Во тьме безмолвной под холмом - Дэниел Чёрч
– Вдруг понадобятся, – сказала она. Губы Кейт шевельнулись, но она не издала ни звука.
Часы на стене тикали; Элли заставляла себя не смотреть ни на них, ни на телефон. Не дави на свидетельницу, не заставляй ее чувствовать давление. Она уже раздумывала, не предложить ли ей прервать допрос, когда Кейт заговорила.
– Ужасные, – повторила она и покачала головой. – Простите. Заладила как попугай. Они… они были… – Пауза, потом глубокий вдох. Она заговорила уже спокойнее, стараясь как можно точнее описать увиденное. – Очень… бледные. Как черви или опарыши. Понимаете? Каких можно найти под камнем. Тощие-претощие. Кости торчат напоказ. Они походили капельку на людей, но стояли на четвереньках, а их руки и ноги…
Она прервалась и сделала несколько глубоких, медленных вдохов.
– Они были очень длинные, – сказала Кейт. – Руки и ноги были очень длинные. То есть до смешного. Они выглядели бы глупо, если бы не стояли у нас под окнами, пытаясь забраться в дом… – Она опять умолкла.
– Может, сделаем перерыв? – предложила Элли.
Кейт покачала головой.
– Нет, – наконец сказала она. – Итак, смотрите. Бледные-пребледные. Худые-прехудые. Безумно длинные руки и ноги. Они ходили на четвереньках. Их пальцы… они скреблись ими в окно. Ужасные пальцы. Наверное, почти фут длиной. А их лица…
Она снова покачала головой.
– О. И они носили… они все кутались в какую-то ткань. Типа больших простыней. Как плащ, или… накидка, или что-то типа того. Я знаю, как это звучит. Я знаю, как это звучит.
Элли не проронила ни слова, Милли тоже. Кейт высморкалась, вытерла глаза и уставилась на комок бумаги, поворачивая его то так, то эдак.
– У них не было глаз, – добавила она. Спокойно так, как бы между прочим. – Вообще никаких. Просто… – Она провела рукой по глазам. – Гладко. Знаете, как… как лоб? Никаких следов глазниц. Просто гладко. И морды, и… и зубы. Как у крыс. Большие острые желтые зубы. А потом… – Вдох. Глубокий. – Потом погас свет.
Кейт положила скомканную салфетку на стул и потерла ладонью бедро.
– Один из них пробил рукой окно, – сказала она. – Крови не было, или я не видела. Он как будто даже не порезался. Папа крикнул, чтобы мы из гостиной бежали в коридор. Тут я смотрю, а входная дверь… она уже на соплях держится. Потом слышу – стекло наверху разбилось. Мама. Кричала. Папа крикнул нам уходить с черного хода. Мы – на кухню, Рик и я, но я увидела в окне еще одного. А потом вылетела входная дверь. Ее просто вышибли. Она угодила в папу. Он – в крик. В смысле, от боли. А потом появилась одна из этих тварей. Эдакий огромный и ужасный, мать его, паучище. И давай башкой вращать, типа прислушивается. Или принюхивается. Может быть, и то и другое. А папа все ор… кричал. – Элли поняла: она хотела сказать «орал», но язык не повернулся; ей была противна мысль, что ее папа мог орать. Орут маленькие дети. Истерички. Люди, потерявшие от ужаса всякое самообладание. – Его голова… повернулась. – Она сама изобразила это движение, не переставая говорить: повертела головой и резко остановилась. Механически, будто робот. – А потом оно кинулось на него. И папа… папа. – Кейт умолкла, покачав головой. – Он орал, – проговорила она наконец.
Настенные часы тикали; Элли снова поборола искушение на них взглянуть. Мгновения шли, а Кейт молчала. Элли прочистила горло.
– Что произошло дальше?
– Больше деваться было некуда, – сказала Кейт. И вдруг затянула: – Некуда бежать, детка, негде скрыться[7]… – Осеклась, зажав рот ладонью. На глаза опять навернулись слезы. Она глубоко вздохнула, вытерла их и продолжила как ни в чем не бывало: – Только в кладовку. На двери засов. Я подумала, может… Я затащила Рика внутрь и закрыла дверь. Я подумала, что они могут… – Она снова прикрыла рот, потом убрала руку. – Они могли бы… маму и папу. А потом оставить нас в покое.
Элли подумала, не сказать ли девочке, что она ничего не могла сделать, что с ее родителями к тому времени уже было покончено, и единственное, на что она могла надеяться, – что описанные ею невозможные налетчики удовлетворятся добычей, а их не тронут; что Грант и Сэлли хотели бы, чтобы она выжила. Но никакая логика не избавит Кейт от чувства вины.
– Что произошло потом? – спросила Элли.
– Сами знаете. – Опустив глаза, девушка продолжила: – Они начали колотить в дверь. Дерево трещало. Дверь была хлипкая. Дешманское барахло, папа купил в «Икее». Или в “B&Q”? – Она улыбнулась, но улыбка дрогнула, и Кейт снова расплакалась.
– Может, тебе отдохнуть, милая? – мягко сказала Милли.
Кейт покачала головой.
– Покончим с этим. – Она подняла глаза на Элли. – И вам нужно все узнать, не так ли? – Девушка говорила очень спокойно и вдруг показалась старше. У Элли мелькнула мысль о женщине, которой Кейт станет через пару десятков лет. Потом все исчезло, и она снова стала дрожащей, травмированной девочкой.
– Рик плакал, – рассказывала она. – Он был до смерти напуган. Они могут нас учуять, вот что он твердил все время. А они могли. Ну, или услышать, мы не сидели как мышки, сами понимаете. – Добрая, дрожащая улыбка. – А потом я вспомнила о подполе. Люк в полу. Вы его видели.
– Да, видела.
– Вот, я подняла его и сказала Рику, чтоб залазил. Но он заладил, мол, они знают, что мы здесь. Они чувствуют наш запах. Я схватила его и…
– Что случилось, Кейт?
– Он сам схватил меня, и мы сцепились. Я не поняла, в чем дело. Что он вытворяет. Думала, у него истерика. Смешно. Это девушкам пристало, не так ли? А потом он залепил мне пощечину! Он залепил мне пощечину. Я… ну, я малость обалдела. – В ее голос вернулось странное хрупкое спокойствие; она говорила как благовоспитанная светская дама, обсуждающая какой-нибудь местный скандальчик за чаем и бутербродами с огурцом. – Просто обалдела. А потом он втолкнул меня в люк. – Она указала на свою руку в шине. – Вот так оно и вышло. Потом он вернул люк на место. А потом дверь распахнулась, и… – Она покачала головой. – Он спас меня, – проговорила она. – Он спас меня… – Ее лицо сморщилось.
Кейт достаточно успокоилась, чтобы рассказать остальное, а осталось не так уж много. Она слышала, как Рик кричал, но потом его крики стихли, как и крики ее родителей. Потом она лежала в темноте и холоде, казалось, целую вечность, страдая от боли в сломанной руке и слушая, как наверху бесчинствуют налетчики, громя ее дом. А потом наконец наступила тишина, лишь ветер с воем гулял по дому.
