Монс Каллентофт - Осенний призрак
— Не знаю. Мы решили, что я поеду завтра.
— Ты должна зайти к ним, мама.
— Я передам им привет от тебя.
— Обними за меня дедушку и скажи, что я скучаю по нему. И бабушку поцелуй.
Потом Малин позвонила Янне и, с облегчением услышав автоответчик, оставила ему сообщение о своем отъезде. Он не перезвонил ей, из чего она сделала вывод, что ему все равно.
Форс возвращается в комнату и раздевается. Сумасшедший гул — единственный признак того, что кондиционер работает. Она заходит в душевую и включает кран, удивляясь хорошему напору воды, омывающей ее лицо и тело.
Она не пила в самолете.
Какое счастье, что в номере нет мини-бара!
Потом Малин снова думает о Туве и задается вопросом, почему та так и не появилась ни у нее в квартире, ни в полицейском участке. Почему она сама не только не стала настаивать на встрече, но и даже не предложила ничего подобного. Форс чувствует, как мускулы вокруг грудной клетки сжимаются, и понимает, что у дочери сейчас на душе такая же неопределенность. «Тебе ведь хорошо, когда меня нет рядом, Туве?»
Сейчас ей кажется, что она обнимает свою дочь, что теплые капли воды — это тело Туве.
«Я твоя мама, и я люблю тебя».
До полицейского участка больше километра, но Малин идет пешком. На ней легкое белое платье и белые тряпичные туфли.
Она проходит мимо просторных вилл, похожих на гасиенды, за высокими заборами из белого кирпича, мимо новых таунхаусов и полуразвалившихся лачуг, на окнах которых развешено для просушки белье. Она минует гостиничные комплексы с гигантскими бассейнами, сверкающими за живыми изгородями из неизвестных ей тропических растений. Множество баров, пабов и ресторанов зазывают посетителей заманчивыми вывесками: «Английский завтрак», «Шведская кухня», «Пицца», «Немецкая кухня».
Ей не хочется смотреть по сторонам. Остается надеяться, что район Лос-Кристианос, где живут ее родители, чище и уютнее этого туристического гетто.
Полицейский участок расположен в белом трехэтажном доме на маленькой площади с пустыми уличными кафе. В конце одной из отходящих от площади улиц в лучах послеполуденного солнца мерцает голубое море.
«Где все люди? — задается вопросом Малин. — На пляже?»
Она толкает тяжелую дверь и заходит в здание участка.
Пестрый каменный пол и ни одного стула. Только доска объявлений на стене с портретами террористов. За пуленепробиваемым стеклом сидит молодой полицейский в форме. Он курит и смотрит на Малин с таким презрительным видом, словно слишком хорошо знает таких, как она.
«Разумеется, он принимает меня за глупую туристку, ограбленную русскими, — думает Форс. — Или за шлюху. Может ему прийти такое в голову?»
Малин подносит полицейское удостоверение к пуленепробиваемому стеклу. Полицейский энергично поднимает брови.
— А, мисс Форс из Швеции? — говорит он по-английски. — Мы ждем вас. Подождите, я только позвоню мистеру Гомесу, который поможет вам. Сейчас он подойдет.
33
Вальдемар Экенберг захлопывает дверцу автомобиля, и они с Юханом Якобссоном под дождем бегом устремляются к подъезду многоквартирного дома из красного кирпича. Район Готтфридсберг построен в сороковые годы. Небольшие квартиры по несколько комнат — прекрасное жилье для семей, переехавших в город, чтобы работать на «Саабе», «Эрикссоне», НАФе.[62]
«Будет ли конец этому дождю?» — спрашивает себя Юхан. На какое-то короткое время дождь переходит в снег, и в воздухе пахнет морозом. «Все еще только начинается», — думает Юхан. Ноябрь, декабрь, январь, февраль, март — тяжелые, изматывающие душу месяцы. Он представляет себе, как плачут дети в прихожей, как они протестуют, отказываются надевать свитера, сапоги, натягивать на головы колючие шапки.
Сегодня было отвратительное утро.
Дети ударились в плач, оба. Бог знает, с чего это все началось. И жена по-прежнему дуется, что он не поехал тогда с ними в Несшё.
Как прекрасно наконец добраться до работы! Чертовски здорово.
Он смотрит, как Вальдемар набирает код на двери, толкает ее, будто злой на осеннюю непогоду. Потом они озираются вокруг в пропахшем плесенью подъезде, словно хотят увидеть здесь что-нибудь еще, кроме таблички с именами жильцов на облупившейся зеленой стене и серого крапчатого камня лестницы.
«Проклятье», — ругается Вальдемар. Юхану кажется, что он имеет в виду погоду.
— Все еще только начинается, — подхватывает он.
Юнас Карлссон живет на третьем этаже.
— Это на самом верху, — говорит Экенберг, а Якобссон думает, что одного взгляда на заплывший глаз его коллеги достаточно, чтобы понять, с кем имеешь дело.
Через полминуты они уже стоят перед серо-коричневой дверью и слушают доносящийся изнутри бой часов. А потом раздаются медленные шаги, и кто-то возится с замком.
Это Юнас Карлссон сидел за рулем того злополучного автомобиля. Йерри тоже был в машине, и авария произошла на земле, принадлежавшей тогда Фогельшё. Юноша по имени Андреас Экстрём погиб; девушку, оставшуюся на всю жизнь инвалидом, звали Ясмин Сандстен.
«Как приятно оторваться наконец от бумаг», — думает Вальдемар.
— Покопайтесь в этой аварии, — сказал вчера Свен Шёман. — Может, мы наконец сдвинемся с места, как это случалось раньше.
«Мы словно прикованы к нашему прошлому цепями, вмурованными в память», — размышляет Юхан.
Судя по всему, то, что произошло в ту новогоднюю ночь двадцать с лишним лет назад, было несчастным случаем, но как часто ты думаешь об этом, Юнас Карлссон? Чувствуешь ли ты себя виноватым в том, что юноша умер, а девушка осталась калекой? И если это так, то как же ты живешь со всем этим?
Дверь открывается.
Лысеющий мужчина с животом, выделяющимся под шерстяной рубашкой цвета красного вина, устало смотрит на них. Он даже не здоровается, только жестом приглашает войти.
У мужчины обвисшие щеки, но острый нос. Якобссон думает, что Юнас, вероятно, неплохо выглядел лет двадцать тому назад, когда весил килограмм на тридцать меньше. От него попахивает алкоголем.
— Разувайтесь. Потом проходите и садитесь на диван.
Похоже, Юнас Карлссон любит командовать. Голос у него властный, чего не скажешь о его облике в целом.
— Мне надо в туалет, сейчас приду.
Юнас исчезает за дверью, в то время как полицейские занимают места на белом диване в гостиной, обклеенной бело-голубыми полосатыми обоями.
Уютно и прибрано. Совсем немного мебели и большой телевизионный экран.
«Типичная комната молодого человека», — думает Юхан. Хотя, согласно архивным документам, Карлссону должно быть сейчас сорок три. А выглядит он еще старше, потрепанным и усталым. Дверца шкафчика со спиртными напитками в углу приоткрыта. На столе стоит пепельница с несколькими окурками, однако запаха табака не чувствуется.
— Думаешь, он пьет? — спрашивает Якобссон.
Но прежде чем Вальдемар успевает ответить, раздается голос Карлссона:
— Я пью только время от времени, иногда много. Но я в состоянии себя контролировать.
Потом хозяин усаживается напротив них в кресло, расположенное у окна с видом на внутренний двор. Снаружи дождь то моросит, то снова усиливается, и ветер яростно раскачивает черные, словно мертвые, ветви берез.
Книжная полка с дисками, кассеты, коробки с пленками «супер-восемь», на них наклеены этикетки с неразборчивыми подписями.
— Вы живете здесь один?
— Да.
— Семьи нет? — спрашивает Вальдемар.
— Нет, слава богу. Вы хотели поговорить о той автокатастрофе?
— Да, — отвечает Экенберг. — Но для начала такой вопрос: ты дрочишь правой или левой?
— Что?
— Ты слышал.
— Я правша, если вы это хотите знать.
— И ты знаешь, что случилось с Йерри Петерссоном? — спрашивает Вальдемар.
— Я читал об этом в газете.
— Мы занимаемся этим делом, — говорит Юхан. — И беседуем со всеми, кто так или иначе общался с господином Петерссоном.
— Я совсем его не знал, — отвечает Юнас, — ни до, ни после катастрофы.
— Как же получилось, что вы оказались в одном автомобиле после той новогодней вечеринки?
— Мы хотели вернуться в город. Я был на отцовской машине, и Йерри спросил меня, не мог бы я его подбросить, насколько я помню. Почему бы и нет? Он предложил мне сотню — как видно, очень хотел быстрей смотаться оттуда.
Все как в архивных документах. Юнас Карлссон говорит то же, что и двадцать четыре года назад.
— Вы собирались во владениях, принадлежащих Фогельшё. Что-нибудь вроде приходского дома? — задает вопрос Юхан.
— Да, в приходском доме, Фогельшё подарили его церковной общине, насколько я помню.
— И Йерри Петерссон хотел покинуть вечеринку. Почему, как вы думаете?
