Дин Кунц - Судьба Томаса, или Наперегонки со смертью

Я безмолвно смотрел на него. Его улыбка оставалась такой же обворожительной. Наконец я выдавил из себя:

— Вас можно испугаться.

— Хорошо. Это пугающий мир. Ты умеешь обращаться с оружием, так?

В двери, ведущей в коридор, появился Леандер:

— Мама, Гармония хочет тебе что-то сказать.

После ухода Мейзи Кипп уложил все необходимое нам в джутовый мешок и затянул завязки. Миссис Фишер заплатила ему, и мы последовали за Бигги в коридор.

Мейзи и Гармония ждали меня. С распечаткой газетной статьи о побоище в торговом центре Пико Мундо девятнадцатью месяцами раньше. Под заголовком, слишком уж восхвалявшем меня, красовалась моя фотография из школьного ежегодника.

— Я знала, что видела твое лицо. — Гармония указала на фотографию. — Извини, что записала тебя в мальчиковую музыкальную группу. Ты из другого теста.

— Я и не такой, как написано в газете.

— Раз в десять лет или около того, — ответила она, — газета пишет правду, и я думаю, это тот самый случай.

— Если ты понимаешь истинную и скрытую природу мира, — подхватила Мейзи, — то знаешь огромную важность даже мельчайших деталей. Как, казалось бы, глупое имя, данное при рождении. Ты не Томас и не Том. Ты Одд Томас. Странный не означает любопытный, или придурковатый, или эксцентричный. Что-то мы называем странным, когда это особенное, уникальное, единственное в своем роде.

— Пожалуйста, мэм, — запротестовал я. — Мое имя — всего лишь имя. В ящике с носками без пары каждый из них странный. В этом нет ничего особенного. Ошибка в свидетельстве о рождении. Пропустили Т, иначе меня звали бы Тоддом.

Ее лицо осветила очаровательная улыбка.

— Нет тут никакой заурядной технической ошибки. При твоем рождении стало понятно, какое имя более всего подходит тебе, и даже если бы твои родители хотели назвать тебя Боб, в свидетельстве о рождении тем не менее записали бы, что ты Одд.

Ее глаза вновь напоминали ночное небо, но только очень черное, полное бесконечных возможностей, свидетелями которых являются звезды, и я не знал, что ей на это сказать.

— Можно мне прикоснуться к твоему сердцу, Одд Томас? — спросила она.

Не понимая, что она под этим подразумевает, я переспросил:

— Мэм?

Она протянула правую руку, и ее ладонь легла мне на грудь. В этом жесте я не нашел ничего непристойного, только нежность и любовь, такие сильные, что у меня на глаза едва не навернулись слезы.

— Женщин тянет к тебе, Одд, но не так, как их тянет к другим мужчинам. Я уверена, в твоей жизни много женщин, которых тянет к тебе. Они знают или чувствуют, что ты относишься к своему обету серьезно, что верен навеки, что ты признаешь и ценишь в хороших женщинах достоинства, которые любил в той, кого потерял, что ты уважаешь их, что тебя заботит их достоинство, даже когда его у них нет, что ты никогда не уйдешь от той, кому нужен.

Я не мог позволить ей говорить обо мне столь возвышенно, потому что, по правде говоря, не считал себя рыцарем, каким она меня описала. Я едва сумел выдавить из себя едва слышным шепотом:

— Мэм, я убил двух женщин. Застрелил.

Вероятно, я недооценил ее романтичности или сентиментальности, потому что мои слова никоим образом не отразились на ее улыбке.

— Если ты их убил, то они сами были убийцами, которые убили бы тебя, если бы ты раньше не убил их.

— Я застрелил их, мэм. Обстоятельства не меняют самого факта. Я их застрелил.

Мейзи взяла мою руку в свои.

— Поверь мне, когда твое время придет, именно женщины будут обнимать тебя и успокаивать в твои последние мгновения в этом мире, они переведут тебя в мир последующий, и они же встретят тебя там.

Мейзи поцеловала меня в лоб, словно благословляя, и у меня вырвалось:

— Я творил ужасное. — Тут Гармония взяла меня за руку, которую отпустила ее свекровь, и ее прикосновение напоминало второе благословление. — И снова буду творить ужасное.

Жюстина положила руку мне на плечо и поцеловала в щеку, точно так же, как я целовал урну, в которой лежал прах Сторми.

Их благоговение сводило с ума, они принимали меня за человека, которым я, возможно, хотел бы быть, но не был, они считали меня храбрецом только за то, что я шел туда, куда должен, и делал то, что должен. Неопределенностью и неуверенностью я не отличался от любого другого в этом разваливающемся мире, часто вел себя как недотепа и дурак, мои неудачи числом превосходили успехи. Мне встречались хорошие женщины, хорошие люди, и их доброта успокаивала меня. Я никогда не мог выполнить столь завышенные ожидания, однако понимал: лучше не говорить об этом, а вежливо попрощаться и как можно быстрее уйти.

Лимузин ждал нас под крышей галереи.

В сопровождении Большого пса, который оглядывал ночь, готовый отогнать любого человека или зверя с дурными намерениями, Кипп подошел к дверце пассажирского салона и положил в него наши покупки.

Дождь продолжал поливать землю, ветер не собирался стихать.

Миссис Фишер села за руль, я — на пассажирское сиденье, перед моим мысленным взором стояло лицо маскарадного ковбоя.

Глава 23

Вмолчании мы проехали сланцевую — без единой змеи — дорогу, гравийную и с твердым, но в выбоинах, покрытием, добрались до автострады, и «Мерседес» вновь покатил на восток, продолжая прерванную на короткое время погоню за пропавшими детьми и двумя мужчинами, которые увезли их.

Чувство долга представлялось мне таким же реальным, как барабанящий по крыше «Мерседеса» дождь, я ощущал, что могу утонуть в нем так же легко, как и в селевом потоке. Долг — это хорошо, призвание, без которого не выжить ни одной цивилизации, но он также ядро и цепь, которые иногда могут утянуть тебя на дно темного пруда. На меня давил страх не смерти, а неудачи. Если бы из семнадцати заложников я спас шестнадцать, последний стал бы напоминанием о другой утрате, девятнадцатью месяцами раньше, в торговом центре Пико Мундо. Я хотел — даже больше, чем хотел, — чтобы с меня сняли такую ответственность, но знал: никто этого не сделает.

Я уверен, миссис Фишер не донимала меня разговорами, зная, что Каса Болтхоул я покинул в смятении: чувствовал себя неспособным принять вызовы моей странной жизни, и чем больше люди говорили, что они мне по плечу, тем сильнее я убеждался, что это совсем не так. Самая большая опасность, разумеется, состояла в том, что я бы поверил, будто равен им, потому что уверенность так легко трансформируется в самоуверенность, а доказать, что она несостоятельна для смерти, — пара пустяков. Да и обожает она это доказывать.

Широкая автострада вела на восток, пожалуй, даже на северо-восток, и с каждой милей я чувствовал нарастание притяжения черной гравитационной дыры ковбоя.

Общение с плохими людьми, даже с тем, чтобы победить их, делает человека более уязвимым к привлекательности зла. Чувство долга подменяется полной уверенностью в своей правоте, собственная исключительность позволяет попирать все законы, человек пользуется дарованным им могуществом и использует его с абсолютной безжалостностью. Власть — главная приманка зла, темный свет этой лампы, потому что ничто не уничтожает душу быстрее, чем гордыня, которую приносит с собой власть.

Мейзи воспринимала меня чуть ли не с благоговением. Сама по себе такая хвала достаточно опасна. Решив, что я ее достоин, я бы лишился всего, что полагал важным.

Я всего лишь повар блюд быстрого приготовления с паранормальными способностями, которые не благо, а тяжелая ноша. А с учетом того, что работы у меня нет, я уже и не повар, а просто человек с тяжелой ношей, одно из самых распространенных существ на Земле.

Дождь лил с такой силой, что мог потопить ковчег. Мир сузился до ширины автострады, а за ней, если исходить из того, что я видел с пассажирского сиденья лимузина, находилась пустота межзвездного пространства.

Мы мчались так быстро, что потоки дождя, обрушивающиеся на лобовое стекло, ослепляли, но миссис Фишер совершенно не сомневалась в своей способности вести лимузин при этих, да и, наверное, любых условиях. Мурлыча себе под нос одну или другую мелодию, все веселенькие, эта пожилая дама, духовная дочь Ястребиного Глаза из «Последнего из могикан» и невеста Тонто[25], нисколько не тревожилась из-за нулевой видимости, пребывала в полной уверенности, что видит (если не она сама, так лимузин) на мили вперед, независимо от погоды. На спидометр я предпочитал не смотреть.

Наконец прервал молчание:

— Что такого замечательного сделали Гидеон и Шандель в Пенсильвании в прошлом декабре?

Ответила она после паузы:

— Ты только начинаешь осознавать, что ты не одинок, Одди. И будет лучше, если ты будешь постепенно приходить к полному пониманию сопротивления.

— Сопротивления? Звучит как что-то политическое.

— Совсем не политическое, дитя. Оно существовало во все века и во всех странах мира, кто бы в них ни правил: премьер-министр, король, император, диктатор, мулла. Наши противники есть везде, в каждой профессии, нации, этнической группе, классе, политической партии… но везде есть и наши друзья.