Аминь». Потом он исполнил старую песенку футболистов: «Иисус ведет нас осторожно к воротам Царства Своего». На публику это произвело заметное впечатление. Приятно было сознавать, что я на земле индейцев, где белые знахари все еще «накалывают» туземцев.
Глава 23
ПРОШЛОЕ
Я проснулся среди ночи оттого, что мой номер был залит каким-то призрачным светом. Подойдя к окну, я поглядел на чистое, абсолютно черное небо пустыни и обнаружил его источник: как поется в одной из песен Элтона Джона, «я изумлен был жирною, желтою луною». И мне снова вспомнилась Франция, где когда-то при таком же сиянии, лившемся с неба, заканчивалась наша любовь с Софи.
Мы поехали в Аквитанию и поселились в «Шато де Роллан» — маленьком частном отеле на окраине Барсака, в центре Сотерна. Софи каталась верхом, а я работал, изучая историю одного из виноградников. Виноградник был куплен консорциумом лондонских бизнесменов; денег у них было невпроворот, и, чтобы похвастаться своими приобретениями, они заказали мне документальную книгу — такие книги никак не способствуют карьере, зато хорошо оплачиваются и не порождают новых врагов. Они выдали мне авансом две тысячи и щедро оплатили расходы, так что я смог взять Софи с собой, хотя не надеялся, что она придет в восторг от этого путешествия. В отличие от меня она была совершенно равнодушна к винограду, так же как к винам, поэтому их дегустация, даже бесплатная, ее нисколько не привлекала. Таинственные окрестности огромного замка приводили меня в восхищение, да и книга вопреки ожиданиям получалась совсем не плохая. По утрам я обычно пытался выяснить, почему вина в разные годы бывают разные: то великолепные, то никудышные. Чего только не болтают про вина. Я расспрашивал местных виноградарей, и они охотно посвящали меня в свои тайны, чем я очень дорожил.
Так получилось, что Софи лучшую часть дня была предоставлена самой себе, и вскоре достопримечательности Барсака ей надоели. Я старался уделять ей побольше внимания, выкраивал время, чтобы показать близлежащие замки. Особенно нравился мне Шато де Рокутейяд, весьма необычно украшенный Виолеттой де Дюк в стиле рыцарских времен, с элементами романтизма. Но и это ей скоро наскучило. Возможно, наша любовь уже изжила себя, сгорела в чрезмерной страсти, дала трещину, а детьми, которые могли бы укрепить наши отношения, мы не обзавелись.
Конец наступил, как говорится, не взрывом, а всхлипом. Ни фейерверка, ни бурных перепалок в стиле Эдварда Олби — просто медленное умирание. Однажды, придя перед ленчем в наш номер, я увидел, что Софи собирает вещи. Устав от одиночества и ничегонеделания, она решила вернуться в Лондон.
Я как-то не принял этого всерьез и сказал:
— Работу я закончу через неделю, но бросить ее я не могу. Мне заплатили, и мы тратим эти деньги на отдых.
— Отдых — это удовольствие. А тут одна тоска, — возразила Софи.
Я просто не мог осознать, что все кончится так вот нелепо, в этой душной круглой комнате. Но она все решила и не желала слушать никаких доводов. Софи была спокойна — раньше она не пользовалась эти оружием. Гнев, слезы — совсем другое. С этим я справлялся. Но откуда такая ледяная решимость? Тут я был совершенно бессилен.
— В чем дело? Тебе просто не нравится здесь? Или я что-то сказал или сделал не так? Скажи! Да оторвись ты от своего чемодана хоть на минутку, посмотри на меня!
Она нехотя повернулась.
— Тебя больше интересует работа, чем я.
— Глупости! В тебе все мое счастье! Конечно, я не всегда могу уделить тебе достаточно внимания, но это у меня в крови — каждый день садиться за стол с чистым листом бумаги. До сих пор моя работа тебе не мешала. Думал, ты будешь рада новым впечатлениям. А как прекрасно здесь кормят!
— Все это старо как мир, — ответила она.
— Что именно?
— Да все. Какое-то вымершее место.
— Значит, все из-за того, что тебе здесь не нравится? Других причин нет?
Я искал соломинку, за которую можно было бы ухватиться.
— Нет, не только из-за этого!
— Из-за чего же тогда? Ведь должна быть причина, раз ты так поступаешь. Что изменилось? Я ведь остался прежним!
Убедившись, что я ничего от нее не добьюсь, я прибегнул к последнему средству.
— Ладно, если не можешь потерпеть даже несколько дней, поезжай. — Я все еще надеялся, что она передумает. — Я совсем не хочу, чтобы ты чувствовала себя несчастной. Но что означает твой отъезд?
— А ты как думаешь?
— Все ясно как день! Если бы ты любила меня, не бросила бы все, не уехала бы без всякой причины! Твои объяснения просто бессмысленны. Ты будешь дома, когда я вернусь?
— Да.
— Зачем же тогда все это устраивать, милая?
— Сама не знаю, — сказала она и заплакала. И тут я впервые понял, что нашей любви конец.
Потом был последний мучительный ленч, и я отвез ее в аэропорт Бордо.
— Я подожду, пока объявят твой рейс.
— Не надо, прошу тебя, ненавижу долгие прощания.
Мы поцеловались. Ничего, утешал я себя, все обойдется, она приедет и позвонит, скажет, что соскучилась и что все будет по-прежнему.
Но она не позвонила. Только написала несколько строчек своим детским почерком на листочке розовой бумаги с игрушечными мишками, какими пользуются школьницы: «Мой дорогой Мартин, я долетела благополучно. Мне очень жаль, что так получилось. Ты заслуживаешь лучшего. Порой я сама себя ненавижу и хотела бы быть другой. Я всегда буду тебя любить. Ты ни в чем не виноват, это все я, но поверь, я не хотела бы причинять тебе боль. Береги себя и занимайся тем, что тебе нравится. Софи». Какие-то слова были зачеркнуты, и, даже поднеся письмо к яркому свету, я не мог разобрать, что там написано.
