Алексей Зубко - Сначала было весело
Ведь карлик запросто может замучить до смерти. А Вольдемар… он подсматривает за мною, и он может помочь. Если захочет. Нужно сделать, чтобы захотел.
Плохо соображая, что делаю, действуя скорее на голых инстинктах, подаюсь навстречу пятну света и немного развожу колени в стороны.
Луч прыгает вверх. Доносится то ли вздох, то ли всхлип.
Пятно света возвращается, подрагивая больше обычного.
– Спаси меня, – шепчу я. – Спаси…
Опускаю руку на живот, ерошу пальцами едва отросшие волоски.
На душе – пустота.
Вольдемар сопит. Шумно и часто.
Молю:
– Спаси…
Силы оставляют меня.
Глаза застит пелена.
Двоящийся луч света уплывает вдаль.
Без сил обвиснув на цепях, роняю голову на грудь. В ушах шум, в голове туман. Лишь мысль-мольба «Спаси, спаси…» пульсирует потоками нейронов в нервных окончаниях. Лишь она связывает истощенное тело с жизнью.
Спаси…
Мысль звучит все слабее, угасает надежда и вместе с ней жизнь.
Боль и свет, бьющий в глаза, приводят в чувство.
Рука, удерживающая голову в приподнятом состоянии, резко дергает волосы назад. Губ касается что-то холодное и мокрое.
Невольно сглатываю, но в горле сухо и пыльно, словно в пустыне.
Свет фонарика уплывает в сторону.
Тянусь губами к источнику влаги.
– Пей, – протягивает миску с мутной жидкостью, видимо водой, парень.
Вольдемар. Его неизменный светлый фрак в дрожащих отблесках света кажется саваном призрака.
– Спасибо, – шепчу я. Корочка на губах трескается, и вода отдает соленым. Ее мало, хватает лишь смочить горло, но не утолить жажду. Однако животворящая влага приносит облегчение, муки жажды отступают, перестают быть столь жесткими, возвращается надежда. А вместе с ней и желание жить.
Хрустит под ногой каменная крошка, из-за поворота показывается Господин Кнут во всей своей красе: кожаный передник, «летучая мышь» и неизменная спутница – плеть.
Обнаружив Вольдемара, он неопределенно хмыкает.
– Вдохновения ищешь?
Звук ненавистного голоса, словно вой бормашины, рвет нервы.
Мои пальцы, подобно когтям хищной птицы, впиваются в штанины Вольдемара, не давая ему отойти или убежать.
Карлик, погладив рукоять плети, произносит:
– Правильно, пользуйся, пока она убежать не может.
– Ты смеешься надо мной? – с дрожью в голосе спрашивает парень. Нехорошей такой дрожью, угрожающей.
– Нет, – поспешно восклицает низкорослый садист. – Это просто дружеский совет. Я бы и сам не прочь поучаствовать, но… не буду мешать, ухожу-ухожу. Вернусь позже, как только ты закончишь.
Если он вернется – мне не перенести очередного избиения.
Проводив карлика взглядом, решительно обнимаю Вольдемара за ноги.
Он дрожит, но не вырывается.
– Хороший, хороший, – шепчу я. – Спаси меня.
Свет фонаря падает мне на лицо.
Поспешно зажмуриваюсь.
– Ты добрый, – шепчу я, расстегивая ширинку. Запах немытого тела накатывает тяжелой волной.
Беру парня за руку.
Вздрогнув, он пятится.
Сжав пальцы, прижимаю его руку к своей груди.
– Погладь, – шепчу я, наблюдая сквозь полуприкрытые веки. Так он должен меньше нервничать.
Холодные пальцы скользят по коже, не решаясь сжать.
Подаюсь навстречу, щекочу соском ладонь.
Каждое движение отзывается болью в мышцах, корочка засохшей крови на рубцах лопается, сочится сукровица. Слезы текут ручьем, не остановить. Губы печет от соли.
Свет фонарика бьет вверх, придавая облику Вольдемара зловещий вид. Из приоткрытого рта капает слюна. Глаза выпученные, безумные…
Дернувшись, он с силой сжимает грудь. Застонав, глажу его ноги, ягодицы.
Увеличивающаяся вздутость на штанах показывает – я на верном пути.
Натягивая цепь, сжимаю его бедра.
– Что? – Его голос дрожит.
– Не двигайся, – шепчу я и запускаю руку в трусы.
От вони незнакомого с элементарной гигиеной тела желудок подступает к горлу.
«Что ты делаешь?» – вопит одна часть меня.
«То, что нужно, чтобы выжить», – зло огрызается другая часть. Большая ли, меньшая или половинка, не знаю. Но она есть в каждом человеке. Чаще всего эту часть сознания именуют инстинктом самосохранения.
Шепчу:
– Спаси меня.
Мужское достоинство маленькое, жалкое.
От первого же прикосновения в лицо брызжет горячим.
Прикрывшись ладошками, Вольдемар убегает.
Оброненный фонарь скатывается по моей ноге и падает под ноги.
Не могу больше сдерживать тошноту. Меня тошнит болезненно, желчью.
Надежды нет, он не вернется…
12. Возвращение в камеру
В камеру меня возвращают с помпой. Сорвав с головы мешок, тащат за волосы по полу, словно куль с мукой. Сперва в одну сторону, потом в обратную, перед всем рядом камер, обитателей которых построили у решеток, давая возможность лучше рассмотреть избитое тело, оценить полубезумный взгляд. И лишь после этого бросают у открытой двери в камеру.
– Заползай, тварь! – кричит карлик.
Я ворочаюсь, пытаясь подняться. С трудом приподнимаюсь на четвереньки… и в тот же миг от сильного пинка лечу вперед.
Дверь лязгнула. Отсчитал положенные щелчки закрываемый замок.
– Представление окончено, – оповещает Господин Кнут. – Пусть это будет вам уроком: неповиновение – наказуемо, попытка побега – наказуема. А теперь можете вкушать покой.
И захохотав, идет прочь.
Я остаюсь лежать, лишь подтягиваю ноги к груди, свернувшись калачиком. Сил доползти до кровати не осталось.
В голове карусель. То кажется, будто меня еще волокут по каменному полу, на голове мешок, на щиколотках стальные пальцы, а в мыслях вертится полузабытое воспоминание о прочитанной в детстве древней казни: человека тянут за ноги резвые жеребцы, а уже в следующий миг на пути встает врытый в землю столб; кони обегают его с разных сторон… То накатывает безумная уверенность, что это всего лишь сон, рожденный воспаленным мозгом.
Не знаю, сколько я так лежу, – в подобном состоянии время ощущается как нечто незначительное. Мне настолько плохо, что боль не разделима на составляющие, словно она однородна, а не приходит в мозг в виде сигналов от иссеченной спины, от опухших ног, от спекшихся губ…
Не сразу до сознания доходит, что ко мне прикасаются чьи-то руки.
Приоткрыв слезящиеся глаза, с трудом различаю мужской силуэт, стоящий возле меня на коленях.
Но никаких чувств по этому поводу нет. Хочется впасть в оцепенение, ни о чем не думать и хорошо бы ничего не ощущать.
Бормотание незнакомца звучит невнятно, словно далекое горное эхо.
А вот прикосновения заставляют взвыть. Раны на спине словно кислотой облили. Пронзительная боль проясняет мозг, и я понимаю, что он моет спину. Мочалкой, раз за разом окунаемой в ведро, стоящее рядом с головой. Обострившаяся жажда перехватывает горло. Если бы у меня осталась хоть крупица сил, я бы доползла до ведра и лакала грязную, мыльную воду. Но сил нет, и мне остается лишь испытывать танталовы муки вместе с муками физическими.
Зрение несколько проясняется, и я могу рассмотреть руки, окунающие в ведро мочалку. Сухая рябая кожа обтягивает деформированные кости и узловатые вены. Сместив фокус, скольжу взглядом по засаленным штанинам ветхих брюк, разлезшимся сандалиям, из которых торчат не знакомые с ножницами и водой ногти, по грязной майке с выцветшим кондором на груди, заросшему лицу с острохарактерным сизым носом и мутным взглядом хронического алкоголика.
– Э-хе-хе, – задумчиво протягивает незнакомец, достав из кармана крохотную бутылочку. Свернув пробку, жадно нюхает аромат коньяка и делает крохотный глоток. Бережно, словно драгоценность, прячет бутылочку и достает из другого кармана железную фляжку. Делает глоток побольше. Довольно ухнув, утирает навернувшиеся слезы ладонью. Фляжка ложится рядом с ведром.
– Так-с, приступим.
Из холщовой сумки, которую я раньше не заметила, незнакомец достает пластиковую коробку, упаковку ваты, бинты и перехваченные резинкой полоски лейкопластыря.
– Ты, наверное, пить хочешь? – задумчиво произносит алкаш, извлекая на свет божий литровую бутылку столовой воды при условии, что содержимое пластиковой емкости соответствует надписи на этикетке.
Я постанываю от желания.
Вожделенное горлышко касается губ. Вода льется в рот.
Не сумев глотнуть, я поперхнулась и уткнулась лбом в пол в приступе выворачивающего наизнанку кашля.
– Осторожнее надо, – укоряет меня незнакомец. – Давай, вот так, по маленькому глоточку. А теперь обождем малость, пускай организм подстроится. Я пока спину тебе подлатаю.
И, не обращая внимания на попытку дотянуться до воды, силой прижимает мои руки к бокам.
– Не двигайся, а то попрошу Господина Кнута Ивановича подержать.
Вздрогнув от ужаса, замираю.
Достав из коробки ампулы, а из сумки ленту одноразовых шприцов, алкаш, сохранивший навыки доктора, делает укол. В ягодицу. Затем еще два, но уже в район лопатки.
