Евгений Лучковский - Опасная обочина
— Кем будете? Кто такие?
— Старший наряда — прапорщик Букин, — негромко, но по-военному доложил один из них и, сделав шаг вперед, протянул начальнику удостоверение личности.
Стародубцев не торопясь надел очки, внимательно изучил документ, вернул, встал, прошелся по комнате.
— Понятно, — сказал он. — Так-так… Значит, ловить будете? Это ваша задача?
— Так точно, товарищ полковник, — подтянулся прапорщик в штатском.
Начальник колонны метнул юношеский взгляд из-под кустистых бровей и приосанился.
— Откуда меня знаете?
— Кто же вас здесь не знает, товарищ Стародубцев? — улыбнулся старший наряда Букин.
Невольно расправил плечи товарищ Стародубцев, с напускной строгостью оглядел зеленую молодежь, посмотрел как прицелился.
— Почему не в форме?
Прапорщик Букин согнал улыбку с лица:
— По оперативной необходимости. Такая у нас служба, товарищ полковник.
— Слу-у-жба… — сварливо протянул Стародубцев. — Почему без оружия?
Прапорщик Букин снова позволил себе улыбнуться. Он молча распахнул полушубок и обнажил потеплевшему взгляду полковника в отставке новехонький автомат с коротким прикладом, как у десантников. Распахнул и запахнул, как будто ничего и не было.
— Это меняет дело, — удовлетворенно поджал губы Стародубцев. — Н-да… Ну смотрите мне, чтоб поймали. И все дела. А теперь пошли, покажу позиции.
Полковник в отставке вышел на середину комнаты, еще раз оглядел ребят и негромко, по-молодецки, рявкнул:
— Наряд, за мной!
И наряд устремился за строгим начальником в кромешную темноту.
В тот же час совершенно неподалеку отсюда, точнее, через дорогу в дверь шестого вагончика постучали ногой и вслед за тем вошли две дамы. Именно дамы, потому что от недавнего мальчишески затрапезного вида Пашки-амазонки не осталось и следа: канадская дубленка благороднейшей выделки с капюшоном из ламы, исландский шарф — восемь футов, шесть дюймов в нерастянутом состоянии, — английские лайковые перчатки и английские же сапоги модели «Казачок» с шикарными желтыми шпорами. Примерно так же выглядела Венера-кладовщица, разве что этот интернациональный каскад верхнего готового платья дополнял автоматический японский зонтик совершенно немыслимой расцветки. Конечно, зонтик не спасал от пурги, но, по мнению Венеры, он мог каким-то образом компенсировать довольно значительное превосходство ее подруги в смысле овала лица и гармонических пропорций. Тут с осторожной деликатностью надо заметить, что скромная и прилежная кладовщица механизированной колонны от великой богини любви, к сожалению, ничего не унаследовала, кроме, разумеется, звучного имени и бесспорной принадлежности к прекрасному полу. Короче говоря, дамы вошли и приветливо поздоровались.
— Добрый вечер, мальчики! — вот что сказали они — Как поживаете?
— Какие люди! — завопил Иорданов. — Паша! Венера Тимофеевна! Витя, познакомься, наш друг Венера, очень нужный человек. Завскладом! Но каким?! М-м-пц-сс-с…
(Последнее междометие было звуковым сопровождением воздушного поцелуя.)
— Венера, — жеманно произнесла Венера и протянула ладошку лодочкой Смирницкому.
«Аполлон», — явственно пробурчал Баранчук. Но Смирницкий сделал вид, что не расслышал, и жизнерадостно-учтиво встряхнул поданную ему руку.
— Виктор, — приветливо представился он в ответ.
— А это — Паша, — продолжал Иорданов церемониал. — Паша-амазонка, королева сибирских трактов.
— Мы, кажется, уже знакомы, — кивнула дама.
— Я должен перед вами извиниться, — покраснел Смирницкий. — Поверьте, мне очень стыдно.
— Мелочи, — отрубила Пашка. — Не стоит огорчений.
Тем временем Венера незаметно и плавно транспортировалась к стулу Баранчука.
— Эдуард, а, Эдуард, — прошептала она с тайной надеждой.
— Да погоди ты, Венера! — отмахнулся он.
Венера надулась.
— А я принесла… — сказала она.
Баранчук, пробормотав что-то вроде «спасибо», взял у Венеры бутылку и поставил на стол, все расселись. И снова встал Иорданов.
— Теперь, когда мы все в сборе, — торжественно начал он, — а на дворе — зима, более того — ночь. А огни большого города…
— Эх, Валька, — вздохнул дядя Ваня, — болтливый-болтливый.
— Помолчи, мой старший брат!
В это время вошел Стародубцев и, незамеченный остановился у притолоки, не двигаясь дальше.
— Помолчи, старик, — продолжал ученый водитель-тамада. — А огни большого города в недосягаемом далеке… Выпьем за нашего дорогого начальника колонны, который в этот час, слава богу, спит и не ведает про сие абсолютно.
— Третий сон видит, — проскрипел Стародубцев, выходя на свет.
Ну хоть бы чуточку смутился Валентин Иорданов.
— Добрый вечер, Виктор Васильевич, — почти обрадовался он — Извините великодушно.
— Так, — с ледяным добродушием процедил Стародубцев, — значит, так. Празднуем. За рулем спать будем? Венера, уши оборву!
Тезка знаменитой богини скуксилась и почти пустила слезу.
— При чем здесь я, Виктор Васильевич? — плаксивым меццо-сопрано простонала она. — Чуть что Вене-е-ера, Вене-е-ера…
За даму заступился Смирницкий:
— Виктор Васильевич, моя вина. С собой было.
Но Стародубцев и ухом не повел, просто не обратил внимания на столичного корреспондента. Начальник колонны посмотрел на часы и кратко дал вводную:
— Оперативное время — 23 часа 46 минут. На допитие даю 14 минут. Как поняли меня?
— Сверим часы, товарищи офицеры, — привскочил Иорданов.
— И только потому, что гость, — продолжал Стародубцев — Ясно? И все дела!
Он круто повернулся и пошел к двери.
— О, дайте, дайте мне свободу! — неожиданно поставленным голосом взревел Иорданов.
Стародубцев остановился.
— А ты, Иорданов, смотри! — спокойно-зловеще произнес начальник — Здесь тебе не это… э-э… не МГУ. Увидишь у меня огни большого города!
И Виктор Васильевич Стародубцев покинул помещение, в сердцах так громыхнув дверью, что в основном металлическая посуда на столе издала звук камертонного свойства.
Иорданов тяжело вздохнул.
— Одно слово — трасса… А ты, дядя Ваня, тоже мне, среда, как суббо-о-ота… Вот и сглазил.
Девушки оделись.
— До свидания, мальчики, — сказала Паша, глядя на Баранчука.
— До свидания, друг мой, до свидания, — как-то рассеянно произнес Иорданов и покачал недопитую бутылку пива. — Милый мой, ты у меня в груди…
Венера, каким-то образом оказавшаяся рядом, прикоснулась к его плечу, спросила тихо, с затаенной надеждой.
— Валь, а, Валь…
— Да погоди ты, Венера, — раздумчиво-нежно сказал Иорданов. — Может, еще по одной?
— Поставь в тумбочку, — приказал Баранчук.
Девушки ушли. Дядя Ваня и Иорданов убрали со стола и улеглись спать.
И за столом друг против друга остаются двое — Смирницкий и Баранчук. Некоторое время они молчат, молча закуривают, вежливо подносят друг другу огонь.
— Ну что, — наконец сказал Баранчук. — Спросить хочешь?
— Ты не ответишь…
— Почему? Если меня вежливо спрашивают…
Смирницкий удивлен:
— Ты написал письмо?
— Ну вот, разве это вежливо? — в свою очередь удивился Баранчук. — Берут человека чуть ли не за глотку, дескать, говори, сукин сын, ты или не ты. Я что — украл?
— Хорошо, — попробовал найти форму общения Смирницкий. — Скажем так… ты мог бы написать такое письмо?
Эдуард Баранчук удовлетворенно хмыкнул:
— Вопрос поставлен грамотно. Так и запишите: Эдуард Никитович Баранчук полностью разделяет позицию неизвестного анонимщика, дай бог ему здоровья. Более того, он считает неуместным и даже неэтичным стремление некоторых журналистов влезать в чужую душу пусть даже стерильными руками.
— А вот насчет души: так зачем в нее лезть? Хорошая душа сама раскроется.
— А плохая? Еще быстрей! Только стакан поднеси.
— Да-а-а… — протянул Смирницкий.
— Угу-у, — передразнил Баранчук. И тут же перешел в наступление: — А теперь у меня вопрос.
— Давай.
— Зачем приехал?
— Я же говорил, пришло письмо.
— Да будет тебе — письмо, письмо. Я про другое. Ты что, в самом деле веришь в свою миссию? Ну, что это нужно кому-то. Кто-то прочтет, задумается, ну и начнет готовить себя к подвигу. Так, что ли?
— Так.
— Врешь!
— Почему?
— Потому, — аргументировал Баранчук. — Чую.
— И все-таки — почему?
— Да потому, что не нужно это никому! Вот почему. Ясно? Не нужно.
Баранчук помолчал, как бы устыдившись вспышки, и вдруг, ослепленный простейшей мыслью, прищурился:
— А сам-то ты… готов к подвигу?
Смирницкий покрутил головой, закряхтел.
— Не знаю… Но если по совести, думаю, что готов.
Баранчук откровенно расхохотался:
