Евгений Лучковский - Опасная обочина
Вскорости вернулся и Эдуард Никитович Баранчук. Хлопнув изо всех сил промерзшей дверью, он вошел в свой вагончик, сбросил полушубок и поставил как ни в чем не бывало пиво на стол. Поставил и сел.
— Количество не исказит качество, — развел руками Иорданов. — Эдик, ты — гений. Нет слов. Подскажи источник, если не секрет.
— Секрет.
— Большой-большой-большой человек, — подтвердил дядя Ваня.
Тут-то и потускнел приоритет Смирницкого.
— Да стоило ли? — сказал он. — Есть же еще. Завтра работать…
Эдик зло усмехнулся:
— Чего ради приятной компании не сделаешь! А работать-то нам — не вам.
Вечер был еще далеко не поздний, за окном посвистывал ветерок — предвестник настоящей пурги.
А здесь, в вагончике, было тепло, уютно, мягко светилась лампа над столом, где после смены в приятной неге томилось и млело, казалось бы, дружеское застолье. Иорданов, разрумянившийся, с блескучими глазами, налил в алюминиевые кружки, поднялся и величаво предложил:
— Давайте, ребята, еще кислятинки. За связь города и деревни! Будем считать, что деревня — это мы. Горячий привет участникам банкета!
— Среда, как суббота, — кивнул дядя Ваня.
Все выпили. И Смирницкий с ними. Иорданов, жуя, уже похлопывал его по плечу, будучи человеком не просто общительным, а скорее контактным.
— Извини за любопытство, Виктор, ты к нам надолго?
— Хочешь спросить, зачем я здесь? Так, дружище?
— М-м-м… Интересно, не стану скрывать.
— Разыскиваю одного парня. По анонимному письму. Хочешь прочесть?
— Разумеется, хочу.
Не спеша Валентин Иорданов вытер руки видавшим виды платком, осторожно принял письмо и углубился в чтение. Все молчали в ожидании.
— Что скажешь? — наконец не выдержал Смирницкий, но посмотрел при этом почему-то на Баранчука — Любопытное письмо?
Иорданов неопределенно выпятил нижнюю губу, раздумчиво цикнул зубом, почесал в затылке, старательно изображая вариант известной скульптуры «Мыслитель».
— Ну, тут бы моя бабушка надвое сказала. Лично я в душе романтик и все такое прочее. Хотя некоторые места наводят на размышления.
И вдруг протянул руку Баранчук:
— Могу и я прочесть?
Гость немного помедлил, но письмо все же дал. И стал наблюдать.
— Пожалуйста, аккуратнее, — попросил он, — не порви. Оно уже истрепалось слегка. Много народу читало.
— Неужто так интересно? — пошутил Баранчук. — А если порву?
Смирницкий улыбнулся:
— Да ради бога, в редакции существует копия. Рви себе на здоровье, если желание есть.
Эдуард ответил лучезарной улыбкой и принялся за чтение.
— Неужто он в нашей колонне, Виктор? Думаешь, в нашей? — спросил Иорданов, делая ударение на последнем слоге, как это и принято у «светских» людей, будь они даже посреди тайги.
Этот вопрос оторвал Баранчука от чтения — он пристально взглянул на Смирницкого. Смирницкий же, глядя в упор на Баранчука, сказал с расстановкой, коротко:
— Похоже на то.
— Ну да! Может быть, среди нас? — настаивал Иорданов. — Здесь? Вот дядя Ваня, к примеру. Дядя Ваня, ты кто — романтик или прагматик? Отзовись, дядя Ваня, тебя спрашивают.
— Манси я, манси, — пробурчал дядя Ваня, закусывая и не желая вступать в полемику.
— Видит бог, не он, — сокрушенно вздохнул Иорданов. — Дядя Ваня и периодическая печать — понятия взаимоисключающие.
Дядя Ваня оторвался от еды и обиделся:
— Глупый ты, Валька. Глупый-глупый. Кто наш вагон газета приносит? Дядя Ваня.
Шуткам положил конец Баранчук.
— Приложил он вас, — твердо заявил Эдуард, возвращая письмо Смирницкому. — Крепко приложил. И за дело.
— Нас? Это кого же? — поинтересовался Виктор. — Меня лично?
— Нет, газету.
— Ин-те-рес-но…
— Чего тут интересного? Я что, неправду сказал? Вы ведь действительно иной раз много шума поднимаете. А пройдет годишко-другой, и на поверку — пустячок. У вас это называется «кампания». Шум, бах, тарарах! Герой! Портрет в газете! А через десять лет где он — ваш герой?
— Ну-ну.. — улыбнулся Смирницкий.
Но свободный водитель-ас, первый номер доски Почета, гордость колонны Эдуард Баранчук уже вошел в раж:
— Что «ну-ну»? Разве не так? Для вас ведь главное — увлечь, обобщить… Если ты, скажем, найдешь этого… парня, поди тоже дискуссию недельки на две затеешь? Ведь затеешь?
— В открытом споре все равны, — парировал Смирницкий.
— В открытом… — саркастически улыбнулся оппонент. — Вы же в своей газете придумываете эту открытость, чтоб дурачков на разговор вызвать. Пойдут письма, дескать, сукин сын этот аноним. Как сейчас помню, у нас на целине, в кромешной мгле, в буране. И пошло! И поехало! А если найдется какой-нибудь гражданин Пупкин и напишет, мол, прав этот парень, нет подвига, а есть… поступок — неосмысленный, случайный, ну скажем… биологический, напечатаете вы это? Или ты считаешь, что подвиг всегда осмыслен?
Смирницкий и не заметил, как стал катать желваки. Теперь уже завелся гость. И не на шутку. Крепко зацепила эта беседа Смирницкого.
— Погоди, дружок, — процедил он, почти забыв, что представляет солидную газету, — погоди-ка… Так что ж, по-твоему, эта девочка, бортпроводница… Надя Курченко… прикрывая пилотов, подставила себя под пулю случайно? Случайно, да?
Баранчук выдержал паузу, спокойно усмехнулся:
— А ты что думаешь, если бы она знала, что это кончится бюстом на родине героини, она бы на это пошла?
— Ты… серьезно? — с трудом выдохнул Смирницкий. — Серьезно?
— Да уж не шучу, — отрезал Баранчук.
Стало очень тихо. Вот тут-то она и нависла — тяжелая тишина. Смирницкий встал, сделал шаг к Баранчуку, сжал кулаки. Было видно, что он ищет и не находит нужных слов. Смирницкого натурально трясло.
— Мне не подобает… Я здесь… гость… но ты… таких… как ты…
Эдуард Баранчук, нарочито развалившись на стуле, покачивая его дюжей спиной, с усмешкой наблюдал за Смирницким.
— Сядь, корреспондент, — тихо сказал он. — Куда же ты… с кулачками. Если нет идеи — танки не спасут.
Но неожиданно на выручку Смирницкому пришел Иорданов. Водитель-«конформист» встал и произнес следующее:
— По древнему обычаю благородного народа манси я предлагаю выпить этот маленький бокал за нашего дорогого случайного гостя.
— С превеликим удовольствием, — пробурчал Баранчук. — Вот именно, что случайного.
— И пожелать ему… — в лучших традициях продолжал Иорданов, — и пожелать ему… Чего же тебе пожелать, Виктор?
— Счастливого возвращения на родину, — сумрачно подсказал Баранчук.
— Благодарствуйте, — шутовски поклонился ему Смирницкий.
— Не стоит благодарности, — кивнул Баранчук. — От всей души.
Напряжение было снято, и водитель-«миротворец» удовлетворенно поднял кружку:
— Итак, за Виктора!
В это время в дверь постучали ногой. Громко, но деликатно.
Примерно в то же самое время Виктор Васильевич Стародубцев, сидя на койке в своем кабинете-спальне, крутил ручку настройки транзисторного приемника «Океан». Дело в том, что сегодня он получил не обычную «рдо», а иными словами — радиограмму, где ему предлагалось в определенное время настроиться на определенную станцию: ну просто как в детективе. Сейчас он настроился и терпеливо ждал. И вот в указанный час с минутами далекий, но приветливый женский голос произнес буквально следующее: «Добрый вечер, дорогие товарищи! (Стародубцев кивнул.) Начинаем передачу по заявкам ветеранов Великой Отечественной войны. На далекой сибирской трассе работает начальником механизированной колонны Виктор Васильевич Стародубцев. Однополчане ветерана просили передать для него его любимую песню. Мы надеемся, вы нас слышите, уважаемый Виктор Васильевич. (Стародубцев снова кивнул.) Для вас поет Марк Бернес.»
Оркестр сыграл вступление, и знакомые звуки музыки хлынули в душу Стародубцева. Он сел поудобнее, облокотившись на стол и подперев кулачищем крупную лысеющую голову. Совсем по-девичьи пригорюнился Виктор Васильевич, когда памятный и сердечный голос певца по-дружески интимно напомнил ему о былом.
Путь для нас к Берлину, между прочим,Был, друзья, нелегок и не скор.Шли мы дни и ночи,Трудно было очень,Но баранку не бросал шофер…
Виктор Васильевич уж было и подпевать начал, и голос у Стародубцева оказался не менее приятным и задушевным, чем у знаменитого певца Бернеса, но тут в дверь постучали. Вслед за стуком, не дожидаясь приглашения, что, впрочем, было естественно в этой части света, вошли двое — молодые розовощекие парни, в обязательных дубленых полушубках, в безразмерных валенках, по виду — обычные шоферы. Но начальнику колонны они были незнакомы, и потому, убрав звук, Стародубцев строго спросил:
