Дин Кунц - Скорость

— А если так и произойдет? — спросил Билли.

— Не произойдет.

— Но если?

— Маньяки-убийцы играют в такие игры только в кино. В реальной жизни они просто убивают. Власть над людьми — вот что им нужно, власть и иногда сексуальное насилие, а не загадки и шарады.

В траве блестели отстрелянные гильзы. Снижающееся к западному горизонту солнце окрашивало медные цилиндры в кроваво-золотой цвет.

Понимая, что развеять сомнения Билли не удалось, Лэнни продолжил:

— Но даже если так и будет, чего точно не будет, что можно сделать, исходя из этой записки?

— Учительницы-блондинки, пожилые женщины.

— Где-то в округе Напа.

— Да.

— Округ Напа — не Сан-Франциско, — заметил Лэнни, — но и не безлюдная местность. Множество людей во множестве городков. Управлению шерифа и всем прочим правоохранительным ведомствам округа не хватит сил, чтобы прикрыть всех.

— Всех прикрывать не нужно. Он обозначил цель: красивая блондинка-учительница.

— Это вопрос вкуса, — возразил Лэнни. — Та блондинка-учительница, которую ты сочтешь красавицей, мне может показаться уродиной.

— Я не представлял себе, что у тебя такие высокие стандарты, когда дело касается женщин.

Лэнни улыбнулся:

— Я разборчив.

— И потом, пожилая женщина, которая активно занимается благотворительностью.

Лэнни загнал в рукоятку третью обойму.

— Множество пожилых женщин активно занимаются благотворительностью. Они из того поколения, которое заботилось о соседях.

— Так ты ничего не собираешься предпринять?

— А что, по-твоему, я должен сделать?

Билли ничего не предложил, лишь отметил:

— Вроде бы мы должны что-то сделать.

— По своей сущности, полиция реагирует, а не упреждает.

— То есть сначала он должен кого-то убить.

— Он никого не собирается убивать.

— Он пишет, что убьет, — запротестовал Билли.

— Это шутка. Стив Зиллис наконец-то перерос пластиковую блевотину на полу.

Билли кивнул:

— Возможно, ты прав.

— Я уверен, что прав, — Лэнни указал на яркие фигуры, оставшиеся на стене из тройного слоя тюков с сеном. — Перед тем как сумерки помешают прицельной стрельбе, я хочу разобраться с персонажами «Шрека».

— Я думал, это хороший фильм.

— Я — не критик, — нетерпеливо бросил Лэнни, — просто человек, который хочет поразвлечься и отточить навыки, способные помочь в работе.

— Ладно, ухожу. Встретимся в пятницу за покером.

— Принеси что-нибудь.

— В смысле?

— Хосе принесет запеканку из свинины и риса. Лерой принесет пять видов сальсы [7] и много кукурузных чипсов. Почему бы тебе не принести пирог с тамалем?

Лэнни еще говорил, а у Билли скривилось лицо.

— Такое ощущение, будто мы — старые девы, собираюшиеся на отходную вечеринку.

— Нас можно пожалеть, — признал Лэнни, — но мы еще не умерли.

— Откуда ты знаешь?

— Если бы мы умерли и находились в аду, — ответил Лэнни, — там не позволили бы мне получать удовольствие, рисуя персонажей мультфильмов. И это точно не рай.

К тому времени, когда Билли вернулся к своему «Эксплореру», стоящему на подъездной дорожке, Лэнни Олсен уже открыл огонь по Шреку, принцессе Фионе, Ослу и их друзьям.

На востоке небо стало сапфировым, на западе синева начала исчезать, открывая скрывавшееся под ней золото, в Котором едва чувствовалась краснота.

Стоя у внедорожника, под сенью удлиняющихся теней, Билли еще несколько мгновений наблюдал, как Лэнни оттачивает свое стрелковое мастерство и, должно быть, в тысячный раз пытается убить нереализованную мечту стать художником-мультипликатором.

Глава 3

Заколдованная принцесса, заточенная в башне и спящая много лет в ожидании поцелуя, который ее разбудит, не могла быть прекраснее Барбары Мандель, лежащей на кровати в «Шепчущихся соснах».

В свете лампы ее волосы, рассыпанные по подушке, насыщенностью цвета не уступали золоту, выливающемуся из плавильного ковша.

Стоящий у кровати Билли Уайлс никогда не видел бисквитной куклы со столь бледным и безупречным цветом лица, как у Барбары. Ее кожа казалась прозрачной, словно свет проникал под поверхность и подсвечивал лицо изнутри.

Если бы он откинул тонкое одеяло и простыню, его глазам открылось бы нечто, недостойное заколдованной принцессы: трубка, хирургически введенная в желудок.

Врач прописал равномерное и постоянное кормление. Вот и сейчас работал насос, подавая в желудок строго дозированную смесь питательных веществ.

Барбара пребывала в коме почти четыре года.

Ее кома не была абсолютной. Иногда она зевала, вздыхала, поднимала правую руку к лицу, горлу, груди.

Случалось, она произносила максимум несколько отрывочных слов, обращаясь не к кому-то из людей, оказавшихся в комнате, а к призраку, которого видело ее сознание.

Но, даже говоря или двигая рукой, она не отдавала себе отчета в том, что происходило вокруг нее. Была без сознания, не реагировала на внешние раздражители.

В этот момент она лежала недвижно, с гладким, как молоко в ведре, лбом, застывшими под веками глазами, чуть раскрыв губы. Даже призрак не мог бы дышать столь беззвучно.

Из кармана пиджака Билли достал маленький блокнот с листочками, соединенными металлической спиралью, и маленькую, закрепленную на блокноте шариковую ручку. Положил их на прикроватный столик.

Обстановка комнаты была предельно простой: больничная кровать, прикроватный столик, стул. Давным-давно Билли добавил к этому высокий стул, какие обычно бывают у стойки бара, чтобы сидеть достаточно высоко и видеть Барбару.

Интернат «Шепчущиеся сосны» обеспечивал хороший уход за пациентами, но не мог похвастаться роскошью интерьеров. Половина его пациентов восстанавливалась после тяжелых операций, инсультов, инфарктов, для второй половины интернат служил постоянным и последним прибежищем.

Сев на высокий стул, откуда он хорошо ее видел, Билли рассказал Барбаре про свой день. Начал описанием рассвета, закончил тиром Лэнни, в котором мишенями служили знаменитые персонажи мультфильмов.

Хотя Барбара никогда не реагировала на его рассказы, глубоко в душе Билли надеялся, что она все-таки может его слышать. Ему хотелось верить, что его присутствие, голос, любовь утешают ее.

Рассказав все, что мог, он продолжал смотреть на нее. И не всегда видел ее нынешней. Иной раз она становилась прежней (живой и веселой), какой была бы сейчас, если бы не жестокость судьбы.

Какое-то время спустя он достал из кармана сложенную записку и прочитал ее вновь.

Едва закончил, как Барбара проговорила, причем так тихо, что он едва мог расслышать ее слова:

— Я хочу знать, что она говорит… [8]

Он вскочил со стула словно ошпаренный. Наклонился над оградительным поручнем, пристально всмотрелся в Барбару.

Никогда раньше сказанное ею в коме не имело никакого отношения к тому, что он говорил или делал, приходя к ней.

— Барбара?

Она оставалась в той же позе, с закрытыми глазами, чуть приоткрытым ртом, и жизни в ней, похоже, было не больше, чем в объекте скорби, отправившемся в последний путь на катафалке.

— Ты можешь меня слышать?

Дрожащими пальцами он коснулся ее лица. Она не отреагировала.

Он уже рассказал ей о содержимом этой странной записки, но теперь прочитал вслух, на случай, если слова, которые она прошептала, как-то связаны с запиской.

Дочитав до конца, посмотрел на Барбару. Никакой реакции. Произнес ее имя. Тот же результат.

Снова усевшись на стул, он взял со столика маленький блокнот. Маленькой ручкой записал произнесенные Барбарой семь слов, поставил дату.

Каждый год ее неестественного сна он начинал новый блокнот. И хотя в каждом была всего лишь сотня страниц размером три на четыре дюйма, практически все они оставались чистыми, потому что во время его визитов говорила она крайне редко.

 «Я хочу знать, о чем она говорит».

Поставив дату после этой совершенно сознательной фразы, он пролистал странички назад, обращая внимание не на даты, а на произнесенные слова:

 «барашки не могут прощать

 мальчишки с мясистыми лицами

 мой младенческий язык

 власть его надгробного камня

 папа, картофель, домашняя птица, сливы,

 призма [9]

 сезон темноты

 оно раздувается вперед

 один большой подъем

 все уносится прочь

 двадцать три, двадцать три».

В ее словах Билли не мог отыскать ни связи, ни ключа к чему-либо.

Время от времени — между этими случаями проходили недели и месяцы — Барбара улыбалась. Дважды при нем тихонько смеялась.

Бывало, что шептала слова, которые тревожили его, от которых по коже бежали мурашки: